Партизаны подползли к обрыву западного склона цепочкой, боясь очередного оползня. Гошнаг, как самая лёгкая, первой, за ней Платон, отец Николай. Алмасты ползти не пришлось, он просто лёг на живот, вытянул одну руку и держал священника за ногу — врыв и обвалы основательно подъели площадку под Пальцем.

Гошка поелозила по краю пропасти, постучала камнем — вроде крепко. Высунулась подальше, сбросила камень вдоль отвесной скалы и прислушалась, шёпотом отсчитывая секунды до звука падения — и раз, и два, и ...

— Ну что там видать? — кузнец подёргал приёмную дочь за ногу.

— Ни хрена. Как вы тут мерили, чёрт его знает.

— Это батюшка всё своим одним глазом, я не при делах, — тут же отмазался Платон.

— Что ж ты подельника разом сдал? Снимай рубашку тогда.

— Зачем?

— За надом. Телись быстрее, пороть тебя будем, чтобы не ябедничал.

— Не надо меня пороть, я больше не буду, честное коминтерновское!

— Ты под Царицыным Троцкого от белогвардейцев отбивал, про какой Коминтерн здесь сказки рассказываешь? Снимай, говорю, и на две части порви.

— Как рвать-то, вдоль или поперёк?

— Одно наказание с тобой. Дай сюда!

Разрезав штыком полувоенного кроя рубашку Платона, Гошка вытряхнула все семь патронов из одного нагана и протянула отцу Николаю вместе со своим носовым платком:

— Высыпьте весь порох сюда, на платок. Есть у нас что-нибудь светлое?

— Душа после покаяния и искренней молитвы светла.

— Как я душу к ремням упряжи примотаю? Вынуть могу, не отрицаю, но использовать на практике не получится. Всё опять самой, самой...

Гошнак повернулась спиной, сбросила куртку спецовки и стянула с себя белую футболку. Пока девушка заворачивала в светлую ткань камень и привязывала его к концу соединённых ремней, отец Николай глядел на её торчащие лопатки, выступающие под кожей позвонки и в который раз удивлялся, откуда в этом тщедушном, по сути, подростковом теле, такая неукротимая воля и неисчерпаемая энергия.

— Батюшка, вы рукавицы не потеряли свои?

— В кармане.

— Платон Елистратович?

— А?

— Ворона кума! Рукавицы твои где?

— Где-то тут на камень положил, а что?

— Ничего и лука мешок. Зачем только спросила, время потратила? Пошли, в пропасть глядеть будем.

Гошнаг вылила остатки самогона на половинки рубашки, поровну рассыпала на них порох, перетрусила как следует, завернула в каждый свёрток по небольшому камню:

— Батюшка, дайте одну рукавичку. Ага, спасибо. Как разгорится, кидайте свою метров на десять-пятнадцать вперёд, а я свою вдоль скалы, вы же там приступок видели. Платон, спускай ремни с майкой, белое должно быть заметно. Огонь!

Скала как будто ждала этой команды. Внутри неё что-то ухнуло, гора задрожала, от верхушки одного из Пальцев отломился кусок и едва не раздавил Большого, по счастью успевшего отскочить в сторону. Край над обрывом шевелился, но ещё держался за счёт корней кустарника.

— Платон, лезь скорей, будешь остальных принимать внизу! — Гошка собрала остатки скарба, закинула сумку на плечо и сунула конец ремня Большому. — Держи!

— А он  потом как? — отец Николай уже переполз через начавший осыпаться край.

— Каком кверху. Придумает что-то, если жить хочет. Быстрее давайте, а то всей гирляндой свалимся, как орехи на нитке в чурчхеле.

Оказавшись на скале, Талько извернулась, насколько позволял натянувшийся тетивой ремень, и стала всматриваться вниз, где в полутьме маячило светлое пятно майки, и прозрачным синем огнём с яркими вспышками крупиц пороха горели оба куска рубахи Платона.

Две самодельные осветительные ракеты легли довольно удачно. Первая шлёпнулась на небольшой приступок метров трёх в длину и шириной от силы в полтора, вторая горела на ветке большой сосны, ниже и дальше от скалы. Канат из упряжи, на конце которого извивался кузнец, не доставал до приступка метров пять-шесть.

— Большой, подползи к краю и опусти руку с канатом насколько сможешь, — уже привычно картинка отправилась в мозг получателя.

Высота сократилась метра на три.

— Прыгай, Платон, ближе не будет!

Отчаянно трусящий кузнец не отвечал, а вместо того, чтобы выпрямиться и спрыгнуть, обхватил свёрток руками и ногами, уткнувшись в него головой.

— Прыгай, сука! Канат еле держится, ты нас всех угробить хочешь?

Падчерица упёрлась ногами в каменную стену и вытянулась вбок, насколько позволяла длина её руки, держащейся за натянутый ремень.

— Последний раз прошу — прыгай! Николай Яковлевич, отодвиньтесь в сторону, а то я вас задену! — Гошнаг выудила из кармана куртки второй револьвер и взвела курок. — Раз! Два! Три!

«Чпах!» — первая пуля выбила искры в метре от светлого пятна футболки. «Чпах! Чпах!» — вторая и третья легли совсем рядом с головой кузнеца, больно уколов осколками известняка шею и затылок.

— Следующая в голову, я обещаю и не промахнусь, ты знаешь!

Платон зашевелился, вытянул ноги, выпрямил руки и отцепился от кулька с истошным криком. Приземлился он корявенько, но в целом удачно, распластавшись почти во всю длину уступа, пытаясь укорениться в нём всеми частями тела.

Отец Николай быстро проскользил по ремню до футболки:

— Мне маузер достать, или ты сам копыта подберёшь?

Платон не стал дожидаться отсчёта и встал на четвереньки в конце уступа, трясясь как овечий хвост. Батюшка, благодаря росту и длине конечностей, спрыгнул легко и помог приземлиться Гошке, которая вообще не раздумывала ни секунды.

Мужчины собрались было закурить, но начальница экспедиции, поймавшая ремень, скинутый Большим, и осмотревшаяся на каменном пятачке, тут же завопила:

— Все к стене быстро! И не шевелитесь!

— Что там ещё? — кузнец от окрика выронил изо рта сигарету и вообще был крайне недоволен развитием ситуации.

— Между ног смотрите, что. Да не там, ёлки — палки! Где ступенька к скале примыкает.

— Матерь божья! Попали из огня да в полымя! —  ноги задрожали и у священника. — Что теперь делать?

Внутри горы что-то еще обрушалось и валилось, в такт толчкам раскрывалась и открывалась трещина между стеной и уступом, медленно, но неотвратимо увеличиваясь в размерах.

— Снимать штаны и бегать! Отставить штаны, куртку снимайте, батюшка, только без резких движений. Всё из карманов — в сумку, не забудьте потом с собой прихватить. Платон, у тебя руки сильные, намотай на одно запястье конец и держи, как тогда вцепился, когда над ступенькой болтался.

— А ты куда?

— На кудыкины горы. Не куда, а откуда. Отсюда.

Гошнаг обвязала вокруг пояса свободный конец ремня, выставила вперёд себя расстёгнутую куртку священника:

— Осторожно, самолёт отправляется в полёт! — и, оттолкнувшись спиной от отвесной скалы, бросилась вперёд и вниз со скалы, расшеперившись в воздухе белкой-летягой.

Господь, кем бы он ни был, снисходителен к смелым, дуракам и пьяным. Гошке удалось спланировать на самый край кроны сосны, которую она разглядела при свете горящей второй половины рубашки Платона. Выставленная впереди неё куртка позволила сохранить целыми глаза и не расцарапать лица́, так что юная пилотесса не испытала сильного дискомфорта от присоснения, быстро привязала ремень к толстой ветке и по-разбойничьи свистнула.

Отец Николай не заставил себя ждать, мигом спустился по наклонному ремню и угнездился на соседней ветке.

— Сумка со мной, всё в порядке. Надо было Платона вторым пускать, теперь он к скале прилипнет и не прыгнет. Высоты он боится, степняк ростовский. Ты не стреляй в него больше, не чужой человек всё-таки.

— Отсюда вверх и не попасть в него, что толку последние патроны тратить. Пускай там и сидит, как улар, может и снесётся там же. Тогда все наши жизни от него зависели, а теперь сам за себя решает. Смотрите, Большой наш спускаться начал. Дикий бессловесный человек, а и то понимает, что в любой момент всё может развалиться к чертям свинячьим.

— И не жалко тебе Платона?

— Жалко потом будет, если он по менжеванию своему погибнет. Он хороший, достойный человек, мне часто стыдно за свой язык поганый перед ним бывает, но сейчас другой момент. Я ему свою голову перекинуть не могу через пропасть. Мы сюда зачем пришли? Не только за Полину отомстить, а за весь хутор, а может, и другие селения — тоже. Разве не так?

— Так, но...

— Никаких но. Даже в ваших сказках Иисус пожертвовал собой ради чего-то большего. Мы пошли добровольно, я вас не уговаривала, только предложила план и достала мину. Так?

— Да, так.

— У нас получилось, осталось довести дело до конца, иначе всё было бессмысленно. Я очень не хочу, чтобы отчим так бездарно погиб, но ничем ему помочь не могу. Хотите, оставайтесь здесь, молитесь, чтобы у Платона выросли крылья, а я пойду одна. Держите куртку свою, а мне маузер и штык отдайте, от комаров кувалдой отобьётесь.

— Ничего я тебе не дам, cейчас Платона сдёрну и вместе пойдём. Если струсит и конец свой бросит, тогда будь по твоему, пускай на уступе и кукует. Зато наша совесть чиста будет, —батюшка трижды дёрнул натянутый ремень. — Эй, крестьянин, давай к нам, у нас самогон ещё есть!

— Я сейчас, с духом соберусь, не дёргайте.

— Некогда собираться, и без духа долетишь, — отец Николай потянул сильнее, упершись ногами в развилку раскачивающейся ветки. — Раз! Два! Тр...

Видимо там, наверху, — не на вершине горы, а значительно выше, — надоело нудное соревнование по перетягиванию каната.

— Гу-у-а-а-а! — преодолевший меньше половины отвесного спуска алмасты сорвался и полетел вниз. То ли камень ненадёжный попался, то ли простреленная лапа-рука подвела, какая уже теперь разница?

Огромная двухсоткилограммовая туша ударилась об край ступеньки, на которой трусился кузнец и полетела дальше, кувыркаясь, как гигантская детская заводная обезьянка.

Приступок, и так державшийся на честном полуслове, немедленно рухнул вслед за Большим, разваливаясь на лету и увлекая за собой так и не собравшегося духом Платона.

— Ремень держите! — Гошнаг прыгнула на спину священника, вцепилась в трос поверх рук батюшки и закрыла глаза, чтобы не видеть пролетающих и врезающихся в крону дерева глыб.

— А-а-а, твою мать! Ой! — послышалось где-то внизу.

Ветка, на которой лежали Гошнаг и священник, выпрямилась, и на ней заплясал ремень, освободившийся от тяжести кузнеца.

— Ну вот, мы снова вместе. Не уверена, что все живые, но это уже мелочи. А вот что майку мне всю изгваздали, это безобразие. Нельзя крестьянской девушке вечером одеться прилично. Да шучу я, ваше преосвященство, шучу. Мне когда страшно, всегда глупости в голову приходят. Отвязывайтесь, да со страховкой с яруса на ярус по веткам спускаться начнём.

По сравнению с прошлыми злоключениями, спуск с пятнадцатиметровой сосны был делом если не плёвым, то вполне посильным. Добравшись до голого ствола, висящая на ремне Гошнаг увидела прилепившегося к дереву отчима. Одной рукой он обхватывал остаток сухой ветки, снесённой камнепадом, а второй задумчиво скрёб красно-бурую кору.

— Рада видеть в добром здравии. Как дела?

— Висю.

— Правильно говорить «вишу».

— Правильно будет мне петлю на шею одеть и вниз сбросить. Всё тебе не так.

— Не одеть, а надеть. Отлепись немного, я подмышками верёвку просуну. Не так у тебя, потому что меня не слушаешься.

— А ты бы в меня выстрелила тогда?

— Так не выстрелила же. Давай, отпускай сучок, мне вторую ногу некуда поставить.

Троица наконец собралась вместе на лесистом склоне горы.

— Можно оправиться и закурить! — Гошнаг выбрала место посветлей и инспектировала содержимое сумки и карманов.

— Мне только покурить, с остальным я уже дважды справился в полёте, — кузнец растянулся с папиросой на траве.

— Так уж и дважды? Кажется, вы явно скромничаете, Платон Елисеевич, — Гоша закончила ревизию и задумчиво чесала затылок. — Один наган пустой, в другом четыре патрона, кувалда. Начатый бинт, пузырёк с йодом, пустая фляга, остатки сыра с бараниной и лаваш. У вас что в карманах?

— Маузер полный, обойма-десятка к нему, штык, рукавицы, папиросы с зажигалкой, — отчитался отец Николай.

— Папиросы и зажигалка, — тоскливо сказал Платон в ожидании очередных упрёков атаманши.

— Молодец! Хотя бы курить просить не будешь. Бери сумку и пошли. Склон не сильно крутой, но пойдём цепочкой, держась за ремень. Я первая, падре замыкает.

— А как же твой друг, алмасты? Интересно, он хоть живой? Больно уж он красиво летел.

— Живой он, и не надейся. Побился сильно, но алмасты живучие, поэтому их тела очень редко находят, даже когда смертельно ранят. Успевают уползти и забиться куда-нибудь. Наш внизу, в яме родниковой отмокает и нас ждёт. Нам бы тоже не помешает пёрышки почистить и перекусить не в сухомятку. Перебирайте ногами веселей, вниз идти — одно удовольствие.

Ноги, действительно, будто сами несли партизанский отряд по нетронутому рукотворным землетрясением склону. Очевидно, что этот склон миллионы лет назад отделился от тогда ещё плотного известкового тела хребта, и с тех пор попеременно то заваливался осыпями, то прорастал древесными корнями, превратившись в настоящее время в живописный отрог Уна-Коза.

Как и сказала Гошнаг, внизу, почти на уровне земли, бил родник. Бил — это громко сказано, в отличие от большинства источников Шунтука, этот не имел никакой подземной подпитки — только снеговая и дождевая вода, прошедшая через толщу песка, глины и молотого известняка. Из стены небольшого оврага сочилась плоская струя, которой вполне хватало на то, чтобы образовать в ямах своеобразные купели и места водопоя.

Впрочем, сейчас в местном Баден-Бадене никакой живности не было, только в одной из ям восседал Большой, погрузившийся в воду по самые ноздри.

— Разведите костёр, натяните над ним верёвку. Быстро купаемся, проходим медицинские процедуры, перекусываем и выходим вниз на поляну, — Гошнаг мигом выкрутилась из одежды и нырнула в ближайшую яму.

— А не заметят? — священник расположился пооблизь, повернувшись спиной к намывающей свои прелести девушке.

— Да и пусть, им сейчас не до этого — тем, кто выжил. Рассветёт не раньше, чем через полчаса, а до этого они шагу не сделают. Они же не знают, что произошло. Думают, наверно, что природный газ где-то в полости горы взорвался. Потом в кучу соберутся, будут решать, что делать... Да угомонитесь вы уже, Платон Елистратович, чего вы к алмасты привязались опять?

— Он пузыри вонючие под водой подпускает, а я их палкой разгоняю. Приличному человеку ни помыться, ни постираться!

— Как дети малые! Залезайте на моё место, я уже управилась, — Гошка выбралась на берег овражка и побежала в костюме Евы развешивать над костром постиранное.

— Доктор Дулитль начинает приём каличных! Что у вас болит, ваше преосвященство? — егоза опоясалась курткой, закрепив её на талии ремнём, но этой импровизации было явно недостаточно для придания даже подобия целомудренного вида. — Вы на меня у ручья не насмотрелись? Две их у меня, обе не на спине и не выдающегося размера. Всё соответствует возрасту и типу телосложения. Гоните от себя бесов и руки свои протягивайте.

Гошнаг ловко размотала мокрые и грязные бинты на прихваченных пожаром кистях священника:

— Всё не так уж и плохо, поднимите вверх и машите потихоньку, чтобы подсохло. Я быстро, — Гошка выхватила из костра горящую палку и стала ползать на коленках по лужайке.

Через пару минут она вернулась с пригоршней белых мелких соцветий:

— Жуйте, чтобы кашица получилась пожиже, это тысячелистник. Потом в ладоши выплюньте и разотрите по ожогам как следует. — Следующий!

У Платона был разбит нос и на лбу красовалась приличная дуля — последствия удара лицом о ствол сосны. Кузнецу был выписан пучок подорожника с тем же указанием: жевать.

— Так горько же! — приступивший к измельчению скорчил страдающую физиономию.

— Водка тоже горькая, и ничего — от стакана не оторвать. Не будешь сам жевать, попрошу алмасты. Он и пожует, и в лицо плюнет, и размажет от души. Позвать?

— Шпашибо, я шам.

Осмотр Большого никакой особой информации не дал, внешне всё вроде было целым. Если алмасты и помялся при падении, то вымачивание в прохладной воде родника явно сняло или значительно уменьшило боль. Целительница поделила оставшиеся припасы на четыре части и раздала компаньонам. Вышло по бутерброду с бараниной, сыром и лавашом.

Алмасты тщательно обнюхал подношение, оставил себе сыр с хлебом, а ломтик запечёного мяса протянул обратно. Кузнец, уже доедающий свою пайку, потянулся было к добавке, но Большой двумя пальцами убрал его руку и отдал мясо Гошнаг.

— Вот ведь подхалим! — недовольно буркнул Платон.

— Дикий человек, а субординацию понимает, — рассмеялся батюшка. — Что дальше, девочка?

— Смотрите, — Гошнаг взяла несколько веточек и при свете костра стала раскладывать на траве подобие плана. Мы здесь, у подножия западного склона. Гнёзда и норы бандитов были на северном, обвалившемся. Склоны до самой земли разделяет низенькое ребро, пару метров всего, а где-то его и вовсе нет. Но через него перелезать не будем, там чёрти что творится после взрыва, можем под новую осыпь попасть или ноги на камнях поломать. Спустимся здесь и выберемся на ту тропу, где у них западная засека с пулемётным гнездом была. Если расчёт пулемётный на месте, то его надо ликвидировать. Жалко, гранат больше нет, но что-нибудь придумаем. Без пулемёта нам соваться на развалины очень рискованно, пистолетами много не навоюешь, к тому же и патронов у нас куры очень даже клюют. Плюс в том, что бандиты нас ждут со стороны большого тракта, от Ходжоха, а мы от горы зайдём, почти сзади. И стрелять открыто можно, если что. Докуривайте, надевайте сухое — и в путь, уже светать начинает.

Идти было по-прежнему легко, свет луны уже сменился первыми лучами солнца, и километр партизаны преодолели быстро. Увиденное на северном склоне их впечатлило и обрадовало своими масштабами. Вся большая поляна перед горой до самой опушки с кибитками и выпасом лошадей была засыпана тысячами тонн сошедшего известняка, и было понятно, что если кто и выжил в пещерах, то они нашли своё последнее пристанище в этой груде ещё шевелящихся камней.

До засеки камнепад не докатил метров двадцать, но расчёт, видимо, не стал рисковать и дал дёру, бросив оружие и снаряжение.

Трофеи пришлись весьма кстати — помимо пулемёта на огневой точке нашлись две винтовки с полными магазинами, сапёрная лопатка, немецкий траншейный топорик, цинк с патронными лентами. Нашлась и початая бутыль со спиртным.

Кузнец выдернул пробку, понюхал и уже собрался отхлебнуть, но Гошнаг отобрала ёмкость и разбила её о камень.

— Ты же сказала, что можно, когда спустимся, — Платон обиженно зашмыгал зелёным от подорожника носом.

— Не хватало ещё за бандитами всякий сифилис допивать! Снимайте пулемёт со станины и несите двумя частями. Пойдём по краю осыпи до пастбища, посмотрим, что в кибитках, потом до другого края, где сарайки стояли. Найдём казённое — выпьете. Кого увидите, стреляйте не думая, тут друзей быть не может.

— Как стрелять-то? Станок два пуда, пулемёт с щитком и патронами столько же, — Резонно заметил батюшка. — Ещё и по винторезу за плечами. У тебя сумка с шанцевым инструментом, если даже маузер тебе отдам, то с одной руки ты только раз и выстрелишь, у него отдача сильная, и сам он как утюг весит, прилетит в лоб — и будешь кувыркаться до самого Ходжоха.

— Ну не до Ходжоха уж, но правда ваша, выцелить при таком раскладе трудно...

— А где твой дружок волосатый? Только что рядом был, чесался стоял, — Платон не упустил случая подпустить шпильку. — Ему этот пулемёт — что погремушка. Пускай сыр и медосмотр отрабатывает.

Гошнаг сосредоточилась, чтобы получить картинку из головы алмасты и тут же всплеснула руками:

— Идиот! Куда ты полез! Сам погибнешь же и своих не спасёшь! Бросайте пулемёт, быстрее к скале, чуть правее центра, там где Ащеулов с гаремом и кунаками сидел. Дайте мне винтовку, батюшка, с ней-то я точно справлюсь, а маузером своим хвалёным обойдётесь. Без мой команды не стрелять!

Улар. Кавказская горная индейка. Вкусный


Белка-летяга


Издание 1924 г. Перевод Л.Б. Хавкиной-Гамбургер


Лесная засека


Перенос "Адского косильщика"