“Вот кого с особенным довольствием отпущу, - сказал Воланд, с отвращением глядя на Николая Николаевича, - с исключительным удовольствием, настолько он здесь лишний.” М.Булгаков. “Мастер и Маргарита”

Исаак Антипович Парсонс вот уже минут сорок топтался перед дверью своей квартиры, не решаясь позвонить. Было около восьми часов утра, воскресенье.

Исаак в наглухо застегнутом зеленом плаще зябко переминался босыми ногами на холодном цементном полу, неоднократно поднося палец к кнопке звонка, но не звонил. Исаак боялся поверить, что все его злоключения закончились, что он стоит перед своей квартирой и может в нее беспрепятственно войти. Ну что ж, после того, что пережил скромный служащий, в это, и правда, верилось с трудом.

Путь от Московского проспекта до Большой Пороховской улицы, что на Охте, он проделал без особенных приключений. Почти без приключений, если не считать того, что он подрался с какими-то подростками в районе Суворовского проспекта. Эту ерундовину ему и вспоминать-то не хотелось.

Подумаешь, подошел к компании каких-то малолетних козликов и потребовал закурить (хотя сам никогда и не курил-то), назвав их при этом «уродами». Так и сказал: «Ну вы, уроды, ну-ка дайте-ка дяденьке быстро закурить, блядь!».

Конечно, его послали “на хуй”. Ну, послали и послали, а чего в драку-то лезть?

Ну, драка - это тоже громко сказано. Пока Исаакушка ручонкой своей на пацанов замахивался, типа проучить нахалов, ему раз восемь съездили по морде. Типа дали в ебало. Да и потом, для порядка больше, немножко попинали ногами. Покурил парень, короче.

Разве это драка? Так, баловство одно. Исаак, когда очнулся, даже и не обиделся на шалунишек. А похуй!

Чего обижаться-то? Пацаны, что с них взять? Ведь ничего страшного не произошло - вывих левой руки ему какой-то прохожий помог вправить, а вставить четыре зуба взамен выбитых, так эту мелочь в любой стоматологической поликлинике сделают в два счета. По сравнению с предыдущим кошмарным днем эта ночная драка - просто отдых для души.

Цветочки!

А что касается цветочков, то уже на подходе к своему дому Парсонсу на голову откуда-то сверху свалился здоровенный цветочный горшок. Прямо на голову – хуяк!!!

Но и это событие не произвело на Исаака никакого впечатления. Он даже боли не почувствовал. Да и сознание-то потерял всего на каких-нибудь полтора-два часа, не больше.

Так что такими вот “приключениями” пусть хвастаются желторотые школьники, а он, И.А.Парсонс - уже тертый калач, и никакими драками и горшками его не запугаешь!

Единственное, что ему было неприятно, так это то, что палец, который он прищемил дверью лифта уже в своем подъезде, немного побаливал. Ну, ноготь-то новый вырастет, куда он денется! А вот тот факт, что его указательный палец сгибается уже не в двух местах, как раньше, а сразу в четырех, вызывало у Исаака размышления сродни сомнениям... Наебнулся палец-то….

Парсонс И.А. собрался с духом, в очередной раз сосчитал про себя до десяти тысяч и нажал кнопку звонка.

Через несколько минут дверь открылась. На пороге в трусах и майке стоял один из его сыновей. Он с трудом разлепил сонные глаза и хрипло произнес:

- А, пришел. Че так долго-то?

Исаак хрипло каркнул что-то, хотел уже было что-нибудь соврать, но сын, не дождавшись ответа, поплелся в свою комнату досыпать. На пороге он обернулся и добавил;

- К тебе вчера вечером участковый заходил с соседом с восьмого этажа. У соседа под глазом здоровенный фингал был.

- Ну и что?

- Ничего. Тебя искали. Это ты его нахлобучил?

- Я, я….. Ладно. Ступай.

Сын ушел. Парсонс же, еле переставляя ноги от усталости, побрел в спальню. На туалетном столике белела записка “Уехала в колхоз на картошку. Приеду завтра вечером. Ужин на столе. Соня”. Парсонс лениво пробежал записку глазами и недобро усмехнулся: «Какая картошка в июне?». Ну, ладно. Будет тебе картошка!

Затем силы оставили его и он, как подкошенный, рухнул на диван, забывшись мгновенно безумным сном...

Парсонс проснулся от боли. Все его тело ныло и горело. Болели отравленные легкие, искусанное туловище, разбитая голова, вывихнутая рука, сломанный палец и еще что-то. Бедный Исаак даже не мог отличить одну боль от другой - все его тело представляло собой одну большую болевую точку.

Он с громким стоном приподнял тяжелую изуродованную голову и посмотрел на часы. Стрелки почему-то показывали на восемь. “Вечер, наверное, сейчас”, - подумал Парсонс и неожиданно для себя почувствовал, как в его голову вползает стих:

Вечер, наверное, сейчас, В поле картофель цветет. Не отравляйте клопов, Им ведь расти и расти! Колышек в попе торчит, Там ему очень тепло... Да, я еврей, ну и что! Ведь и еврей - человек!!!

Ни хуя себе поэт!

Парсонс счастливо улыбнулся. Он и сам охуел. Какие хорошие стихи! Он никогда не сочинял ничего подобного! Он раньше вообще не сочинял стихов, а тут хуяк - и на тебе! Отличные стихи. Как это прекрасно! Теперь он часто будет писать стихи. Нет! Он будет писать стихи ВСЕГДА! Он будет писать, писать и писать! О красивых женщинах, о хороших людях, о природе - обо всем! Его книги будут выходить огромными тиражами. Его признают, полюбят. Он станет народным поэтом!

Внезапно навязчивая мысль о стихах куда-то пропала и в мозгу Исаака образовалась пустота, в которую устремились мощным потоком воспоминания последних дней. За одно мгновение в его сознании пронеслась вереница давешних кошмарных событий.

Колышек в трусах, глупое лицо соседа с восьмого этажа, нацеленный в него пистолет, столпотворение в универмаге, разноцветные пуговицы под стеклянной витриной, удушливая вонь дихлофоса, приятное тепло железной крыши, булавки в ушах, звон разбитого стекла, дебильные лица милиционеров, вкус квашеной капусты, развратное лицо жены, куча дерьма на полу, хруст выбиваемых зубов - все это яркими вспышками пульсировало в воспаленном мозгу.

Исаак глухо замычал и стал как в паранойе метаться по дивану. Стараясь освободиться от преследовавших его галлюцинаций, он зажмурил глаза, заткнул пальцами уши и некоторое время лежал в таком положении, пока кошмары не отступили куда-то в темноту.

В квартире было тихо.

- Никого дома нет, кроме меня, - подумал Исаак, - конечно, зачем дома сидеть в такую погоду в воскресенье?

В окно ласково заглядывало вечернее солнце, в воздухе носились бешеные мухи, с улицы доносились веселые детские голоса. Исаак лежал на диване в зеленом женском плаще и задумчиво смотрел в потолок. Он размышлял.

Нет, он думал не о сломанном пальце, не об измене жены, его не тревожил разгром “Пассажа”, его не волновала судьба молоденькой продавщицы, которая по его милости три месяца потом не могла выбраться из заведения имени Скворцова-Степанова. Исаак думал о трусах грязно-розового цвета с ядовито-зелеными петухами и с колышком внутри!

- Ну вот, - сосредоточенно размышлял Парсонс, трусов стало уже на одну пару меньше. А прошло всего-то несколько суток! Если так дело и дальше пойдет, то все купленные трусы “износятся” меньше, чем за две недели! Что же это за напасть такая!

О том, что эти проклятые трусы надо как можно скорее выбросить, разорвать, сжечь у Парсонса даже мысли не возникало. Как же это, ведь за них деньги уплачены! А следующую партию трусов он по плану должен купить только в конце следующего года. Ну хорошо, эти выбросить, а как же ходить тогда? Вообще без трусов, что ли? Исаак даже представить себе боялся, что нужно покупать новые трусы.

Конечно, дело не в деньгах. Хуй с ним, с баблом этим сраным! Как и у всех советских граждан, у Парсонса имелась сберкнижка, в которой были записаны довольно длинные числа - результат его бережливости и экономности. Материальных затруднений Исаак как раз и не испытывал. Это был жизненно важный, принципиальный вопрос. Для Исаака даже более важный, чем это кажется на первый взгляд.

Сегодня он, допустим, купит себе трусы, завтра - еще что-нибудь, а послезавтра и жене захочется купить себе какую-нибудь очередную ерунду! Так нетрудно все промотать и по миру пойти...

Исаак уже представлял себя в ватнике, небритого, с трясущимися руками, стоящего у пивного ларька и соображающего, где бы найти еще 9 копеек на кружку пива? Тьфу, придет же такое в голову!

Нет! Новые трусы нельзя покупать ни в коем случае! Иначе рухнут все устои, все представления Исаака о разумном существовании, нарушатся все его жизненные принципы. Он перестанет сам себя уважать. Господи! Парсонс даже вспотел от таких мыслей. Хотя на самом деле принципов у него было не так уж много.

- Подумаешь, колышек! - продолжал размышлять Исаак. - Эка невидаль! Ну, во-первых, он колет не так уж больно. Пожалуй, даже приятно. Во-вторых трусы можно немножко приспускать - не обязательно же их натягивать до пупа! А что касается временного украшения на лбу, то его можно закрыть париком или спрятать под шляпу. А разные там приключения и неприятности, все, что произошло - пусть будет просто недоразумением и впредь подобного не повторится. А завтра надо будет показаться врачу: немного подлечусь, и все будет расчудесно!

Успокоенный этими нехитрыми соображениями, Исаак воспрял духом. Он широко улыбнулся.

Вот ведь, как бывает! С одной стороны, все гадко и мерзко. А с другой, присмотришься, - и все, вроде бы, хорошо. Просто любую хуету надо рассматривать с оптимистической точки зрения.

Парсонс был оптимистом. Хотя был очень противным человеком. Зануда, скептик и циник. Но он был очень хитрым и везде находил свою выгоду. Сейчас ему выгодно было быть оптимистом. Но Парсонс не анализировал своих чувств, все его мысли рождались подсознательно, в зависимости от направления его размышлений.

В данный момент его размышления миновали опасное направление, и Исааку хотелось думать о чем-нибудь приятном, спокойном и радостном. Он даже на миг забыл о боли во всем теле.

Но, видно, не суждено было Исааку сегодня немного помечтать. Послышался звук открываемой входной двери, потом легкие быстрые шаги, и в спальню вошла его жена Софья Александровна Парсонс, урожденная Коровина.

Шаги становились все отчетливее, приближаясь к двери. Внезапно агрессивность Парсонса стала затихать и совсем куда-то исчезла. Он вспомнил, как неоднократно бывал бит женой по поводу и без повода. Ему стало неприятно от таких воспоминаний почти физически. Он совершенно не переносил побоев.

Он по привычке зябко поежился, но тут дали о себе знать израненные и поврежденные члены, мускулы и кости.

Парсонс вспомнил, что он пережил, и взбодрился - да, теперь ему ничего не страшно, теперь он тверже стали.

Что там какой-то Корчагин, подумаешь, паралич! Хуйня! Детский лепет! Что бы сказал этот Корчагин, если бы его два часа травили дихлофосом, потом уронили на осколки бутылок и банок и стали на нем танцевать чунгу-чангу?!

Единственный человек, с которым Парсонс мог себя поставить на одну доску, был Сергей Лазо. Похоже, что тому было тоже не совсем сладко, когда его засовывали в топку паровоза. Возможно, что ему даже было немного хуже, чем Исааку. Хуёвенько ему было, прямо скажем.

Действительно. Исаак все же живой. А герой гражданской войны Лазо как то не очень. От этой мысли Исаак немножечко взбодрился.

Чтобы взбодриться еще больше, Парсонс отчетливо и громко произнес загадочное:

- Транскрипция!

Он уже заметил на крыше, что человеку нельзя оставаться наедине со своими мыслями - это верный путь к безумию, и теперь умело выводил себя из оцепенения звуками своего же голоса. Подействовало и на этот раз.

В этот момент ручка двери повернулась, заскрипели петли, показалась женская нога в домашнем тапочке...