Вечер. Огненная колесница, кровавой каплей скрывается за невысокими холмами. Окрашивая напоследок в пурпур узкую полоску неба. Эманации гормонии и счастья проникают в тело, будоражат мозг. Флюиды любви, заставляют бушевать гормоны. Весна.

Иду по вечернему парку. Весь из себя. Элегантный. Только смокинг в прачечную отдал. Поэтому, на белой, шёлковой рубашке, болтается потёртая джинса. Бывает. Так даже лучше. Так больше похож на интеллигента.

- Здравствуйте милсдарыня. Знаете. Читал, давеча, Сорокина «Очередь», открыл для себя, много нового. Какой язык! Какой эпатический писатель – прозаик!

На тупом лице мочалки, появляется заинтересованность. Лицо, слева на право пересекает трещина – результат работы мозга. Из этой трещины, пытается вырваться мысль – Кто такой Сорокин? Парень, которого прибило Останкинской башней, в «Дневном дозоре»? Вероятно. Ну, эта тема нам знакома. В грязь лицом не ударим.
И мочалка согласно кивает.

- Как там у Есенина? – продолжаю я – «Я жизнь, свою, твоей любовью отравил…»; или не у Есенина. – ты то знаешь, что это из репертуара почётной группы «Хуй Забей».

Новая трещина пересекает милое личико мочалки, теперь справа налево. Новая мысль проскальзывает, в залитых пивом, глазах «Кто такой Есенин? Тоже из Дозора?»

- Позвольте поинтересоваться, как вас зовут?
- Лена, - лицо мочалки расплывается в улыбке.

Замечательная улыбка, подмечаю я. Интересно, она в рот берёт?

- Кавалер запаздывает?
- Нет. Подружка.

Их ещё и двое. На ловца и зверь.

- Не желаете совершить небольшой моцион? Пока её нет.

В глазах удивление. «Это ещё куда? Вертолёт знаю. Моцион нет».

- До палатки. – Усиленно проталкиваю мысль в мозг пелотки – За пивом. Скрасим, так сказать, ожидание.

«Ах, за пивом». Сияние в глазах. Богиня во плоти.

Ночь. Темнота и мрак, поглотили хаос беснующихся красок. Луна. Жёлтый глаз лодочника Харона, серебрит потусторонним светом тихие улочки притихшего города. Свежий ветерок, врывающийся в распахнутое окно, остужает нервы. Тело конвульсивно содрогается в приступе пароксизмальной гормональной встряске. Экстаз.
Тишина, апокалиптическим бичом резанула слух. Что-то не так? – Прекратился скрип соседней койки.

- В чём дело? Лёлик?
- Уснула.
- Как же так? Лена с двумя справишься?

В темноте, я вижу как она пожимает плечами. Я вижу в темноте, такая особенность зрения. Вижу, как она встаёт, как стелит клеёнку. Ложусь. Горячее тело входит в контакт с холодной материей. Лена, садится сверху. В темноте, она напоминает валькирию, с распущенными волосами, оседлавшую менестреля.
Пыхтение Лёлика – неуместный звук. Он пристраивается сзади. К анусу Девы битв.
Лёд тронулся. Ритмичные движения заставляют кровать ходить ходуном. Оргазм сотрясает тело, бушующей рекой, проникает во все клеточки. Три тела замирают одним монолитным истуканом. На секунду. Нет. На мгновение.

Дрысток.

В следующее мгновение, мы с Лёликом, с дикими воплями, несёмся в ванную, смыть говно.

- Сука! Обосрала! Все ноги! Тварь! – негодование Лёлика можно понять. – Блядь! Знала же, что обосрётся! Даже клеёнку постелила! Борщ, что-ли?

В ванной наталкиваемся на бича, который моет бутылки. Посланный на хуй, он, с недовольным видом, уступает пространство. Начинаем неутомимо отмываться. Журчание воды. Пыхтение Лёлика. Шёпот.

- Так и есть – борщ. Вон и капуста….

Возвращаемся в комнату.

Лена, свернувшись калачиком спит в собственном дрысте. Загадочная улыбка блуждает на её лице. Переворачивается на другой бок. Ну не пиздить же засранку. Одеваемся, выходим.

Утро. Рассвет. Солнце, робко, точно пугливый зверёк, высунувший мордочку из норки, встаёт над верхушками сосен далёкого леса. Наполняет утро волшебными красками. Словно художник провёл разноцветной кистью. Мазок. И мир изменился. Стал ярким, отчётливым. Создаётся впечатление, что ты попал в иной мир, даже в рай.

Единственное, что портит впечатление – невыносимая вонь говна, которая исходит от нас с Лёликом.