В литературном салоне сегодня было шумно. До начала творческого вечера известного столичного поэта оставались считанные минуты. Все завсегдатаи, загодя рассевшись по местам, морщились, наблюдая толпу посторонних, любопытства ради пришедших посмотреть на заезжую знаменитость.
Знаменитость тем временем скрывалась за кулисами. Поэт самодовольно следил в дверную щель за табуном поклонников.
- Ну и мудачье, - шептал он своему агенту, организовавшему гастроли по регионам необъятной страны. - Неужели все они любят мои стихи?
- Думаю, почти никто их не читал, - заглядывая через голову суперзвезды в пресловутую щель, ответил довольный успехом агент.
- Тогда зачем они пришли? - Не унимался поэт.
- Ебаться хотят, - плоско пошутил агент.
В зале загремели аплодисменты. Кто-то совсем далекий от литературы вопил "браво".
- Уж лучше б они ебались, - огрызнулся знаменитый столичный литератор и, распахнув дверь, шагнул на сцену, широко улыбаясь и раскланиваясь во все стороны.
Переполненный зал буквально разрывался от криков. Пожилые дамы в вечерних платьях рыдали, а молоденькие студентки местного филфака старательно имитировали готовность к затяжному обмороку. Поэт смотрел на все это тупо и улыбчиво. Его открытое лицо, поверх которого невозможно было заметить маску искренности, светилось. Поэт уже давно был поэтом и умел изображать искренность лучше любого заправского актера. Подойдя к микрофону, он чуть ли не прижался к нему губищами и прошелестел: "Спасибо, милые мои. Я люблю вас".
- Мы вас тоже любим, - заорал хор фанатов.
А после случилось нечто. Из первого ряда встал довольно приличный мужчина с интеллигентской бороденкой и неожиданно уебал с ноги сидевшей рядом с ним женщине. Поэт лишился дара речи и даже укусил микрофон. Стон сбитой на пол тетки органично вплелся в аплодисменты и визги зрительного зала, перекрыв треск микрофона. "Вот она - истинная поэзия", - подумалось онемевшему инженеру человеческих душ. Мужик из первого ряда тем временем продолжал отвешивать пиздюли всем, кто попадался под ногу. Обалдевший гений буквально вцепился зубами в микрофон, без которого наверняка рухнул бы в кучу-малу, устроенную агрессивным поклонником прямо возле сцены.
В какой именно момент началась ебля, никто толком не понял. После всего этого бардака участковый инспектор попытался снять показания хоть с кого-нибудь, но так и не выяснил главного - кто же первым засадил и кому первому засадили? И главное - куда засадили и чем? В зале поднялась такая суматоха, а народу было так много, что каждый спасал свою собственную жопу, не обращая внимания на то, кто, кого, куда и чем. Но, увы, далеко не все жопы удалось отстоять. Парадоксально, что мужчины пострадали куда сильнее женщин.
Одуревший поэт грыз микрофон, впитывая каждой клеточкой своего творческого организма неожиданный шок. Постепенно всеобщая ебля перешла из зала на сцену. Краем периферийного зрения поэт видел, как раздели и поставили на колени его агента, как в дверях за сценой нарисовались два крепких голых парня с плетками в руках, как почти за спиной возникла обнаженная старуха с фаллоимитатором в морщинистой руке… В следующее мгновение поэтическую жопу разорвало от боли и мастер слова буквально заглотил микрофон, упершись в него поцарапанными гландами. С микрофоном во рту и искусственным хуем в заднице он все-таки умудрялся отслеживать вытаращенными глазами происходящее вокруг.
Завсегдатаи салона, в котором у него теперь проходило самое странное в его жизни выступление, оказались все до одного садо-мазохистами. Скинув верхние одежды, они предстали в своем истинном обличие - кожаные бриджи и маски с грубыми металлическими молниями, покрытые не успевшими окончательно зарубцеваться шрамами спины, волосатые женские ноги и животы и еще многое такое, что не присниться в самом неожиданном сне. Творческая молодежь уездного города моментально примкнула к извращенцам, кое-кто из которых преподавал им в единственном на несколько окрестных городов гуманитарном институте. Над всем этим дурдомом разносились придушенные стоны поэта, тщетно пытавшегося каким-нибудь образом выплюнуть прилипший к небу микрофон. "Слава богу, никто из коллег по цеху этого не видит", - подумалось поэту, и вдруг та же самая мысль прогремела в его голове, наполняя происходящее совершенно новым смыслом. "Раз никто не видит, - продолжал он муссировать откровение. - Значит, можно все! А почему и нет? Мне уже почти пятьдесят. Если второго такого шанса ждать еще полсотни лет, то можно ведь не дожить. Да и кому я буду нужен в глубокой старости?"
Окончательно освободившись от нажитых стереотипов и детских комплексов, великий русский литератор с головой ушел в страсть. Он так увлекся, что даже присунул собственному агенту, проползавшему мимо. С этого все и началось по-настоящему. Избавившись от мешавшего перемещаться микрофона и скинув лишние одежды, поэт разбежался и прыгнул в свальный грех под невысокой сценой. Не успел он оправиться от поспешного падения, как на него опрокинули трехлитровую банку вазелина, и несколько женских и мужских рук начали растирать эту субстанцию по телу попавшего в их сети новичка. В поэтической голове проносились строки собственных и чужих стихов. Кайф был таким сильным, что невозможно стало думать и решать. Оставалось одно - ебаться, бездумно и самоотрешенно ебаться.
Надо было отомстить старухе, так нагло и безапелляционно отодравшей его в гузло. Кое-как отделавшись от вазелиновых ласк, поэт ринулся в дальний угол ревущего от беспорядочных оргазмов помещения, по пути прикладываясь ко всем хуям и присовывая всем задницам. Старуха была занята настоящим делом. Вооруженная все тем же гигантским фаллопротезом, она казалась демоном. Длинная седая грива спадала на отвисшие морщинистые сиськи, разинутая беззубая пасть, болтающийся между ног запущенный сине-коричневый геморрой. С такой внешностью бабка была нарасхват - ее хотели все. Уверенным кивком острого подбородка старуха приказала поэту лечь перед ней на спину, одновременно отогнав резиновым хуем очередного назойливого поклонника - каким-то образом затесавшегося в этот дурдом подростка, выгодно отличавшегося от многих своих сверстников глубокими знаниями литературы. Пацан забился в угол и жадно впился взглядом в происходящее.
Это даже нельзя назвать экзотикой или извращением. Людей охватило настоящее безумие. Более сотни голых и вывалявшихся в вазелине тел, некоторые из которых были чуть прикрыты странно пошитыми кожаными одеждами, ебли друг друга всем, что попадалось под руку. Между трахающимися и визжащими телами бегал карлик, из жопы которого торчал микрофонный шнур. Где был сам микрофон, думается, рассказывать излишне. Карлик попал в старушечьи руки как раз перед тем, как к ней приполз поэт. Бабуся так увлеклась, что нечаянно забила забавный предмет в шоколадный отсек маленького человечка. Карлик попытался дернуть за шнур, но микрофон крепко засел в его заду. Для свободного передвижения пришлось отрезать провод. Теперь старуха занималась гостем города и виновником негаданного торжества. Она безумно любила творческих людей. Забить микрофон в карликовый зад - это одно. И совсем иное - фантастическая прыть среднестатистического писателя или поэта. Первый муж старухи тоже был поэтом, как и этот сморчок, агонизирующий теперь своей скользкой, провазелининой тушкой у ее костлявых и отощавших с годами ног. Старуха любила вспоминать своего первого мужа. И, разумеется, она боготворила всех, кто мог напомнить ей любимого человека, скончавшегося около сорока лет назад после очередной бешенной оргии. Именно первый муж научил старуху всему тому, что она теперь выделывала с алчущим новых переживаний любовником.
Из-за батареи под занавешенным окном бабка извлекла свой инструмент. Перво-наперво она приковала поэта к трубе. Постепенно зал притих и все столпились вокруг начавшегося спектакля. Даже карлик прекратил дергать за торчащий у него из жопы провод и корчить гримасы неудовольствия по поводу зудения в заду. Впоследствии местный практолог, повидавший за полувековую практику всякого, рассказывал участковому о вымазанном в дерьме микрофоне и бедном карлике, с трудом пережившем операцию. И горем светились глаза практолога. Сложнее всего было ему понять, почему карлик рассказывал о случившемся с восторгом.
Старуха надругалась над своей поэтической жертвой, как могла. Толпа зевак застыла в оцепенении, наблюдая за тем, как морщинистые умелые руки заталкивают в рот мычащей мужской головы грязные трусы, как из заднего прохода при помощи искусственного хуя достается липкое дерьмо, как металлические прищепки-крокодильчики впиваются в жировые складки покрытого легким волосяным покровом стихотворного организма. После этой прелюдии, в конец осатаневшая госпожа выдрала медицинским пинцетом несколько волос с груди своего раба и достала электродрель. На этом моменте поэт потерял сознание.
Он очнулся, когда в зале остались самые стойкие. Попытавшись встать на ноги, он поскользнулся и рухнул обратно - на липкий жирный паркет, по которому все еще ползало несколько человек. Поэт был счастлив и горд собой, несмотря на жар в прямой кишке и ноющую боль в локтях, пострадавших при падении со сцены. В метре от него валялась дрель, которой старуха так и не воспользовалась. "Она хотела напугать меня", - промелькнула в голове догадка. Поэт стер ладонью пот со лба и обнаружил присутствие на запястье застегнутого кольца наручников, еще недавно приковавших его за эту руку к батарее. Ключа, разумеется, не было. Надо было срочно разыскать агента, и быстренько линять отсюда, пока история не получила огласку. Агент появился сам - уже одетый и несколько стыдливый. Румянец мнимого позора покрывал его щеки.
- Не дрейфь, - приободрил его поэт. - Я такого кайфа никогда в жизни не испытывал. Даже не знал, что такое бывает.
- Тебе понравилось? - Оживился агент, и конфузливое покраснение на его лице побледнело.
- Ну и вопрос. Понравилось ли мне? Да я в восторге! Я теперь стал совсем другим человеком. Я ведь и писать теперь по-другому начну. Знал бы ты, сколько гениальных замыслов сидит во мне после увиденного и прочувствованного.
- Значит, у тебя нет ко мне претензий? - Не верил своим ушам агент.
- Если мы в минуту уберемся отсюда, то их и не будет. Где мои вещи? Ты не видел? И что делать с этим? - Поэт потряс наручниками.
- Одежду твою я уже собрал, сообщил агент радостную новость. - А наручники в гостинице снимем.
- Добро. Одна только просьба к тебе. - Голый и липкий поэт воровато озирался по сторонам. - Нам надо сегодня же, прямо сейчас из города валить. Как бы местные газеты чего не пронюхали. И просьба у меня маленькая есть… Не рассказывай, пожалуйста, никогда никому об этом.
- Господь с тобой, - потрясенный агент аж перекрестился. - Если моя жена узнает, мне конец.
- Могила?
- Еще бы.

Алексей Рафиев