Тело лежало в естественной позе и, в его положении, не было ни малейшего намека на следы побоев, или, паче того, сексуальный вандализм.

На неприятно высокой скамейке, под навесом остановки, лежал человек. Сидение, явно укрепляли люди, склонные к суициду вследствие утери ими веры в человечество. Этакие «человеколюбцы», оперившиеся и заматеревшие в сумасшедшей круговерти конца двадцатого века, на благодатной ниве «пост-совка».

Вокруг, на заплеванной сцене, вмещавшей в себя вышеописанную композицию, несколько человек кутали  носы в шарфы – февральский морозец придавил изрядно в канун дня вооруженных сил. Изредка они косо поглядывали на мужчину, но попыток помочь или прояснить ситуацию никто не предпринял. От всей мизансцены веяло повседневной пошлостью. Той самой, о которой напоминала и высокая, укрепленная почти в метре от земли лавка, якобы призванная, скрасить минуты, проведенные в ожидании транспорта.

Мужчина был как-то одет и обут – никто особо не разглядывал – мирно лежал себе, поджав ноги, и толи спал, толи умер.  Рядом с ним, тут же, на скамейке, стояла открытая клетка для птиц. По счастью она была пуста – пернатые питомцы, как правило, изнежены и теплолюбивы.

***

Невысокий парень в пальто, как раз вышел из обшарпанного троллейбуса и пытался прикурить на ветру сигарету, попутно оглядываясь в поисках урны, куда можно было бы выкинуть пустую пачку. Второй – высокого роста в спортивной шапочке и яркой куртке, перечеркнутой ремнем спортивной же сумки, подошел к остановке со стороны перекрестка.

Эти двое, не сговариваясь, направились к навесу, слабо помогавшему укрыться от ветра и холода. Переглянувшись, подошли ближе и неуверенно обратились к лежащему на скамейке, но… «его пресс-служба воздержалась от комментариев». Аккуратно, опасаясь запятнать себя в чем-либо предосудительном или биологически активном, тот, что был в пальто, потряс человека за плечо. Эффекта это не возымело, но вот внимание окружающих привлекло – «ботва какая-то затевается – глянем вместо «Дежурной части».

– Ну и что с ним теперь делать? – поинтересовался «спортсмен». – Живой он хоть?

– А хрен его знает, я не доктор. Бросать нельзя, околеет же.

– Может ментов вызвать? Или скорую?

– Вон «стакан» через дорогу – погляди, может, есть на месте кто. Я тут побуду.

– Ага, я мигом, – добровольный спасатель рысцой двинулся к переходу.

Оставшись наедине с потерпевшим, второй волонтер протер свои запотевшие очки и огладил бороду, на которой уже появился иней. Бедолагу он трогать не решился, боясь уронить того с лавки или еще как-то навредить. Оглядел лишь куртку человека – не тонка ли – мороз давил нешуточно.

Обыватели, тем временем, стали бочком-бочком подступаться к эпицентру, с целью посмаковать или поучаствовать в перформансе – стали уже, тут и там, раздаваться шепотки – высказывались гипотезы, живо обсуждались возможные причины; самые смелые даже начали давать советы.

Ведь так важно, находиться в гуще событий, в роли бездушной камеры наблюдения, чтобы вечером с беспечной гордостью сообщить семье, вот мол, сегодня видел на остановке пьяньчужку, спящего на морозе, до чего страну то довели – спаивают народ.

А потом еще несколько дней или даже недель, можно будет пересказывать знакомым и коллегам увиденное, постоянно сдабривая повествование мало аппетитными подробностями. Перекраивая, даже саму суть виденного так, что в финале обязательно будет апогей чернухи, со всеми возможными вариациями, которые только способно породить живое воображение завзятого телемана.

Подошедший автобус, выплюнул нескольких пассажиров и, вобрав в свое чрево всех благодарных зрителей,  так и не дождавшихся второго акта, умчал их, наконец, к уюту домов: к увлекательным беседам за рюмкой-другой, к полемике об обустройстве России, к теплому свету голубых экранов. На сцене  остались лишь актеры и реквизит.

Через пару минут вернулся понурый «спортсмен». Он имел довольно кислую мину не выполнившего «домашку» троечника, но не имел – что сказать.

– Что, «стакан» пустой? – спросил бородач. – Чего делать-то будем? Он же тут неизвестно, сколько уже лежит. Надо бы глянуть, вдруг у него документы с собой. Если рядом живет – родственникам сдадим.

– А может поднять его сперва? – недавний гонец шмыгнул носом. – Лежит же прямо на голой железяке.

– Ну, давай попробуем. Лишь бы он там не поломанный, какой был. И на землю бы не уронить.

Взялись осторожно, стараясь не порвать куртку мужчины, попытались посадить. Вышло весьма неудачно – представьте себе, что нужно поднять некий груз, достаточно тяжелый и неудобный, об который еще и выпачкаться можно – потерпевший жалобно взмемекнул, но подняться отказался. Наличие признаков жизни, все же, взбодрило двух доброхотов, и, спустя некоторое время, клиент очень неуверенно сидел, не реагируя, впрочем, на внешние раздражители, как и прежде.

– Ну, хоть живой, – выдохнул «очкарик», утирая лоб  рукавом и осматривая собственную одежду.

– Чем это он так? – «спортсмен» все еще придерживал человека за отворот куртки. – Наркоман, что ли?

– А черт его знает. Я не сильно шарю, чем они так «обсадиться» умеют. Может, просто химии какой выпил, а теперь помирает.

– И что, в карманы полезем? Люди же кругом.

– Люди, говоришь? Ну-ну… Я полезу – ты совестью будешь.

Бородач рукой провел по куртке, оказавшейся, вопреки ожиданиям, довольно чистой, похлопал по карманам. И что-то нащупав, улыбнулся: «Да у него мобильник, кажется с собой. Может, и паспорт найдется». Расстегнув нагрудный карман, достал телефон и, как ни странно, паспорт. Полистав, уточнили адрес: поселок, улица, дом – не ближний свет, в общем.

– А в мобиле его что? Может родня есть?

– Вот. Есть номер, записано ДОМ.

– Звони.

– Алло. Алло, добрый день. У нас тут ваш… сын, наверное, на остановке спит. Да, на улице прямо. Не знаю, нет. Мимо шли, увидели. Ага. Ну, клетка при нем для птиц, сам живой, да. Ну, а что нам было, просто проходить? Нет милиции. Откуда я знаю? Ага. А вы отец? Так. И что, вы за ним приедете? Не можете? М-да уж. Я понял, понял. Ч-черт. Ладно, раз уж ввязались, не бросим. Телефон в карман ему положу. Паспорт тоже. Да. Всего доброго.

– Ну, как там?  – «спортсмен», видимо, не особо прислушивался и решил уточнить детали.

– Эх… отец-калека трубку взял, никого другого рядом нет. Может, вообще нет…

– Так делать-то что?

– В скорую звонить. Или в милицию. Но мало ли что он тут наотмораживать себе мог.

– Ну, я «ноль-три» набрал, пока ты разговаривал.

– Нормально. Ждем теперь. Тебя звать то как?

– Тоха, Антон то есть.

– Андрей. Приятно познакомиться…

***

Сотрудники скорой, прибывшие вскоре на место, скорбно поинтересовались: «А какого хера вы ментов не вызвали?».

– А мы думали, он замерз сильно или отравился чем-то, – невозмутимо заявил бородач. – Февраль на дворе, знаете ли-с.

– Ладно, забираем. Погрузить поможете? Дружинники, блин…

Поместив «крестничка» в салон и помахав скорой вслед «платочком человеколюбия», двое молча пожали друг другу руки и скрылись за кулисами. Спасенный любитель попугаев блаженно улыбался, уйдя по скользким тропам своего подсознания, куда-то очень глубоко в себя. Ему, наверное, было хорошо, а, возможно, страшно или, что скорее всего, откровенно наплевать на все происходящее. К груди он прижимал пустую птичью клетку.

***

Что же спасали? Жизнь? Поздно, вроде бы. Душу? С этим, вообще-то – к попам… по их части. Человека? Вряд ли – такие редко играют последний бенефис в теплой постели, под овации скорбящих детей и притихших внуков. Ведь рано или поздно все пройдут мимо него, даже не попытавшись распутать причинно-следственных нитей, связавших молодого еще птицелова с ролью реквизита на собственных похоронах.

Пожалуй, это можно назвать попыткой спасения самих себя от будничного похуизма, поселившегося в людях слишком давно, чтобы можно было не замечать его. Как сказал когда-то один умный пшек: «Бойся равнодушных – они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство*».


__________________

* Авторство приписывается польскому писателю Бруно Ясенскому.

Tweet