Начало: http://udaff.com/creo/109260.html

На уютной полянке, в глубине Райской кущи за номером 1849/1710 царили торжество угара и чад кутежа. Праздновали сто шестьдесят третью годовщину прибытия сюда Фредерика Франсуа. Гости веселились и танцевали, пели и шутили, многие музицировали за стоящим на возвышении роялем. Исполнялись гимны и марши в честь виновника бала, рекой лились нектар, тосты и поздравления.

Дамы порхали бабочками среди столиков и мило улыбались мужчинам, время от времени вальсируя то с одним, то с другим. Кавалеры, сплошь облаченные во фраки, отвечали дамам взаимностью.

Ажурные фонтанчики, тут и там, испускали брызги коньяку и шампанского.

Поодаль ото всех сидел тучный мужчина в старомодном парике. Накинув на плечи жюстокор*, он тихонько наигрывал на домбре. На призывы гостей: «Георг сыграйте нам!» – он лишь отмахивался и ворчал: «Мне клавишные тогда еще надоели».

В тени беседки, увитой лозой винограда, гости могли послушать невообразимо прекрасную музыку скрипичного дуэта. Это был, пожалуй, один из самых прекрасных подарков, когда друзья согласились просто сыграть для гостей, для себя и для своего коллеги.

Гости не забывали двух отважных скрипачей, пожертвовавших собственным весельем, и потому, постоянно протягивали им бокалы. Не учли гости одного – каждый из них приносил те напитки, что пил сам. В силу этой досадной ошибки в один прекрасный момент скрипачи странно переглянувшись, заиграли совершенно безумную мелодию, не обделенную, правда, гармонией.

Из тенистой рощицы к гостям вышел мужчина, с длинными распущенными волосами и кудрявой, с проседью бородой. В его добрых глазах затаилась тоска и какая-то неведомая никому потаенная печаль. Он вдохнул воздуха и запел:

Зоркие окна. Кто согреет зоркие окна?
Пожалей беззвучными словами своего оловянного Христа.**

    Он, скорее, не пел даже, а декламировал балладу. Было и в музыке, и в словах нечто залихватски-скорбное и заупокойно разудалое. Стихло веселье и к беседке стало подходить все больше гостей, никто не шептался, не задавал вопросов, дамы перестали кокетливо хихикать и просто стояли, крепко вцепившись в плечи своих кавалеров. Казалось, что время, которое здесь и так остановилось, просто повернуло вспять. Каждый слышал в этой музыке и словах что-то свое, одному ему знакомое и понятное, такое, что нужно сохранить внутри. Только для себя.

Беглые тени. Кто поймает беглые тени?
Спеленай надежными цепями своего ненадежного Христа.

    Умиротворение, укрывшее всех зачарованных музыкой гостей, взорвали нарочито дисгармоничные финальные аккорды. На какой-то безумно высокой ноте музыка отвесной стеной оборвалась в океан тишины. Выдержав паузу, мужчина закончил:

Задуши послушными руками своего непослушного Христа.

    И тут же начал отчаянно отплясывать: широко раскинув руки и прогнувшись назад, он вращал торсом, а ноги его, то влитыми стояли на месте, то задирались высоко. Изредка он припадал к земле, скрючившись. Весь танец сопровождался неким шаманским припевом:

Тададададайда. Тадададададайдада.

    В конце концов, он просто застыл в какой-то неимоверной позе, склонив низко голову. Пока все пытались сбросить наваждение, а потом с жаром обсуждали услышанное и увиденное, он тихо удалился, лишь показав большие пальцы скрипачам:

– Коля, Антон, спасибо. В следующий раз «Про дурачка» исполним, – громким шепотом произнес он и скрылся в роще, откуда явился.

– Удачи, Игорь, – шепнули виртуозы и синхронно отсалютовали смычками.

Тем временем веселье продолжалось – от горячих обсуждений перешли к горячим закускам. Все, казалось бы, старались не показывать виду, что увиденное их задело или заинтересовало. Фонтанчики по-прежнему журчали изысканными напитками. Дамы вновь шаловливо хихикали и кокетничали с мужчинами.

Лишь один из гостей был обделен женским вниманием и лаской, точнее, он сам их избегал. Присев одиноко в беседке, где гостям совсем недавно было явлено небывалое представление, он сидел, хмурился и, периодически фыркая в усы, неодобрительно ворчал. Иногда вскакивал, оглаживал бороду и порывался пойти к гостям, но что-то удерживало его. Он снова садился на место, подперев голову в увековеченной Роденом позе.

***

    Облако в центре зала расцвело всеми цветами радуги, поблекло и пропало. В зале вновь повисла угрожающая тишина. Каждый боялся начать первым, чтобы не вызвать очередную бурю в стане соратников. Первым не выдержал председатель.
    
– И что же, позвольте узнать, нам было только что явлено? – с ехидной улыбкой поинтересовался он. – Эти души давно уже здесь и заслужили свой отдых. Что вы предлагаете сделать? Воскресить? Мы не имеем такого права!!! Мартин Лютер – исключение. Особый случай.
    
Снова поднялся галдеж, но на этот раз все были демократичны и, по крайней мере, не мутузили друг друга, стараясь выслушать оппонента и привести свои контраргументы. Вежливые дебаты вот-вот должны были перерасти в тотальный дружеский «махач – все против всех», но тут в углу блеснула труба Гавриила и все как-то неожиданно стушевались. Председатель вновь взял инициативу в свои руки.
    
– Попросим же, друзья, самого инициатора, прокомментировать явленное нам непотребств..кхр, – тут он закашлялся, бодро выпустив две струи нектара через ноздри. – Непотребство.
    
Хрюкнув, глава собрания сдавленно заржал и повалился под трибуну, сверкнув на прощание розовыми вьетнамками. Из-под кафедры доносился лишь тщетно скрываемый хохот, вперемежку с кашлем и какие-то обрывки слов: «Ой, ум’ра…», «Вот накр’ло…», «Ну, не ч'до ли…».
    
– Итак, – воскликнул докладчик. – Пока мсье председатель предается отдыху, позвольте, пояснить мой план. Судьба искусства на земле, прямо скажем, незавидна. Ведь еще три, может быть, четыре поколения назад, все складывалось прекрасно. Эпоха возрождения. Золотой век литературы. Религия, в конце концов, не была объектом насмешек! – от волнения он стал задыхаться.

– А музыка?! – отдышавшись, воскликнул оратор. – Музыка на протяжении нескольких столетий была прекрасна и неповторима. Вдумайтесь, что слушает паства теперь. Миллионные тиражи, миллионы одинаковых, примитивных... Я даже не знаю, как их назвать. Вот в Соединенных Штатах Колумбии выдумали подходящий,  в меру омерзительный термин – Single. Вот так. Теперь на смену пассакалиям, мазуркам, балладам и вальсам пришли «синглы». А ведь музыка, единственное из искусств, способное вернуть заблудших на путь истинный.

– А как же важнейшее из искусств? – робко спросил кто-то с правой трибуны. – Синематограф набирает обороты. Вы не находите?

– Все так, – согласился радетель музыки. – Но синематограф пока еще в зачаточном состоянии. Они только учатся создавать нечто, способное всколыхнуть души людей. Заставить биться их сердца, заставить думать их в унисон. Синематограф, увы, не готов.

– Литература!!! – донеслось с левой стороны. – Ведь сколько прекрасных книг еще не написано!? Неужели нельзя донести Истину до людей через Слово? Как было это сделано…

– Ахахахах!!! Охохохох!!! – пейсатый херувим сотрясался от каркающего смеха, словно его щекотал кто-то невидимый. – Ви таки повелись на эту лажу? Ви пг’ошляпили этот маленький гешефт? Эти сказочки для гоев про Избг'анный наг'од, таки пг'ошли цензуг’у и все подумали, шо так оно и было?!

Он удивленно оглядел обомлевших соратников. Все смотрели на него с удивлением и враждебностью. Кто-то и вовсе отвернулся. Пейсатый сжался, скукожился и постарался сделаться невидимым.

– Сдрисни, чмо жидовское! – заорал, вылезая из-под кафедры, глава собрания. Он гневно указал перстом на то, что можно назвать дверью:

– Ирод! Из-за твоих «сказочек для гоев» уже который год бардак на Земле. Последние семьдесят лет форменный и отменный геноцид процветает. Ваша Земля обетованная нам как кость в жо.. в горле. Пользуясь исключительным правом, в рамках конвенции, единогласно принятой… да что я с тобой нянчусь?! Отправляйся на землю и сочини новую сказочку про гоев, которым Избранные должны мыть ноги, или что-то в этом духе.

Раздался негромкий хлопок. Пейсатый исчез.

***


    Тем временем у Шопена продолжался праздник. Веселье не умолкало, никто и не думал расходиться. Ведь время здесь действительно не текло. Его подсчитывали лишь условно, по старой привычке. Виновник торжества, наконец, и сам решился подойти к роялю. Гости с восторгом приветствовали великого композитора. Поклонившись почтенной публике, Фредерик Франсуа, сел и легонько коснулся клавиш инструмента.
    
Гости в восхищении замерли. Казалось, будто эту мелодию играли  не пальцы человека, пусть и пребывающего вторую сотню лет в ином агрегатном состоянии.  Словно легкий весенний ветерок, прошелся по кронам деревьев, и, просвистев над гладью пруда, умчался прочь. Композитор играл, закрыв глаза и отдавшись Вечной музыке. Ему не нужно видеть клавиш и партитуры – пальцы сами находили нужные тона и полутона для этой мелодии, идущей от самого сердца, из глубины души.

    – Браво маэстро!!! – вскричала восхищенная публика, когда мелодия оборвалась на какой-то совершенно невозможной, восхитительной ноте.
    
– Балладу! Балладу! – кричали одни.
    
– Вальс, маэстро, вальс до-диез минор! – вторили другие.
    
– Вы бы еще «Мурку» попросили, – устало прошептал Шопен себе под нос, утирая пот со лба.

– Друзья продолжим танцы!!! – уже громче воскликнул он и ловко спрыгнул с импровизированной эстрады.
    
    Гости вновь разбились на группы. Несколько пар вальсировали. Остальные продолжали прерванные недавно беседы.

– Он гений, – ворковала какая-то дама в бордовом платье. – Волшебник. Кудесник.
    
– Он чрезвычаен. Он велик, – поддерживала ее некогда известная поэтесса.
    
– Дамы, шампанского? – промурлыкал непонятно откуда взявшийся толстячок, лицом и ужимками, напоминающий кота.

    К роялю, тем временем, вышло целое трио, не имевшее при себе никаких инструментов. Они важно раскланялись и, расположившись за роялем, заиграли в шесть рук. Это было нечто восхитительное. Руки музыкантов переплетались в каком-то своем, неистовом танце, пальцы так и порхали над клавишами. Трое играли на одном рояле, но, тем не менее, не мешали друг другу. Это невозможно было бы исполнить одному человеку. Пожалуй, лишь орган мог бы позволить сыграть бледное подобие такого шедевра. Столь сложную и прекрасную мелодию можно было смело расписывать для симфонического оркестра. Но симфонии этих людей отзвучали давно. И теперь они предавались таким вот, нехитрым развлечениям.
    
За троицей очень внимательно наблюдал один из гостей. Белый парик с завитушками выдавал в нем уроженца восемнадцатого столетия. Он задумчиво выбивал пальцами ритм и притопывал в такт музыке. В глазах его можно было разглядеть искорку легкой зависти и сожаления. Он словно на миг перенесся в годы своего почти забытого детства. Австрия, Англия, Голландия – перед внутренним его взором проносились величественные картины. Не к месту вспомнился родной Зальцбург; воспоминания породили смутную тоску по былым временам. «Хорошо играют, что же сказать, талантливо, – подумал он про себя. – Земляки, опять же, не посрамили». Вслух он лишь пробормотал что-то вроде: «Вот тебе и фуга, фа-минор».

    За соседним столиком о чем-то горячо спорили двое. Их манера общения, их незамутненное панибратство выдавало в них старых знакомцев. Первый – вихрастый, похожий чем-то на медведя, бородач с красным носом – налегал на контрабандную водку, закусывая ее квашеной капустой, несколько кусочков даже застряли у него в бороде. Он шумно сопел и что-то настойчиво доказывал своему визави. Иногда, в особо напряженные моменты этого давно начатого спора, бородач вскакивал и бил кулаком по столу. Впрочем, делал он довольно изящно, не отвлекая почтенную публику от веселья.
    
Второй, в пику товарищу, был довольно таки субтильного телосложения. Пенсне и ухоженная бородка выдавали в нем породу. Он элегантно держал руку с бокалом на отлете, время от времени промакивая губы и усы платочком. Все доводы оппонента он стоически встречал и выслушивал, не перебивая. После же, ловко парировал и доказывал свою линию, не повышая, однако, своего голоса.

Два антагониста, два символа своей эпохи. Они, казалось, созданы лишь для того, чтобы дополнять и подчеркивать достоинства друг друга.


– Коля, ты пойми, я не в претензиях, что ты ее дописал. Я и сам вряд ли смог бы лучше. Мне только не ясно, чего там, в конце все так печально. Так торжественно и печально, ну прям похороны какие-то, честное слово! – в сердцах красноносый махнул еще стакан.

– Модест, ты уже который век мне плешь проесть пытаешься. Я устал от твоего нытья, ты, право, словно гимназист неразумный. Когда я тебя из кабаков вытаскивал и тащил к инструменту, ты отбивался и кричал про цыган и крестьянок. А теперь я вынужден выслушивать от тебя грязные инсинуации. Ну, дописал и дописал. Жалко тебе что ли?

– Для друга не жалко! – прогрохотал бородач. – Выпьем, брат, за могучую кучку, светлая ей память.

– Пожалуй, – поддержал друга Николай Андреевич и они, не чокаясь, выпили с торжественной серьезностью.

– И все-таки, – снова завел бородач старую шарманку, – Ты Коля, не прав.

– О, нет, – простонал обладатель пенсне и закрыл лицо ладонью. – Ну вот опять…

***

– И что же вы нам предлагаете? Поясните высокому собранию ход Ваших мыслей, будьте так любезны, – саркастически выдавил из себя Председатель, когда суета, поднятая пейсатым, немного улеглась.

Херувимов нечасто отправляли в мир. Их вообще нечасто наказывали, только за самые страшные проступки. Сам был уже не тот и ограничивался выговорами, зачастую даже без занесения. Но здесь был особый случай, а потому решили Главному ничего не докладывать. Пусть отдыхает, ему вредно волноваться.

– Да, уж позвольте прояснить, – с вызовом ответил активист-передвижник. – Простую мысль не могу до вас донести, то пожар у вас, то Потоп.

Присутствующие благосклонно рассмеялись этой старой, как мир, шутке. Напряжение отступало и многие слушали с неподдельным интересом.

– Итак, позвольте продолжить, – раскланялся улыбающийся оратор. – Музыка спасет мир и паству от саморазрушения. Это, я думаю, уже все здесь поняли. Каким образом? – спросите вы и будете правы. Мы немного подсократим сроки пребывания на земле, всех ныне популярных певцов и музыкантов. Есть у нас такое право, в чрезвычайных ситуациях – перечислять годы жизни от одного человека к другому. Вот и перечислим.

– А что нам это даст?

– К чему это?

– Ближе к делу, уважаемый, – послышались возгласы со всех сторон.

– Нам это позволит вернуть на землю, тех, кого я вам недавно показал. Они засиделись здесь, они играют друг для друга, но это, поверьте, не приносит им радости. Они привыкли к рукоплесканиям, восхищенным крикам зала, к вниманию толпы, в конце концов. Я предлагаю создать из них группу влияния, эдакую «пятую колонну культуры» и отправить в мир. Пусть ненадолго, пусть всего половину обычной жизни проведут они на земле. Многие, кстати, только половину отпущенного прожили. Давайте дадим им этот шанс. Отправим не сразу всех, а в две или в три волны. Чтобы охватить длительный промежуток мирского времени. Самых лучших, самых великих, самых талантливых композиторов мы подарим земле еще раз.  Это будет новая эпоха. Новый ренессанс. Достойный размен – сотня гениев на место тысяч и тысяч певунов-плясунов, дарящих человечеству лучи поноса в виде «так называемой музыки».

– Есть рациональное зерно, мне кажется, – задумчиво произнес Председатель, почесывая затылок. – Друзья, предлагаю голосовать. Кто, за то, чтобы продвинуть идею нашего друга? Белую сферу!

В воздух взмыли сотни белоснежных сфер. Они заплясали в каком-то невиданном танце, закружились хороводом и, выстроившись в линию, одна за другой, нырнули в урну, стоящую рядом с кафедрой. В воздухе полыхнули цифры: четыре, три, семь.

– Четыреста тридцать семь, друзья мои. Кто против? Черную сферу!

Ни одной черной сферы не появилось.

– Воздержавшиеся? Серую сферу!

В воздухе проплыла одинокая серая сфера, принадлежавшая инициатору замечательной идеи. Он скромно потупился и стал с неподдельным интересом разглядывать пол у своих ног.

– Голосование, объявляю закрытым и легитимным! – дрожь в голосе придавала особую торжественность словам Председателя. – А вы, сударь, потрудитесь назвать нам хотя бы тех, кто вошел в первую группу.


***

На балу Фредерика Шопена по-прежнему царила атмосфера бесшабашного праздника. Уже сыграли в фанты, в рифмы, в салочки и в чехарду. Были петушиные и конные бои. Был даже конкурс бикини, но все осталось в пределах дозволенного. Некоторые нетерпеливые пары уже оккупировали беседки и жадно, наперебой читали друг другу стихи.

Виновник торжества пребывал в паршивом настроении, некие смутные предчувствия заставляли его рефлексировать и глядеть на пирующую публику отрешенно. Казалось, что вот он, праздник, который, несомненно, удался. Вот друзья и поклонники, веселятся, радуются, шалят, словно дети. Прекрасно провели время, хоть его тут и нет. Но обилие подарков не радовало глаз, шумные гости начали уже нервировать, даже юная прелестница, пытавшаяся прочесть ему поэму, не смогла развеять его тоски.

У него не шел из головы тот человек, певший странную песню под аккомпанемент Паганини и Вивальди. Было в той песне что-то такое, что тронуло до глубины души, задело какие-то совсем уж тонкие струны в душе классика. Смутная тоска и тревога засели под сердцем от этой песни.

Внезапно прямо посреди поляны возникли трое – Председатель комиссии, Апостол Петр и розовощекий херувим, затеявший всю эту кутерьму с воскрешением. Публика образовала круг, в центре которого оказались вновь прибывшие. Все с удивлением и тревогой ожидали поскорее узнать, что же случилось, что их посетила столь высокая делегация. Обычно подобное происходило по случаю юбилея, но сто шестьдесят три число далеко не круглое.

– Дамы и господа, мы счастливы вам сообщить, что комиссией по культуре принято небывалое решение. Многие из присутствующих здесь вскоре отправятся на землю. Вы – последняя надежда человечества, погрязшего в грехах и низменности. Вам предстоит свершить славный подвиг, не ради славы, не ради успеха и уважения – все это было уже в вашей первой жизни – но ради будущего человечества. Ради того, чтобы род людской не истребил себя.

Речь председателя самым бессовестным образом оказалась прервана. Оттерев его в сторону, вперед выскочил пресловутый вдохновитель новаторских идей. И с безумным блеском в глазах выкрикнул:

– Друзья, я обо всем договорился, пакуйте чемоданы и инструменты. Первая группа, как и договаривались – Антонио Вивальди, Никколо Паганини, Вольфганг Амадей Моцарт, Георг Гендель, Иоганн Штраус-отец, Фредерик Шопен, Модест Мусоргский. Вам оказана честь, первыми начать возрождение искусства и музыки. Не подведите нас, Gott mitt uns!!!

Все названные, будто по сигналу, спокойно и без суеты выстроились вдоль подиума с роялем. Они были готовы. Они ждали этого очень долго. Боялись верить, но, все же, надеялись. У каждого из них в первой жизни остались незаконченные дела. Им предстояло завершить начатое и многое испытать заново. Их ждал новый, изменившийся не к лучшему, мир. Мир, который им предстояло спасти.

Из тени беседки, вышел мужчина, который просидел почти весь праздник в одиночестве. Он огладил бороду, поправил усы и, подойдя к членам высокой комиссии, с тоской и надеждой заглянул в глаза, того, кто принес столь добрую весть. Того, кто готовил их долгое время, убеждая, что нужно, просто необходимо вернуться в мир, хоть ненадолго. Что они нужны. Что они не забыты.

Вдохновитель этих прекрасных идей повернулся к нему и с сожалением воскликнул:

– Петр Ильич, миленький, ну нельзя Вам сейчас на землю. Слишком там все, знаете ли, через одно место. Пойдете во второй волне, иначе Вас могут просто не заметить!

Из темноты показался недавний гость, певший такую странную, непонятную песню. Он тихонько подошел к говорившим и утешительно похлопал Петра Ильича по плечу. Улыбнувшись, Петр Ильич, взбодрился и, высоко подняв голову, направился к скучающему за столиком Николаю Андреевичу, которого покинул его друг Модест.

– Ну, а Вы, – обратился к молчаливому гостю херувим. – Не хотели бы возглавить третью или четвертую волну культурного десанта?

– Мне пока и тут хорошо, – последовал ответ.

И в глазах ответившего вспыхнули озорные огоньки. Развернувшись, он снова скрылся в тени. И долго еще доносилось с той стороны, куда ушел он:

«Тадададададайда. Тададададададада…»


_________________________________________


*Жюстокор – придворная мужская распашная одежда, появившаяся во Франции в 60-е годы XVII в.

**В тексте использованы слова песни Игоря Летова «Евангелие»

Marcus © июль-август 2010

Tweet