Может показаться, что это история о нейролингвистическом воздействии на подсознание, а это просто о том, как сорвался человек. Вроде на пустом месте, но надо думать были основания, подготовляемые годами.
  Жил себе жил: чистил зубы, сам стирал носки и трусы, любил здоровую овсянку и полезную в быту жену. Когда она заканчивала поутру с прической и, вонзив последнюю шпильку просила оглядеть  кримпленовую  спину на предмет прилипших  волос, – он оглядывал  и целовал в горячо любимое ухо. Ритуал у них такой значит. Как макаки ищут друг у друга в шерсти, так они подтверждали любовь до гроба. Кстати совершенно искренне,  а это всегда дорогого стоило, что тогда – в тысяча девятьсот восемьдесят первом, что теперь. Теперь может даже и больше.
  Подпрыгивал по будильнику «Слава» об одиннадцати камушках – болтах в ведре. Сверяясь с встроенным календарем любви, не зажигая света,  вползал потихоньку и сладострастно, как клоп на малину, на жену и  даже не запыхавшись, сползал. Оба крепко засыпали, где-то довольные, что полюбили друг друга или отмучались, хуй их разберет... Обычная житейская история. Короче,  вел размеренную, здоровую, очень насыщенную  жизнь  советского гражданина,  покуда  не случилась телеграмма.

  Теща срочно вызывала Елену Геннадьевну в жаркую,  июльскую Украину.  В радушное: салом, помидорами,  грушами, вкусными цукерками и прочим продуктовым дефицитом местечко под Харьковом. Скоропостижно помер ее дядя. Пил - пил лет двадцать и вдруг окочурился  прямо за холостяцким завтраком  в своем  неряшливом жилище.
  Его так и нашли со стаканом в руке и сморщенным огурцом на столе. Мухи уже вовсю поминали покойничка – весело расхаживая по вздувшемуся лицу и откладывая личинки  в мучительно разинутой, смердящей пасти и уютных ушах. Как раз пошел девятый день, а дядя все сидел и сидел за столом, как не живой  с  перекошенной  харей.  Словно опять явился ему знакомый черт. Наконец, сунулись  с добрым утречком, а в хате хоть топор вешай.

    Елене необходимо соблюсти приличия,  а потом – хата же! В скупой телеграмме так и значилось: «Помер дядя  хата Вскл. зн. Уродилась помидора засолила  сала. Тчк.» Хату конечно лучше продать, и жена у дяди как раз тоже лет десять как не живая, но вот сын…Сын был. Был  далеко, аж в Мурманске. Он был промысловый  рыбак и высокомерный человек, потому что – сука боцман. Денег у него было море и хата ему вряд ли нужна. Дали телеграмму и теперь ждали напыщенный морской ответ таинственный как Морзе,  либо самого убитого горем. В общем, – вопрос был в хате.
  Елена тревожно - весело собиралась на похороны. Могло выгореть  и пришла бы некоторая денежка и мечта стала бы ближе  – «Жигули». К тому же дядя сдох и наконец-то оставил  облегченно  перекрестившихся:  маму и местечко в покое. Нет худа без добра.
  Все могло затянуться, и Елена трогательно наставляла расстроенного нежданным отъездом мужа Виталика:
– Виталь, борща и котлет я тебе приготовила, на неделю хватит. Кота на улицу ни ни! Ну чего ты такой?!
Виталик тяжело вздохнул и замялся в мягких жениных тапочках. Нога у него была тридцать девятого размера и старые ее тапки переходили по наследству. А он и не был против. Наоборот, они вроде согревали душу и ноги. Но более душу.
– Леночка, может они сами. Там же мама…Зачем ты..
– Виталь, я тебе десятый раз говорю – мы же копим на машину! А тут такая удача! Прости меня господи! – перекрестилась она. – Не сбивай меня! Посмотри спину.
    Он обобрал  темные волосы с родных плеч  и поцеловал в ухо.
– Лучше помой холодильник и вытри пыль со шкафов и …и не пускай кота! – наставляла его в подъезде, а он смотрел на нее грустными глазами кастрата Васьки.  Уже из-за створок лифта она крикнула, падая вниз:
– Выеби ковер!

  Конечно же, Елена Геннадьевна приказал «выбей», а может в запарке переткнула буквы местами, хотя вряд ли. Даже в мыслях ей удавалось огибать стороной исхоженный, освоенный  вдоль и поперек (даже нерезидентами)  материк  именуемый  «Русский мат.»
  Как бы то ни было, но Виталик услышал «выеби.» Ковер по логике, отпал сам. Кстати, он его так и не выбил и не выебал… Как забыл и о холодильнике, шкафчиках и коте. С котом отдельная история. Дело в том, что у соседа жили кошки. Ладно, после…
  Вернувшись в комнату, Виталий как ни в чем не бывало, взял мягкую фланельку и достал  коллекцию монет. Все марки СССР и сателлитов уже были собраны в четыре пухлых альбома и теперь его захватили монеты – такая тихая мужская забава. Кхм… восемьдесят первый…танцы под «Музыкальный киоск»… Кхм… А может ему вставляло, всякое бывает…
  Короче, принялся начищать их. Но не с затаенным удовольствием, как обычно, а как-то остервенело что ли? Высовывая  язык  и пыхтя, как не пыхтел  на  жене под  одеялом. Что - то там творилось в его голове.
  Невинное задание по домоводству, оставленное любимой женой нарушило размеренное, счастливое течение мыслей.

– Выеби, выебу, выебать, выебли, выебем, выебал! Зае… Нет, не то! Бля-я-ядь! –  просклоняв глагол,  восхищенно  прошептал Виталик, надраивая царский пятак восемьсот восемьдесят первого года чеканки.  – Какое роскошное слово, выебать! Хлесткое и не совсем не  математическое.
  Он отложил монету и призадумался. Служил он преподавателем высшей математики в институте и слыл человеком  исключительно порядочным и интеллигентным. Так оно и было. Курил трубку с душистым табаком и отрешенно поправлял мундштуком тяжелые очки на костлявом переносье. Обожаемые цифры и любимая, уравновешенная жена, давно  вытеснили из головы такие жизнеутверждающие слова. Да и были ли они вообще, он даже не вспомнил. Рос тихим мальчиком и не горел футболом. Незатейливую любовь с женой, он так про себя и называл: «Любовь, заняться любовью…» И вдруг – выеби!

– Пиздец… – прошептал математик неизвестно о чем и вдруг представил себе слово, как образ. Пиздец вышел смачным, сочным, теплым как колючий огурец с солнечной грядки. Хватаешь и кусаешь, а он с хрустом  рушится на зубах и брызжет, плюет вздорными семечками.
– Выебать, это может значить лишь одно – выебать! – убежденно произнес он. – Запорть раком, засадить под хвост, растянуть ляжки и хуем ее, хуем стало быть! Вот что это значит!  – горячился Виталик и сыпал как горохом необыкновенными словами,  распаляясь и на глазах входя во вкус.  Он отбросил фланельку и схватился за трубку, стал яростно набивать табаком… До смерти захотелось выпить, да чего-то настоящего – аж блядь водки, но в доме только  полусладкий компот  – шампанское  на Еленино день рождение…

    Стефан Николаевич подскочил на диване и смахнул с колен рыжую любимицу – кошку Мурку. Дремы как не бывало. В дверь звонили.
  «Это будет третья…» – похолодел он за судьбу установки. Первые две, уже комплексно или по частям,  осели  по родственникам  жадного участкового.
– Какого хера…–  тревожно  склонив голову, прислушивался, сидя на краешке дивана. У жены ключ, она соучастница  и  за такие смехуечки  будет месяц хуярить один байховый. К тому же она нагрянет дня через три, не раньше.

  В дверь звонили, а на кухне шел процесс. Было около трех пополудни, и с семи утра уже натекло ого го сколько! Следовало просто сидеть, но этому живому как ртуть человеку было скучно в компании с кошками и банкой самогона. К тому же по двухскоростному ящику: На первой передаче – очень субботняя «Семья и школа», а вторая, будет до девятнадцати ноль ноль транслировать  зубодробильное «пи-и-и-и…».
  На цыпочках пошел к двери. Следом кошка. Кошке он показал мосластый кулак и взглянул в глазок.  Перед дверью застыл  выпукло – вогнутый  сосед математик.
  Удивленно хмыкнув, дядя Коля открыл дверь.
  Весь двор его звал Колей, потому что имя Стефан, фрезеровщику и убежденному  самогонщику,  не пристало, как сарафан и босоножки, а потому он проклял его и мог съездить по зубам. Это был низкий, кряжистый человек, со стальной щетиной, несколько обезьяньей рожей и слегка так это бандитскими ухватками. Внутри же – веселый, душевный мужик – золотые руки. Он был и бригадиром, и ударником, писал коллективные письма в защиту Анджелы Дэвис и делал все это от души. Не миновать ему было прижизненной доски почета, но он дважды погорел за идею. Идея была проста – не хуй ждать милостей от совторга, когда милость можно  запросто сварганить  прямо  на плите.

– Чего тебе, Виталик? – недовольно спросил Коля, словно перед ним дворовый  пацан и вытянул шею – заглянул за спину соседа. Пнул любопытную  кошку в дом.
  Виталик вздохнул и онемел.
– Выпить хочешь? – словно угадал он его порыв, а вернее просто предложил въебать,  потому что одному не комильфо и коллектив – сила! Так и над родной проходной значилось.
– Да.
– Заходи.
– Лучше ко мне. У меня спокойней, жена уехала. Котлеты…
– Котлеты? Котлеты я люблю… Унд секунд. – не раздумывая согласился он.
  Через минуту он появился в трико и голубой майке. Под мышкой зоновские  нарды, а в руке банка парного самогону  утреннего надоя. Он весело улыбался и буквально излучал счастье жить! Немедля и не сходя с места!
  Изумляясь себе и происходящему, Виталик пропустил соседа вперед и закрыл дверь. Тут- то события и начинают скакать в припрыжку, неумолимо  набирая  ход.

  Во-первых, – самогон пришелся Виталику охуеть как по сердцу и желудку с язвой, как и душевный сосед с забористыми анекдотами. Во-вторых – боцман. Сало, – в-третьих. Сосед, –  в-четвертых.
  Через семнадцать часов Елена Геннадьевна вошла в отчий дом, а там раскатисто и хрипло, весело грохотал боцман. Завтра похороны – заколоченный гроб с телом уже готов к отправке из морга, а боцман весел и пьян. За столом мамаша с папашей, шмат сала на доске, душистые помидоры с грядки и соленые бочковые, чесночок, картошка, боцманский коньяк.
  Прямо от порога Елена  построила  скорбную мину и даже умудрилась увлажнить глаза, – так хотелось «Жигуля». Но рыбак так ей подмигнул и по-родственному приобнял, что она раскраснелась и оставила эту протокольную дурь.
  Помянули покойного коньяком.  Широкая морская душа сразу заявил, что хата ему не всралась и чикайтесь с ней как хотите, – мне мол ничего не надо. У меня вон и коньяк пятизвездочный. Благороднейший человек  допил в два приема коньяк и,  вразвалочку по старым корешам. Больше его не видели. С хатой все решилось прямо с ходу. Елена была счастлива.
  В-третьих, – сало поспело, просолилось и обаятельно пахло чесноком. Осталось только  его упаковать и свезти милому мужу.
  «Побуду денька три, помогу в огороде и назад.» – счастливо решила Елена и налегла на бочковые, ядреные помидоры  и нежнейшее, как масло  сало, да с чесночком.
  И тут заявляется сосед попросить взаймы насос, – свой-то не рабочий, а ему ехать как раз туда, откуда только что прикатила  Елена Геннадьевна. Это четвертое, и понеслось…

  У соседа васильковый «Жигуль» и срочное дело к столичным родственникам. Отправление с рассветом и,  воскресный файф-о-клок  и поцелуй любящего мужа  Елена Геннадьевна имеет неумолимые  шансы получить уже дома, в красавице Москве. Экономная Елена тут же засобиралась, несмотря на протесты мамаши. Такая удача! Все один к одному!
–  Побыла бы, Еленочка. Отдохнешь, а то вся уставшая. Успеешь в город-то, к Виталику. Пущай  поскучат  за  женой.
– Он и так соскучился. Мама, не сбивайте  меня. Деньги за хату переводом. И потом, –  на поезде сэкономлю, овощей, фруктов побольше возьму. Сало опять же. Виталик описается от счастья.
  И стала не на шутку собираться…
  Васильковый «Жигуль» бежал по рассветным  пустым трассам. Вокруг просыпалась  богатая, щедрая земля. Погожим воскресным полуднем  вкатились в дальнее Подмосковье. Пробки тогда означали только приспособление для укупорки пива, водки, кому нравиться,  то и портвейна. Ну, еще электрические, ушные там…

  Погожее воскресное утро, Виталик и дядя Коля встречали за аперитивом, за закусками, за жизнь. Улыбающийся  и излучающий  витамины жизни сосед,  заявился ровно в девять, с новой порцией и двумя кошками:
– Пущай с котиком твоим поиграют, а то снулый он у тебя. – и выпустил борзых.
  Этим утром, математик неожиданно открыл для себя чудо – ОПОХМЕЛ! Искореженный  и измятый, как листок «Известий» для прочтения с исподнизу, Виталик закатывал глаза над рюмкой. Его мутило как пионерку со стакана портвейна, но Коля  убеждал, что это лучшее что придумано в мире  на  текущий  политический момент.
– Давай, давай! Щас оживешь. – подталкивал трясущуюся руку ко рту. – Неужто не опохмелялся?! У-у…
    Теплый, с лютым духом самогон огнем прошел по жилам и мгновенно был сопровожден холодной котлетой. Стальные стяжки вдруг спали с головы. Отпустило. Да что там отпустило, – хотелось взмыть! Жизнь заиграла поразительно свежими красками, словно сдернули кисейный полог с красочной картины.
– Кто не опохмелялся, тот ни хрена в выпивке считай, не смыслит. Так, – ясли с пивом. Потому что это…это…– Коля картинно замер с кружком колбасного сыра в руке. – А хули, – философия думаю. – закончил без тени сомнения.
  Одухотворенный Виталик распахнул окно навстречу птичьему щебетанию и треску пацанских мопедов. Он заново народился. Да-а, первый маститый  опохмел: не пивком там, рассольчиком, а  самой первопричиной – это  как первая баба, не меньше. Вдыхает жизни в жилы и служит допингом на новый забег.
– Э-х,  заебись! – крикнул он и плюнул на свою оцифрованную тоску. – Больше жизни, девки!
  Старушки на лавочке подняли морщинистые лица. Улыбались впалыми ртами веселому жильцу.
  Вернулся к столу и развязано прикурил от спички Беломор. Трубку, дорогой кисет и зажигалку он вчера подарил Коле и даже не пожалел. Папиросы пришлись  по душе. Его научили грамотно сминать папиросную гильзу и небрежно держать в уголке рта. Нарды тоже оказались очень увлекательной игрой, хотя до них вчера так и не дошло… Сегодня, Коля захватил карты. Уступил просьбам приятеля научить в очко.

  Вообще эти двое, с отсутствующими как нарочно женами, неумолимо шли к логическому завершению. Известное дело: самогон, курево, картишки…
  Как математик, Виталик совершенно точно вычислил вероятную точку возвращения жены. При самом удачном стечении обстоятельств, выходило – никак не ранее послезавтра в полдень. А васильковый «Жигуль» меж тем  ехал уже сегодня, сейчас. Водитель  не хотел до ветру, гвозди куда-то пропали, движок  звал  наподдать.
– Вы-е-бать… – с поэтическим надрывом говорил Виталик и дым папироски терзал левый глаз. В эти мгновения, он нравился сам себе. – Только вслушайся, Коля. Сколько в этом … в этом…– он прищелкнул пальцами. – Правды! Животной  и настоящей, Коля! А я…Эх…Годы, Коля…Годы!..Зачем…
  Щелкнуло. Вот они и нашли друг друга. Коля раздавил папиросу в конфетнице и словно давно стерег момент, похлопал Виталика по безвольной руке и задушевно произнес:
– Браво, Виталий! Ты мужик! Я тебя прежде не ува… не замечал, а теперь вижу – мужик! Так  я за бабами? – живо поинтересовался  он. 
  Виталик неопределенно и тяжело уронил пьяную голову. Он и сам твердо не знал, следует ли так подводить Леночку, не красиво как-то, но было поздно. Дядя Коля уже сорвался и летел, теряя тапки, к телефонной будке  на углу.
  Практически на его плечах, ворвались в прокуренную квартиру  веселые: нормировщица и кладовщица, Надя с Галей. Самогону было в избытке, вкусные  котлеты заботливой Елены Геннадьевны пришлись им по душе…

  Елена потихоньку открыла дверь ключиком. Хотела напугать и обрадовать  скучающего Виталика. Что ж…эффект получился обоюдоострым…
  Едва она вошла, как бешено подпрыгивая горным козлом, прискакал в прихожую Васька. Он поднялся на дыбы и заорал дурным голосом и обнял всеми четырьмя лапами и хвостом ногу хозяйки, словно прося защиты. Животина была сама не своя. Из - за угла выглядывали  две посторонние  кошачьи морды.
– Что такое… – изумилась Елена и отодрав Ваську  направилась на кухню. Миновала ванную, в которой принимал душ  Виталик. Плевать ей уже было на Виталика, потому что в кухне кто-то был!
  На дефицитном, мягком уголке  бесстыже развалилась фигура. Голова была обессилено и блаженно закинута назад. В руке она сжимала женские кумачовые трусы и удовлетворенно дымила папироской и была нагой.
  «В кухне и комнатах курить запрещено! В кабинете можно..» – обалдела Елена про себя на святотатство.

  Но не это подкосило Елену Геннадьевну. Словно напоказ, между ног фигуры тоже перекуривал член. Он еще не успел опасть, и был удивительно крупным и вообще что называется натруженным и словно устало дымил после забоя. Из любимой гэдээровской,  тонкой конфетницы полной окурков, небрежно свешивалась его измочаленная  роба – гандон…
  Все поплыло перед глазами, казалось,  она спит. Просто остолбенела от вопиющей мерзости.
  Тут в коридоре зашлепали  чьи- то босые ноги и до боли знакомый  голос  весело  крикнул:
– А теперь, рокировочка  бля! Ты ебешь Гальку, а я Надьку! Идет?
– Епт! –  с испитой хрипотцой бросила фигура, не вынимая папиросы изо рта, – точь- в-точь  боцман. – Гавно вопрос. Могу и Надьку, я всех могу! Ща  докурю,  и…
  В кухню вошел запросто, по-домашнему – без трусов, раскрасневшийся гроссмейстер дядя Коля и, еще ничего не сообразив, с разгону, буднично поздоровался с хозяйкой…
  Дальше все смешалось. Было страшно и безобразно. Рушилась чья-то жизнь. Иступленная женщина жаждала крови, не сходя с места. Тонкие перекрытия хрущевки не заглушали, а напротив – отлично транслировали  звон стекол и страшные  вопли на соседние стояки. Люди выглядывали из окон. Вызвали милицию, подоспел участковый. 

  Дядя Коля чудом вырвавшийся, а скорее выпущенный Еленой,  как вероятная подмога  мужу подонку, маялся в одних трусах на лестничной клетке. Трико, ключи, кошки остались внутри. Только под угрозой взлома дверь распахнулась и оттуда вырвались обезумевшие женщины и орущие кошки. В изодранных платьях,  гражданки  визжали, как резаные и грозили  уголовным  преследование.
  Дело принимало самый  скверный оборот. Участковый вернул трико дяде Коле (сам он категорически отказался входить к соседям) и повел домой снимать показания, пока наряд  пытался  утихомирить Елену.
  Потрясенный, заикаясь,  дядя Коля вежливо пригласил участкового в кухню, выпить травяного сбора от давления и нервов…Так был заклепан третий реактор, уничтожен по акту и введен в эксплуатацию  на даче тестя участкового, где и работал на славу еще не один год, перегоняя бессмысленные яблочки и сливы в прелесть, какой самогон. Не раз, за стаканом, поминал участковый с тестем золотые Колины руки.

Tweet