В дверь постучали. В начале стук был слабый, еле слышный, как если бы кто-то совсем рядом тарабанил кончиками пальцев по столу. Карл не придал стуку значения, считая его шумом с улицы или из другой квартиры. Он был занят очередной проблемой, и этот посторонний шум был не способен привлечь его внимание. Проблема, над которой он бился, была очень серьезной, сложной и требовала высокой степени сосредоточенности. Карл начал думать о ней с утра и вот уже пол дня как не мог прийти к окончательному решению. Каждое из, казалось бы, уже принятых решений имело свои минусы, а его воплощение в жизнь требовало немалых усилий и было сопряжено со множеством трудностей. Каждую из таких трудностей тоже следовало как-то разрешить, что само по себе являлось отдельной, пусть небольшой, но все же проблемой.

    Постепенно шум начал раздражать. Как будто кто-то специально стучал по двери, пытаясь привлечь его внимание. «По двери... – подумал Карл, – а ведь, действительно, кто-то стучит по моей двери». Карл вдруг отчетливо услышал громкие стуки в дверь своей квартиры. «И зачем так стучать? Ведь есть же звонок». Карл подошел ко входной двери и посмотрел в глазок. Стук прекратился.  На лестничной площадке никого не было. «Странно», - Карл повернулся спиной к двери и оглядел гостиную. «О чем же я думал? А...», - Карл вспомнил о проблеме. Он вдруг осознал, что уже пол дня не может сдвинуться с мертвой точки. Углубляясь все глубже и глубже в дебри ее решения, он ничуть не продвинулся к ее действительному разрешению. Карлом вдруг овладело полное отчаяние. С утра он ходит вокруг да около, но так и не нашел в себе силы на что-нибудь решиться, что-нибудь сделать. Он лишь анализирует сложности с которыми может столкнуться, оценивая их губительное влияние не его будущее. «Господи, когда же все это кончится? А тут еще этот шум...»

    Карл прошел в спальню и лег на кровать. Шум, затаившийся на несколько минут, снова дал о себе знать. Теперь Карл отчетливо слышал, что шум доносится со стройки около дома. Тук, тук, тук: с каждым ударом сваи все глубже входили в неподатливую землю. Грохот стоял такой, что Карлу казалось, что это не сваи, а гвозди, и вбивают их не в грунт, а в его собственную голову. Карл закрыл окно спальни. Гвозди превратились в маленькие игрушечные молоточки, которые, однако, по-прежнему били его по голове. В дверь опять постучали. Стук был тяжелый, размеренный, словно предвещал что-то ужасное и неотвратимое. Карл зарылся под одеяло. Ему вдруг стало страшно. Что им от меня надо? Почему они не оставят меня в покое? Теперь уже Карлу казалось, что стук идет ото всюду. Он слышался в стенах, он шел от люстры на потолке, доносился из-под кровати. Весь дом, казалось, начал холить ходуном, все вокруг гремело и грохотало. В последней, отчаянной попытке спастись от этого ужаса Карл засунул голову под подушку, свернулся калачиком и закрыл глаза. Стук уже стал частью его самого. Бешено билось сердце, сильные толчки крови отзывались нестерпимой болью в погребенной под подушкой голове, его маленькое тщедушное тело содрогалось при каждом стуке, а на глазах уже начали наворачиваться слезы. Карл почувствовал себя таким жалким, беспомощным, никому не нужным, одиноким во всем этом холодном и жестоком мире, что ему захотелось выть. Как в детстве, когда он впервые понял, что в жизни ему всегда придется рассчитывать только на себя. Только на себя, ни на кого не полагаться, никому не верить, никого не любить. Только он один. Один в этом мире. Один против всех. Карл посмотрел на себя со стороны. Вот он: лежит на кровати. Один против всех. Лежит, свернувшись клубком и тихо плачет, обхватив колени руками. «Бедненький, как же мне тебя жалко. Ну что ты плачешь, что случилось? Мама? А мама скоро придет, вот увидишь. Не надо плакать, ты уже взрослый мальчик. Мама скоро вернется, обязательно вернется...»

    Наблюдая за собой со стороны, Карл поднимался все выше и выше и вот он уже видел себя маленькой точкой, затерянной где-то между домов, улиц, машин, людей, правил, законов, обязательств, каждодневных склок и радостей, среди всякого рода мелочей: спичек, скрепок, авторучек, канцелярского клея и прочей белиберды. Он смотрел на себя, на эту маленькую песчинку, затерянную в необъятной вселенной, на этого маленького человечка, который относится слишком серьезно ко всему, что с ним происходит, который мучается, переживает, строит планы на будущее, постоянно перебирая возможные варианты. И чем запутаннее и сложнее ситуация, тем лихорадочнее он перебирает эти самые бесполезные варианты, надеясь, что какой-то из них все же подойдет, с каким-то из них можно смириться, какой-то из них его осчастливит.

    «И чего я так за нее цепляюсь (да не за бабу, чего я за жизнь цепляюсь)? Нет, ну правда, ну вот если сейчас возьму и не проснусь, ну что будет? Да ничего не будет. Мир не остановится. Родные, конечно, будут убиваться, но мне-то что? Меня-то ведь уже не будет. И мир этот для меня уже не будет существовать. Да и я уже существовать не буду. Ну и что. Что плохого то? Одной песчинкой больше, одной меньше, всего делов то.»

    «А чего это я разлегся», - Карл посмотрел на свое жалкое, дрожащее от страха тело, скрючившееся на кровати. Он посмотрел на это глупое существо, которое зарылось в собственные страхи и не желает из них вылезать, на человека, который занят тем, что жалеет себя, чувствуя себя несчастным и всеми покинутым. «Ну разве это не смешно? Да вы только посмотрите: здоровенный детина средь бела дня лежит на кровати, нахлобучив на голову подушку, и вздрагивает от каждого шороха. Да это же смешно! Это же я! Я, человек, умный парень, руки, ноги, голова на месте, есть что пожрать, есть где поспать и с кем поебаться. Что ж я херней то страдаю? Чего я лежу, как побитая собака, чего я себя жалею?» Карлу тут, действительно, стало смешно. Вид собственного дрожащего тела был настолько абсурдным, что ничего, кроме улыбки, вызвать не мог. Улыбнувшись, Карл уже не мог смотреть на себя спокойно. Вначале ему не удавалось смеяться и его смех походил больше на тихое фырканье. Потом, все сильнее заражаясь собственным смехом, Карл начал фыркать все громче и громче и, в конце концов, проснувшись, обнаружил, что сидит на кровати и смеется громко и от души, как смеялся в детстве, и как давно ему уже не приходилось смеяться. Задорно и беззаботно, с ощущением полного счастья и чувством гармонии с окружающим миром.

    Посмеявшись вдоволь, Карл обнаружил, что отчетливо слышит, как кто-то стучит в дверь его квартиры. «И зачем так стучать? Ведь есть же звонок», - подумал Карл. Вставая с кровати, Карл услышал, как что-то шлепнулось об пол. Это была книга. «А-а – «Малыш Стругацких»», - вспомнил Карл. Наверно, заснул вчера вечером пока читал. В дверь по-прежнему стучали, и Карл поплелся открывать. Однако, по пути в прихожую его задержал телефонный звонок. Карл быстро снял трубку. В трубке послышался равнодушный монотонный женский голос: «...Примечательно, что у Карлсона и у Буратино отцов звали одинаково. Из этого можно заключить, что...»

«Что за ...», – Карл положил трубку рядом с телефоном. Нетерпеливый стук в дверь стал усиливаться. «Иду-иду», – крикнул Карл. Когда он подошел к двери, стук уже прекратился. Карл не стал спрашивать «кто там», не стал смотреть в глазок, а, просто, быстро справившись со всеми замками и цепочками, открыл дверь настежь. Через открытое окно лестничной клетки в квартиру ворвался свежий ветер с улицы. На лестничной площадке перед дверью никого не было. «Ну и черт с ним. Тоже мне фантом.» Карл набрал полную грудь воздуха и снова почувствовал себя легко и свободно. 

    Несколькими секундами позже, проходя мимо телефона, он поднял оставленную трубку. Все тот же женский голос продолжал: «Карл у Клары украл Кораллы, а Клара у Карла...»

«Дурдом какой-то», – Карл повесил трубку и пошел на кухню готовить завтрак. День обещал быть бурным, и надо было еще много чего успеть.

Tweet