В начале апреля 1996 года я освободился из мест заключения. Ну, молодой был совсем, да, только двадцать лет мне тогда исполнилось, с половинкой. Сидел я два года, и сейчас надо будет привести небольшую ремарочку для тех, кто еще не в курсе. Итак: родом я из солнечных Каракумов. Сажали меня в 94-м, в Москве. За срок отсидки произошли следующие изменения: мама моя продала жилье, и переехала из Каракумов на свою родину, в Нижегородскую губернию, в славный блядь город Кулебаки, куда мне волей-неволей после отсидки и пришлось пиздюхать. Не в Каракумы же на ровное место было возвращаться… Итак, двое суток маршрута из зоны (закатал меня ГУИН в пиздец какие ебеня), поселок Бакал – райцентр Сатка – станция Верея – станция Бердяуш – Челябинск – Москва – станция Навашино – Кулебаки… и вот, 5-го апреля 96-го года прошлого века я, в зэковской телогрейке и убитых белых кроссовках, вышел из автобуса в крохотном, лубочном древнерусском городишке, не зная там вообще никого и ничего.


О работе не было и речи. Половина городишки загибалась от безработицы и реального голода. Моя мама, прожив в этой дыре уже около года, работала за 20 рублей в день на ДЯДЮ (потом объясню, почему пишу заглавными буквами), торгуя на рынке вразвес сахарным песком, едва не умирая от голода вместе с моей сестренкой-школьницей, которой было тогда 14 лет. Жили они реально плохо, ибо денег после продажи навороченной четырехкомнатной квартиры в Каракумах, хватило им лишь на угол в гнилом двухэтажном бараке 1927 года постройки, и зимой, чтобы согреться, они вдвоем собирали на рынке использованные картонные коробки - денег на дрова у них не было. Это было, господа, не в каменном веке, и не на заре революции – это было совсем недавно, каких-то ничтожных десять лет назад. И в такую вот обстановку я попал сразу после освобождения, со своей гипертрофированной персидской гордостью, и сильно завышенным тогда самомнением…


Даже и сейчас, спустя десятилетие, мне сложно оформить тогдашние чувства в слова. Увидеть собственную мать, изнуренную фактически неоплачиваемой, бесполезной, тяжелой работой (полуцентнерные мешки с сахаром она вынуждена была таскать со склада на рынок сама), и младшую сестренку, вся убогая одежонка на которой едва дотягивала по стоимости до блока средних сигарет… ну его нахуй, поцоны. И вот еще одна ремарочка: когда я был совсем маленьким, я был не самым хуевым щипачом. То есть, карманным воришкой. Это было очень, очень давно, и сидел я совсем не за это. Но - некоторые навыки у меня оставались и спустя несколько лет, и вот, как сейчас, вижу перед собой картину – я сижу в Кулебаках, и изо всех сил, наотмашь, в отчаянии разбиваю пальцы рук о кирпичную кладку печки, до синяков, до крови, до онемения, до полной потери чувствительности… Просто на фоне всего увиденного я боялся сорваться до карманного воровства, и мне очень не хотелось обратно в тюрьму.


Ближе к теме: я, естественно, начал помогать матери таскать со склада эти самые пресловутые мешки – делать-то только освободившемуся, нахуй никому не нужному двадцатилетнему еблану было нечего. И в один прекрасный день меня приметил на этом рынке некий Барыга, имени которого я не помню, а потому стану трактовать его Барыгой и далее. И вот этот Барыга, о чудо, предлагает мне РАБОТУ! Небывалое везенье! Поперло, как утопленнику. Стоит ли говорить, что согласился я моментально, даже толком и не дослушав, о чем идет речь… Не до того было, знаете ли. Тем более что Барыга предложил мне целых тридцать рублей ежедневного оклада. По тем временам пять долларов – сумма! Так везло далеко не всем.


Обязанность моя состояла в следующем: продавать в розницу репчатый лук, который Барыга оптом возил хуй знает откуда. И с этого момента судьба повернулась ко мне куда более веселой и фартовой стороной…


Короче, лук этот стоил, кажется, три с половиной тысячи тогдашних рублей за килограмм. То есть, три рубля пятьдесят копеек по сегодняшнему. В распоряжении своем я имел примитивные опломбированные весы – две чашки-противовеса, а еще комплект гирек и небольшой пластиковый тазик, в который, собственно, и загружался для взвешивания репчатый лук. Ну, хуле… пошла торговлишка! Сказать, что сэйл проходил бойко – вообще ничего не сказать, гыгы. Ко мне, в отличие от других торгашей, почему-то выстраивались очереди бабок с авоськами, наперебой бубнящих, и тщательно отслеживающих каждые десять грамм. А мне было похуй до этих граммов, потому наваливал я всегда с верхом, и если чаша весов немного не дотягивала до заказанной кондиции, я кидал сверху здоровенную луковицу бесплатно, только бы эти въедливые бабушки от меня скорее отъебались. И вот прикиньте, каково было мое удивление, когда, расторговавшись после первого рабочего дня, и подсчитав барыши, я понял, что имею на кармане, личными деньгами, чуть ли не столько же, сколько составляла вся дневная выручка!


Трижды всё пересчитав, и выпадя в полный ахуй, я узрел, что деньги эти реально мои, без обмана и подвоха. «Аллах велик! Он ниспослал мне на ровном месте кучу бабла!», подумал я, и купил себе несанкционированную бытовыми нуждами бутылку пива.


Так прошли целых две недели. Ежедневно я убеждался, что заработал почти столько же, сколько выдавал Барыге. Не понимая, что происходит, я смиренно благодарил Аллаха, припрятывая нормальные суммы в заначку, и – вы не поверите! - каждый день покупал себе бутылку пива. Потом сезон торговли луком закончился. И Барыга исчез с горизонта, а я снова остался без работы.


Вы спросите – откуда же падали мне эти непонятные деньги? Проще всего было бы объяснить это милостью Аллаха, но увы, в наше время Аллах крайне редко заглядывает на эту планету, и тем более – в страну неверных гяуров. Скажу честно – о происхождении сумм я догадался в последний день своей славной торговли, буквально за несколько минут до последнего отчета Барыге.


Помните, сверху я упоминал о пластиковом тазике? Так вот – тазик сей весил около четырехсот граммов. А в промозгло нищих Кулебаках мало кто покупал более двух килограмм лука. А теперь представьте – с каждой продажи я имел навара целых четыреста грамм! Четыреста грамм репчатого лука, ценою в три рубля пятьдесят копеек… грустно, блядь.


Самое удивительное было не в этом тазике, да благословит его Аллах. А в том, что жоска прошаренным кулебакским бабулькам ни разу не пришло в голову тупо перевесить покупку на контрольных рыночных весах. Я, поцоны, склоняюсь к мысли, что дело было в том, что я всегда с улыбкой добавлял сверху веса эту ебучую луковицу. Которая, в конце концов, и перевешивала чашу весов в мою пользу, притупляя бдительность этих хрестоматийных бабулек с авоськами.


Отсюда вывод: не будьте мелочными и жадными, поцоны. Не надо. Жадность сгубила не одного фраера. И эту луковую историю я, тогда только освободившийся двадцатилетний пацаненок, запомнил на всю жизнь. Она мне, коль угодно, со временем принесла такие дивиденды, о существовании которых большинство из вас даже и не подозревает.


Сноска по теме:


1. В Кулебаках после освобождения я прожил около девяти месяцев.
2. Спустя полгода после моего освобождения моя мама больше никогда и нигде не работала.
3. Живет она сейчас совсем в другом доме, и ей нет необходимости собирать для обогрева картонные коробки, а о голоде и рынке она вспоминает, как о страшном сне. Она здорова и спокойна. Дай ей Аллах долгих лет жизни. И вашим матерям - того же.
4. Сестренке моей уже 24 года, она живет в Москве, и у неё всё отлично.
5. Кулебаки как стояли, так и стоят, и мы даже были там несколько раз с Ренсоном. Жгли.
6. Если у вас достанет терпения, то вы дождетесь рассказа о том, почему я написал слово ДЯДЯ заглавными буквами, и что из этого вышло.
7. Через три месяца после моего освобождения на этого самого дядю работала почти вся моя многочисленная нищая родня со стороны матери. Что однажды сослужило мне очень и очень важную и своевременную службу.


А пока всё.


Бум шанкар.

Tweet