– Не мешай, Феденька! – мягко попросил Тромбонов. Я перевел взгляд и поразился: столько же ненависти сияло в маленьких, выцветших глазах добродушного старичка...
– Был ведь с утра налёт, Фёдор Витальич! – продолжал Тромбонов. – Вы, товарищ Камо, реквизировали из кассы двенадцать тысяч. Последние денежки, между прочим! Гробовые.
Да это же сын Тромбонова, догадался я...
– Камо повесили, папочка... Теперь я – вольный атаман Иван-Гнездо! – отозвался парубок. – Сегодня в лесу, на бережку у Митиной заводи, мой полк реквизировал бронетехнику, и теперь – у-у! Москва-Воронеж...
Не дав мерзавцу закончить, я вскочил на ноги и выпалил:
– Так это ты, энурез ходячий, мопед мой реквизировал! Да я тебя, сучий потрох...
Атаман попятился с растерянной улыбкой.
Затем вскинул дуло пулемёта и перевёл его в мою сторону...
– Сидите-сидите, батенька – вам очень вредно волноваться! – сказал папаша Тромбонов. –Пулемёт заряжен...
Старичок схватил меня за плечо и усадил обратно на табуретку:
– Верни мопед, Федюня, и с глаз долой на неделю! Не то опять уколы начнутся: аминазин, сульфидин, магнезия...

Лекарственные термины подействовали на юношу, словно холодный душ.
Он сплюнул, аккуратно поставил пулемёт в угол и вышел.
Интересно, от чего его лечат такими снадобьями, подумал я. Затем подошёл к дверям и, будучи не в состоянии сдержать себя, двинул по ним кулаком,  что есть силы.
Портреты закачались, но ответили только сдержанным ропотом.
Тромбонов хмуро почёсывал бородёнку. Пауза затянулась... Я вышел наружу, затем, спустившись с крыльца, оседлал мопед и вернулся к дому Пановых.
– А рыба где, уплыла вместе с удочками? – хмуро поинтересовался Тимофей.
Я молча указал пальцем на свою макушку.
Панов кивнул и, прикрыв глаза, озвучил ленту моих недавних воспоминаний:
– А-а, сейчас-сейчас... Тромбонов-младший, он же атаман Гнездо! Значит, удар по тыкве и реквизированный мопед. Ну, а старичок Тромбонов что же, приглашал тебя в прениях выступить? С пленарным докладом? Я, помню, еле выкрутился...
– Вообще-то я вам шишку на макушке показывал. Поем и съезжу за удочками, – сказал я.
– Поешь и погуляешь! – рявкнул Хозяин. – Сам сейчас съезжу на Митину заводь и заберу, что осталось. Ты лучше вот что! Есть у нас тут пара юных кретинов – Гаря и Варя, молодожёны. Гитару мне занесли подклеить. Сходишь-отнесёшь, деньги получишь – заодно и познакомитесь. Двести рублей... Не загуляй смотри!
Я кивнул Панову и тут же охнул от головной боли. Симочка с готовностью поднесла мне две таблетки и стакан родниковой воды, шепнула: нафтальгин... Я, морщась, проглотил обе таблетки и улёгся на одну из длинных пановских лавок. Получил под голову от вездесущей Симочки свёрнутое валиком покрывало и моментально уснул.

Разбудили меня голоса под окном:
– Перестань... Ну что, Симочка, починил папа гитару? Да перестань ты!
– Варечка, ммм... Мне звезда упала на ладошку – я её спросил, откуда ты...
– Симочка, где Тимофей Фомич? Да что ж такое! До вечера потерпеть не можешь?!
– Я вам гостя нашего покажу. Он вам всё объяснит, – нежный голос Симочки, как всегда, подействовал на меня успокоительно. Голоса притихли, но перебранка не смолкла.
Послышался звук отчаянной борьбы, треснула разрываемая ткань...
Вновь усилился шёпот:
– Идиот! Ты мне ворот порвал!! Лучше бы у тебя там что-нибудь треснуло...
– Варечка! Да как ты можешь! Ты же мне вчера... То есть...
– Вот именно, я тебе... А от тебя – сплошное сопение и убытки!

Мне надоело подслушивать всякую чушь, и я отправился на крыльцо, прихватив попутно приготовленную Пановым гитару. Возле дома в выжидательной позе застыли двое молодых людей, глядя друг на друга, словно разъярённые козлики.
Ой, батюшки – близнецы никак, испугался я...
– Нет-нет, мы не родственники! Точнее, родственники, но не близнецы... Мы муж и жена, – торопливо сказала Варя, отвечая на мой изумлённый взгляд и протягивая руку лодочкой.
Я церемонно пожал её, и Варя весело хмыкнула.
Гаря, вместо рукопожатия, выхватил у меня гитару и затрынькал по струнам.
Варя, чуть покраснев, стянула расходящееся декольте блузки, открывавшее аппетитные прелести, после чего пригласила меня на ужин. Гаря помахал рукой задумчивой Симочке, и гости потянулись назад к калитке. Я побрёл следом, и скоро мы подошли к нарядному жилью молодожёнов, расположенному в самом сердце Живгорода...

Подойдя поближе, я заметил, что наружность показавшегося издали нарядным дома Гари и Вари, пожалуй, несколько пестровата. На белых наличниках сидели разноцветные бабочки, сиреневая крыша была укрыта пронзительно-зелёными веточками папоротника, а на стенах красовались райские птицы, раскрыв клювы, словно в немом протесте...
На крыльце дома сидели барды.
То, что это были барды, становилось ясным с первого взгляда.
Все трое были облачены в бесформенные, потерявшие цвет джинсы, кеды и свитера с растянутым воротом, из-под которых виднелись белоснежные офисные сорочки с галстуками. В руках барды держали разномастные гусли, уныло дёргая струны – подобно тому, как теребит коровье вымя невыспавшаяся доярка...
Завидев возвращающихся хозяев, сидельцы нестройно грянули:
– Как во городе то было, во Казани...
– Знакомьтесь! – заорал Гаря. – Это нахлебники – Вернигора, Губич, Друбицкий! А это...
Он растерянно повернулся ко мне, и я представился.
Но про меня все тут же забыли.
Барды степенно кивнули в пространство и, не переставая бренчать, прошли в избу.
Варя и Гаря, улыбаясь, принялись чмокать друг друга в подпухшие от недосыпа глаза, затем в обнимку двинулись следом за бардами. Поняв, что отыскать подходящий предлог для бегства не удастся, а также предчувствуя, что ужинать придётся негативными эмоциями, я тоже поплёлся по ступеням в сени.

Комнаты Гари и Вари не менее, чем фасад дома, поражали обилием красок.
От радужного оперения петухов, украшавших печь в розовых изразцах, я даже зажмурился... Побелить, покрасить – и жить можно, шепнул мне внутренний голос.
Возле печки стояли две почерневших щепки приблизительно метровой длины.
Над ними виднелась фломастерная надпись: лыжи у печки стоят...
Тьфу ты, пропасть, подумал я и сел к столу, не дожидаясь речей.
Барды усмехнулись моей опрометчивости и тоже сели на лавку, рядком возле печки.
Гаря, радостно повизгивая, выкатил из печных углей десятка полтора обугленных чёрных комочков. Два отложил на тарелку и, идиотски хихикая, поднёс прямо к Вариному лицу.
Ещё два положил на треснутое блюдце, которое поставил передо мной, а остальные щедрым жестом ссыпал на деревянный поднос и опустил на вторую лавку, чуть выше.
Затем поставил её перед бардами, словно импровизированную трибуну.

Барды конфузливо переглянулись.
Вернигора потянулся было за картофелиной...
Однако Друбицкий шлёпнул его по руке и прошипел: куда, дурак! А заутреню?!
Барды вздохнули и заплакали нараспев: милая моя, солнышко лесное...
Разломив пережжённые картофелины, они, обжигаясь и дуя на пальцы, повыкусывали крошечную белую сердцевину и с благодарственными возгласами побросали объедки на пол. Друбицкий, поворочавшись, затянул: как здорово, что все мы здесь сегодня собрались... Двое остальных подхватили, зазвенели гуслями, к ним присоединилось нестройное треньканье Гариной гитары.
Молодожёны восторженно подвывали бардам, не забывая прихлёбывать сомнительного вида мутный чай из тонких стаканов в мельхиоровых подстаканниках.
Глядя, как заворожённый, на это душераздирающее зрелище, я пододвинул голодным бардам свои гостевые картофелины. Кивнув, барды мгновенно разделались с приношением. Доев свои порции, Гаря и Варя ушли за занавеску.
Вскоре оттуда донеслись сдавленные взвизги и чмоканье.

– Сальца бы! – прошептал Вернигора.
– Лучше бы кусочек мацы, – мечтательно вздохнул Губич.
– Маца бы с сальцой! То есть, сальца бы с мацой... – резюмировал Друбицкий.
Неожиданно чмоканье стихло, послышались шаги. Хлопнула дверь в сенях.
Вернувшись, Гаря принёс и грохнул на стол две просолидоленных банки с тушёнкой. Подошедшая следом Варя добавила килограммовый мешочек пшена.
Барды облизнулись и солидарно щёлкнули челюстями.
– Это дяде Тимоше... Спасибо ему за гитару! – сказала Варя, повернувшись ко мне, и глаза её зазывно блеснули. Так зазывно, что я даже привстал...
Но тут же опомнился и, понимая, что сейчас меня выпроводят ни с чем, сказал:
– Так Тимофей же меня убьёт!
– Не убьёт! – деловым тоном отозвался Гаря. – Варенька, принеси ещё банку сгущёнки, для Симочки... И дело в шляпе! Вы что-то хотели спросить?

– Ну и выручка! – мрачно отозвался Панов, разглядывая дары молодых данайцев. – Не пища, а триумф эпохи застолья! В лесу живём, с пеньками молимся... Тушёнку трескаем! Ещё разок с гитарой припрутся – я её на шею Гаре надену! Пусть Варька водит мужа по деревням, показывает за деньги, как блаженного... А ведь нормальная девка была!
– Я у них дом покупаю! – выпалил я, не в силах скрыть распиравшее меня торжество.
– Что, вместе с гуслярами? – спросил Панов, недоумённо сощурив глазки с редкими рыжими ресницами.
– Нет, гусляров мне и на сдачу не надо... В общем, деньги я уже отдал, завтра регистрировать еду. Где тут покупку можно оформить?
– Да чего далеко ходить... К Шмулевичам топай. Пройдёшь Хрынёву избу, потом вывеску увидишь, большими буквами – ЧМОШ! Они и есть. Частное муниципальное образование Шмулевичей: обрезание-свадьбы-похороны-регистрация прав собственности...
– А рождения? – машинально поинтересовался я.
– А рождения только в райцентре регистрируют! Государству всё же новые кормильцы требуются...
– Грустно живём, – сказал я. – И все вокруг так живут?
– Живут-то все, да не всем по нраву, – загадочно ответил Панов, сверкнув глазами.
Но от дальнейших расспросов аккуратно уклонился.
.