Жизнь в военном училище, как и вообще жизнь в армии, полна парадоксов. Попав в «систему», нормальный человек вначале испытывает шок. «Единство и борьба противоположностей» вначале бесят. Потом люди либо тупеют окончательно, либо учатся относиться ко всему философски. Одна из нелепостей, к которым трудно привыкнуть – ты изнываешь от безделья, и в то же время абсолютно нет свободного времени. Человек в армии себе не принадлежит.

      Первый курс: голод. Постоянно хочется есть, трудно привыкнуть к новому рациону и режиму. Ужин – в шесть. Мы тащили все, что угодно и грызли то, что можно было сжевать. Соленые огурцы, пряники, банка кабачковой икры, которую умудрились открыть о спинку кровати… Пирожки с повидлом продавала легендарная тетя Фрося. Буфет носил название «Амбразура»: как только звучала команда «Разойдись!», толпа приступом шла на бетонную стену, надо было за пять минут успеть пробиться к узкому окошку, сунуть деньги, и вывалиться обратно с едой. Толстая Фрося колотила большими деревянными счетами по головам наседающих курсантов, и кричала страшные ругательства, но никогда не обсчитывала, поэтому Фросю боготворили. Когда пошла перестройка, буфетчица открыла прямо возле камбуза свой коммерческий киоск, с большими стеклянными витринами и разнообразным ассортиментом, но это все было уже не то. «Амбразура» в девяностом году заменяла «Сounter Strike».
На территории училища росло несколько огромных старых деревьев. Первокурсники как обезьяны повисали на ветках, когда не видели офицеры, и рвали грецкие орехи. Ладони и пальцы были коричневыми от сока. «Пятаки» на этих же орехах настаивали спирт.
***

      За бойцом каждым во взводе закрепляют «ответственную территорию». Ничего общего с «сектором обстрела», и другой военной романтикой. Это участок, который надо убирать постоянно. Кому-то достается «толчок», кому-то курилка. В первом случае человек «шуршит» в гальюне, во втором – собирает бычки на улице. Трудно сказать, что хуже – вонь или мороз. Это – помимо основных нарядов и «глобальных» уборок. Мне, можно сказать, повезло – весь первый год я следил за окном в кубрике. Оно просто должно было быть чистым. Осенью все стало сложнее, окна заклеили. Периодически кто-то сжирал яблоко или грушу, и бросал огрызок в форточку. Попадали не все. Иногда объедки падали между рамами. Приходилось отдирать створки, доставать мусор  и опять все заклеивать. Позже я придумал закреплять кнопками между двумя форточками картонку, и объедки либо вылетали за окно, либо падали внутрь, на кровать товарища. «Заслонка Захарова» была в училище в ходу много лет.
      Как обстоят дела сейчас – не знаю… Училище превратилось в «военно-морской университет», его объединили с «Голландией». По территории, которая заметно уменьшилась из-за построенных коттеджей, разгуливают иностранцы и праздно шатаются какие-то ботаны. Из трех десятков ялов на берегу остались пять. Наверное, продали – надо же туристов на чем-то катать… Пирсы прогнили и разрушены.
    Когда-то вход в Севастопольскую бухту охраняли дельфины-камикадзе.  Одна из дисциплин, которую нам преподавали, была посвящена подводному диверсионному делу. Про дельфинов нам показали фильм. Он имел гриф «секретно» - засекречивали чуть ли не все, дело доходило до идиотизма.
      Дельфины находились в клетках на дне бухты, на концах мола и у подножия Константиновской батареи, на входе. Они были натасканы на крупные объекты, которые передвигались под водой из открытого моря в сторону берега.  Когда дельфин кричит, он издает ультразвук. В природе это помогает животному находить в мутной воде косяки рыбы и вообще – ориентироваться. Севастопольские дельфины были натренированы таким образом, что обнаружив пловца (аквалангиста), тыкались носом в специальные клавиши, расположенные по периметру клети. Давали «азимут». Далее дело за малым: срабатывает сигнализация, и люди выпускают дельфина - убийцу. С прибором на теле. он натаскан проплывать над водолазами совсем близко, за это получает рыбку. В боевой ситуации пловца цепляет прутик – спусковой крючок, вниз идет выстрел. В мирное время вместо стреляющего устройства на дельфина надевали девайс с капканом. Щелчок, захват, механизм отстегивается от «рыбины», в резиновый шар подается из баллона воздух,  диверсанта выбрасывает вверх.

      Ну а против подводных лодок существовал третий вид дрессировки. На дельфина надевали бомбу, и все. После перестройки уникальных животных кому-то продали. Надеюсь, в коммерческий зоопарк или дельфинарий, а не японцам. Японцы дельфинов кушают. Даже уникальных…
      Все эти весьма грустные вещи я увидел и услышал в 2010 году, спустя семнадцать лет после выпуска. Ну да, вернемся в девяностые…
***

      В помещении роты обитали мыши. Непонятно, почему они поселились в столь малопригодном для жизни месте, а не оттягивались, например, на кухне или продовольственном складе, но они были. Бегали по ночам, царапали коготками по полу, грызли ботинки и ножки тумбочек. Я принес мышеловку, кусочек копченого сала, и поставил ловушку в шкаф. Мыши игнорировали угощение, и продолжали грызть вещи. Не среагировали они и на сыр. «Прицепи корку хлеба!» - посоветовал мне Гоша – «Это же армейские мыши, они не знают, что все это – еда». Я приладил кусочек заплесневевшего сухаря, и дела пошли на лад. За вечер попадалось три – четыре животины. Иногда пружина не убивала сразу, а прижимала лапу или хвост. Жертвы отчаянно пищали, их добивали каблуком. Тела выбрасывали в форточку. Еще в ноябре средних размеров мышь попала головой в развилку ветки дерева напротив окна, и повисла. До самой весны она улыбалась нам в окно своей оскаленной мордочкой.

      Всем хозяйством в роте заведовал мичман Яша. На самом деле его звали Яковом Аркадьевичем. Мерзкий, желчный и брюзгливый Яша в действительности был нормальным человеком – это я понял позже. Просто – сундук. Да еще – еврей, на такой неинтеллигентной должности, отбился от своих соплеменников. Яша копался в кладовке, раздавал нам бескозырки с тельняшками и иногда язвительно улыбался. Глубокой ночью идешь по коридору после наряда, еле ноги тащишь – от туалета к кровати. Добраться – и спать! Флотские штаны расстегнуты. На пути вырастает вездесущий Мазанский: «Захаров! Вы меня сильно удивляете! Вы б еще своего «мальчика» высунули! Следите за одеждой!»
Говорят, что именно такой покрой брюк придумали по приказу Петра I. Однажды «Герр Пит» шел по набережной, увидел какие-то белые пятна в стороне от дороги. Заинтересовавшись, монарх подошел поближе, и узрел в зарослях матросские жопы. Отпущенные погулять на берег, морячки развлекались с местными куртизанками. «Страм то какой!» - негодовал Петр, и приказал перешить всем одежду так, чтобы передняя часть легко откидывалась, а зад оставался прикрытым.  В семнадцатом веке ВМС России получили новые штаны. В 2005 году старенький Яша таки уехал в Израиль.

      Пожалуй, самой легендарной личностью среди офицеров третьего факультета являлся подполковник Коробкин. Его фразы вначале записывали, но потом это дело надоело.
Дневальный поднимается по лестнице, его останавливает Коробкин:
- Вас не учили старшим по званию честь отдавать?
- По корабельному уставу честь на трапах не отдается…
- А я Вам, между прочим, не корабль!
Рота на выезде. Построение на окраине какого-то села. Перед шеренгой – Коробкин, пытается сказать речь. Местный конопатый мальчик целится в дядю из игрушечного ружья . В строю смеются. Коробкин багровеет: «Мальчик! Смирно!» Ребенок стреляет, показывает язык и убегает… Симпатий у своих подчиненных  Коробкин не вызывал. Однажды курсанты заметили, что их ротному на почту в «систему» приходят письма, надписанные женской рукой. Одно письмо открыли. Оказалось, писала любовница. Листочек аккуратно вложили в конверт, и отправили его жене. Через неделю командир пришел с расцарапанной мордой. Он как туча ходил по этажу, и испытывающее смотрел всем в глаза. Кем была подложена свинья, подполковник так и не узнал.

      Летние ночи в Крыму теплые и темные. В одну из таких ночей Коробкин дежурил по факультету и заснул. Именно в это время Черноморская школа диверсантов проводила учения. Старейшая в России школа – она была основана в пятидесятых, сразу же после того, как итальянские боевые пловцы взорвали «Новороссийск». Флагман затонул, стали набирать специалистов, на входе в Арт-бухту поставили клетки с дельфинами-камикадзе. С тех пор в Крыму периодически проходят маневры ПДСС. Так вот, вначале дежурному подсунули под нос коробку с надписью «бомба», потом вынесли с разгона «Уралом» хозяйственные ворота, прокатились по училищу, и уехали. Коробкин проснулся, посмотрел на бандероль, сковырнул крышку, увидел записку: «Учения. Бомба взорвалась». Было около двух часов ночи. Коробкин позвонил домой начальнику факультета, и доложил: «Товарищ полковник, диверсия, факультет уничтожен!» «Начфака» хватил инфаркт. Говорят, что в эту же ночь «по акватории» дежурил какой-то карась. Здоровый дебелый детина, из сибирских крестьян. Он увидел, что кто-то крадется от воды. Хорошо, что на пост не выдавали автоматы. Так уж получилось – «диверс» замешкался, на его голову опустился кулак размером с тыкву… С криком: «Американцы!» -  перепуганный насмерть «первак» прибежал к рубке дежурного, на плече у него висел аквалангист, потерявший сознание…
      Дедовщины как таковой в военно-морском училище не было. Была субординация – всю грязную работу, например, выполняли первокурсники. На камбуз старших не посылали. Но ничего из тех гадостей, о которых рассказывали успевшие послужить до поступления на срочной: например, стирку носков старослужащим никто практиковать не пытался. Все-таки – ВУЗ, другие понятия. Да и «система оповещения», попросту – стукачество, была налажена четко. Сразу же после присяги нас стали вызывать к замполиту. Незаметно, по одному. Пригласили и меня. Зашел в кабинет, за столом – лысоватый капитан второго ранга,  изо всех сил старающийся казаться приветливым и добрым. Рот растягивается в улыбке, а глаза колючие: «Олег? Присаживайся! Разговор к тебе есть… Я с личным делом твоим ознакомился – комсомолец, спортсмен, активный такой… Наверное, мы сработаемся… Помогать командованию будешь?» «Ох, блять, -думаю, - и здесь придется стенгазеты выпускать!» Говорю: «Если времени свободного хватит. Осмотреться надо. И помощник нужен». Замполит аж потерялся. Придвинулся ко мне, говорит в полголоса: «Я смотрю, ты действительно – умный человек. Будет у тебя и свободное время, и помощники!» «И краски с ватманом!» - добавляю я со вздохом. Тут он все попутал: «А краски-то нахера?» «Рисовать! – отвечаю, - У меня своих нет, нам сказали, чтобы никаких личных вещей…» Капитан на меня как-то странно посмотрел, и говорит: «Иди…» Пришел в кубрик, Гоша и Дед на меня хитро поглядывают. «Как беседа?» - спрашивают. Я рассказал. Ржали они как кони. Гоша упал на койку, и ногами дергал. Потом пояснил мне, домашнему мальчику, чего от меня замполит добивался. Я испугался: «А что же мне теперь делать? – спрашиваю - Я не хочу стучать!» «Не ссы, - говорят, - разговаривай с ним так и дальше. Отстанет!» Впрочем, в этот кабинет меня больше не приглашали.

      Стукачей в нашей роте было трое. Наверное, их было больше, но про этих знали доподлинно. Скворцова завербовали в первые же дни. Голубев (надо же - тоже «птичья фамилия») спалился на экзамене, который сдавал досрочно, чтобы пораньше уехать в отпуск. Его взяли со шпорой. За списывание отчисляли крайне редко, и вряд ли Костика поперли б, но… Рассказывали, что он заплакал. А потом с ним долго-долго говорили. Очень долго. И, даже, поставили четверочку, отпустили с миром... Третьим осведомителем был тощий рыжеватый парень по фамилии Колер, который крал все, что мог. Его поймали, но не выгнали, он согласился на «сотрудничество». Воровство вообще в училище процветало – деньги в прикроватной тумбочке мог оставить только идиот. Пропадали новые ботинки, шлепанцы, тельники, отрезали пуговицы с шинелей, снимали якорьки. «Ушло? Пеняйте на себя! На флоте нет слова «украли», на флоте есть слово «проебал»!» - разъяснили нам взводные, ребята с третьего курса. Это было для меня очередным потрясением. Совсем другим представлял я быт будущих «господ офицеров»: слова «честь» и «доблесть» оказались просто иллюзией ребенка, начитавшегося старых книжек… «Кому нужны мои носки?! Они же не новые!» - растеряно вопрошал я своих товарищей, и в сотый раз заглядывал под кровать – «вдруг завалились?» В кубрике смеялись…
А за окнами плескалось море, о котором я когда-то так мечтал…
***
      Крымская земля – удивительная земля. Она полна тайн, загадок и кладов. Кроме черных археологов и перекупщиков эти тайны особо никому не нужны. Камни Севастополя и его окрестностей дышат историей. Можно прийти на мыс Херсонес, сесть на одну из лежащих колонн, смотреть на море и слушать. Ладонь, положенная на мраморную поверхность, ощущает тепло даже когда дует холодный ветер. Кажется, что под рукой не обработанный сотни лет назад кусок скалы, а мягкое живое тело. Солнце касается краем воды, и увязает полностью. Колокол с Собора Парижской Богоматери становится малиновым. Тот самый, отлитый из турецких пушек. Трофей увезли французы в Первую Крымскую кампанию, а затем вернули в тысяча девятьсот тринадцатом. Он висит на двух белых столбах - «Ворота в Страну Дураков».

      Мы сваливали с самоподготовки, и купались на пляже, в Песчаной бухте. Те, кто оставался в учебном корпусе, «семафорили». Если из окна класса свешивалось белое полотенце – «все в порядке», если красное – «атас, немедленно домой!» В случае, если выбрасывались одновременно два цвета, можно было догулять до упора, и не спешить. Красно-белый сигнал означал: «вас уже спалили». Днем с пляжа «маяки» можно разглядеть без особого труда. За Песчаным пляжем – солярий, который курсанты по вечерам называли «блядорий», и санаторий с павлинами. Птицы громко кричали ночью, их мерзкий крик летел далеко над водой.

/продолжение будет/

Tweet