“-Я мёртвых не люблю.
-Чего их любить? Любить живых надо.”
“На дне.” М. Горький.

-Мамочка, мам...убей меня пожалуйста. Ну за чем я тебе? Я такая даже себе самой не нужна. - Впервые сказала Вера в голос и замолчала, облизнув сухие губы. Даже такие недолгие речи были страшно утомительны для неё.
Мать сидела подле. Она слышала всё до единого слова, но даже не смогла отреагировать; лишь докурила сигарету и затушила её о боковину переполненной пепельницы, стоявшей на соседнем стуле.

Лишь после я узнал историю этой семьи. В тот же момент, просто выронив рулетку из рук, поспешно выбежал из палаты. Добравшись до туалета, долго умывался холодной водой, замечая в промежутки в зеркале всё ещё плачущее лицо. В тот день мне довелось снимать размеры для будущих пластиковых окон в той палате. Успокоившись, я спустился на парковку перед центром и смог вернуться к измерениям лишь в солнцезащитных очках.

Областной ожоговый центр Ростова-на-Дону. Без надобности посещать это место нужно было бы запретить законом. С самого начала, как только вы в здании, у вас начинает сосать под ложечкой, как только же встретится первый пациент, даже один из “удачных” - как будто кто-то подходит и начинает сжимать ваш кадык; а когда ком становится просто невыносимо держать, то попытки проглотить его сопровождаются сильной физической болью. Но видя этих людей, заплакать не получается, осознаёшь, как они могут отреагировать на такую жалость к себе. Подхожу, №19. Вот я опять с ними в палате. Никто не заметил моего прихода, впрочем как и проворного исчезновения несколько минут назад.

Мать – совершенно обезумевшая и съеденная горем женщина, но видно, что красивая некогда. Лет ей наверно вот-вот за тридцать, но сплошные клоки седых волос; мешки под глазами размером с чернослив и такого же цвета; паутина капиляров в белках глаз видна с ошеломляющей точностью. Голова не мыта давным давно и на затылке засаленный хвостик, перетянутый дешёвой резинкой. Розовый столетошний свитер, растянутый до неимоверных размеров, с пропалинами от сигарет. Первые дни она просто вырубалась от усталости и засыпала внезапно, часто куря при этом. Врачи подшучивали – не спалите ожоговый центр. В ответ она могла лишь извиняться, не разъяснив для себя ни интонации, ни смысла сказанного. Мятое трико с белыми когда-то полосами по бокам, я же застал их серыми, ближе даже к тёмно-серому. Ярко-голубые резиновые шлёпки на босу ногу и, как я ненароком успел заметить, грязные пальцы ног.

Она сидела также, глядя поверх кровати дочери, то ли в окно, то ли в себя. За последние две недели она, видимо, исчерпала весь лимит своих нервных клеток. Было бы трудно ей сейчас завидовать. Мы иногда любим думать о себе в коже других людей: что, если бы у меня был такой же дом, как и у Никифора Фёдоровича, или жена как у Михаила Игнатьича, или  пресс как у Ангелины Ивановны. “В эту женщину” любого здравомыслящего было б и автоматом не загнать. Судьба её сложилась вот каким образом: она родилась и до поступления в институт, жила в маленькой деревеньке в Ростовской области. Была единственным в семье ребёнком, всегда хорошая, всегда послушная, на радость родителям. Родители её в жизни сами ничего не видели да ничего и не хотели, как и большинство жителей глубинки русской. Но Марина не хотела себе копирки их жизни, хоть и доброй, но скучной и бесцельной. С детства она любила людей, практически всех, и даже угощала местных алкоголиков из сада или огорода чем могла. Она решила поступать в Волгоград, на врача. Родители отнеслись спокойно. Они вообще всегда относились к ней без лишнего бдения, просто и искренно любили, и ей любимы были. Всех устраивала ситуация без чрезмерных ласк и сюсюканий.

Она поступила. Конечно общага, конечно свобода. Вино, дискотеки, иногда марихуана. Только к парням она продолжала относиться сдержанно, т.е. держала их в сдержанности по отношению к себе. Она в деревне была первая красавица, даже без намёка на пухлость, стройна была на удивление. Но позже случилось так, что она полюбила парня, на два курса старше её. Он отнёсся к этому не так серьёзно как она, хотя был мил и ласокв с ней. Она забеременела, а он перевёлся в другой ВУЗ. Марина пыталась спровоцировать выкидыш, но неудачно. Она вернулась к родителям и те сказали – рожай. Она родила дочку, но терпеть её не могла. Рассорившись с родителями вплоть до проклятий она оставила ребёнка им, а сама улетела в штаты.

Тем временем дочь росла, а мама присылала подарки на день рождения и на другие важные праздники. Старики умолчали о ссоре и постоянно говорили внучке, что мама скоро приедет. В Америке Марина иногда начинала скучать по дочери, но вспоминая её отца, начинала злиться и ненавидеть обоих. И пробыла там 10 лет. Получив гринку, она стала навещать родителей и дочь. Вера не понимала ненависти матери, но чувствовала её. Чувствовала как-то бессознательно. Отец её женился и у него родились двойняшки. Иногда Вера у него даже гостила. Он сам отыскался, когда ей было семь лет.

Я стою в палате и наблюдаю людей, которых жизнь коснулась жестоким своим перстом. Открыл блокнот и как будто  что-то пишу в него. На самом деле, просто не могу уйти. Девочка выглядит просто ужасно, на ней совершенно нет волос, она вся обгоревшая. Долго задержать на ней взгляд вряд ли получится. Я набираюсь смелости и спрашиваю мать, есть ли её фотографии. Она смотрит на меня в удивлении, но достаёт из тумбочки совместный портрет, которому полгода максимум. Она аккуратно достаёт его, оперевшись левым коленом на пол, мимолётно вглядывается в него и с нервическим воплем швыряет об стену. Я даже вздрагиваю от неожиданности. Потом подбираю его и начинаю разглядывать, разместив его на высоте пояса; вижу как очки набираются слёз, потом они начинают течь по щекам. Какая же она была красивая. Даже красивее чем мать. Красивая, красивая девочка, лет тринадцати. Кладу портрет на тумбочку, прощаюсь и ухожу. Потом навещал их многократно, но тот самый первый вечер забыть не могу, да и вряд ли получится.

С детства у меня был друг. В юности ему купили Яву, и я завидовал ему. Потом он на ней разбился, и я перестал. Перестал заодно и верить в бога. Разве смог бы он допустить подобное? - думалось мне. Мне уже 37 лет, а я до сих пор помню его, как будто мы только вчера ехали с Дона. Долго в моей жизни был период, когда на предложение помолиться я начинал истерически смеяться, и без ответа уходил. Женился я поздно, в тридцатник. Спустя два года родилась Анютка, моя радость, моя прелесть. В возрасте полутора лет она очень серьёзно заболела воспалением лёгких и была на краю. Вот тогда я понял, что такое твой родной человечек, тот, кого ты вызвал сюда. Дал билет в этот мир и что ты, как никто другой в ответе за этот кусочек тебя самого. Тогда я и начал молиться за неё. Не так уж чтобы я вновь уверовал, но это был один из шансов; а даже малейшим шансом в той ситуации я перенебрегать не мог. Я бы не простил себе. Благо, она выздоровела; и мне не важна причина – мне важен результат!

Так в тот самый вечер, вернувшись домой, не помня ни дороги, ни пробок, абсолютно ничего – я спешил к своей дочурке; с порога взял её на руки. Весь вечер играл с ней, таскал на руках больше обычного. Она даже заметила это и сказала Нине – ма, а папа сегодня ещё ласковее, чем обычно. Это потому что он тебя любит – сказала жена. Я тоже его люблю – сказала она и чмокнула меня в правую щеку; она находилась у меня на руках. Я целовал её маленькие пальчики, пока она не начала жаловаться, что колю её щетиной. Мы смотрели телевизор, и она засопела у меня на руках. Я кивком головы показал Нине на малышку, она улыбнулась и поцеловала её в лобик. Я отнёс её в спальню, укрыл и поцеловал; постоял ещё несколько времени и тихо вышел. Боже, как же я её люблю! Рассказал жене про больницу; она рыдала. Мы не сговариваясь решили помогать им как сможем.

Тот возглас Веры был самым громким с того самого дня. Вообще она могла лишь шептать, и у Марины уже болела шея от постоянно наклонённого положения. В палате негромко играла песня Сплина:
Любой имеющий в доме ружьё
Приравнивается к Курту Кобэйну!
Любой умеющий читать между строк
Обречён иметь в доме ружьё!
Именно это и сообщал Васильев из дтнамиков бумбокса. Вера девочка интересующаяся, она уже и читать начала, увлеклась Кафкой, Палаником и русскими классиками. Дедушка с бабушкой и против этого не были, хотя кроме газет в жизни ничего осилить не могли. Слушает она Сплина, Крематорий, Сакуру, Кирпичи; оттого более обычного меланхолична. Она была в гостях у отца, но к ней отнеслись как к совсем ещё ребёнку, тем более были не очень рады ей. А она смогла понять много больше, чем от неё ожидалось. Она поняла, что всё время своего пребывания была отцу втягость.

-Ма, - зашептала Вера, - а почему папа не любит меня? Я это поняла. Он меня даже как будто стыдился, хоть я и красивая. Я же хорошая дочь, ма?
-Лучшая! - сказала Марина, впервые за долгое время посмотрев на дочь. Она уже не видела в ней обгоревшего уродца. Это был просто самый близкий ей на земле человек, не имеющий внешности, а имеющий право на обоюдное соприкосновение душевных поверхностей. Она даже захотела было погладить дочь по голове, но вовремя остановилась, поняв, что вызовет больше страданий, нежели ласки.
-Так почему же он меня не любит такую? То есть такую какой я была. Я его люблю. Очень.-Она отдышалась и попросила воды. - Я бы хотела, чтобы и он меня любил. Хотя я его люблю не в надежде на обоюдную любовь, а так, сама по себе. Его же не хватает даже на обоюдную...

От врачей я узнал (если не вдаваться в подробности с процентами), что жизнь этой девочке сохранят, но останется ли она таковой – это действительно вопрос. Один процесс заживления будет длиться год, а то и долее. И самое главное – причина! Разве есть гарантия, что не повторит она опять попытки? Другим способом, например. Врачица повторила мою мысль – матери не позавидуешь, да. Вера, по возвращении матери в Россию, стала ещё дальше от неё, но уже по собственной инициативе. Избегала, постоянно жалила, издевалась даже порой. Мать не особо расстраивалась, просто стала меньше обращать внимания на дочку.

-А тебя я не люблю! Как и ты меня!
Впервые за это время Марина как вспрянула ото сна. Она вперила на дочь уже осознанный сконцентрированный взгляд.
-Да, не люблю. Ты меня ненавидишь, а я тебя не люблю. А когда у нас ночевал дядя Игорь, я поняла, что вы трахались.
-Заткнись!
-А я трахалась уже Андреем из соседней деревни. Хотела стать как и мама – блядью.
Марина в порыве бешенства вскочила со стула и хотела ударить дочь по губам, но разглядев ещё раз место, куда пришёлся бы удар, в бессилии упала на колени возле кровати и начала громко рыдать, уткнувшись в одеяло.
-Ничего...вот умру я. Ты сразу опять у нас невеста на выданье: покрасишься, мешки спадут, платье, туфельки. Вкуснота. - И она как смогла причмокнула губами.

Слишком поздно Марина поняла для себя значение дочери. Порой она чересчур нагло ей пренебрегала. И только спустя много лет, оглянувшись на свою кочевую жизнь поняла, для чего пыталась заработать денег, купить или построить дом, для чего жить и ради чего – дочь! Вера же нашла у деда в гараже канистру бензина, пошла в дальний угол сада и облив себя с ног до головы подожгла. Рёв был нечеловеческий, соседи сбежались в секунду, её потушили закутав в старое одеяло. Она неимоверно стонала. От её стенания всем вокруг становилось плохо. Душу просто рвало от вида и от звуков происходящего.
-Это я себя тебе назло подожгла. Думала, может, потеряв полюбишь.
Она врала. Так Вера мстила матери за своё одинокое детство. Она просто решила, что жизнь игрушка. Что она, повелительница себя самой, и может поступать с ней как пожелает. Она подожгла себя больше даже из интереса. “А что же из этого будет?”
Сосед довёз их до ближайшего города, где Вера провела сутки под капельницей, не приходя в сознание. На следующий день врач зашёл в палату и сказал себе, но вслух: “А что, эта ещё жива?”
В ответ Марина разразилась криками: пидарас ёбаный! гандон! И кинулась на врача, истерически колотя его что было мочи. Её успокоили, а вечером из Волгодонска они уже направлялись в Ростов.

А пока Марина опять успокоилась и опять курила, даже не стряхивая пепел, тот сам обсыпался когда было пора. Долго им ещё общаться друг с другом теперь. Хотя к сожалению, общение суть лишь множество монологов; одновременно.

Tweet