-Обрюхатил, боров! – попадья  рассеянно собирала к столу, - А ну как мой прознает? Екимка, чорт басчий! – улыбнулась нежданно, и тут же  удробилась,  не вошел ли в куть поп Ростовский, не заслышал ли  песни бесовской, что клокочет в грудях.
- Вот сболтнет  отец Никанор…  Да нет! - успокаивала она себя, - Тайна же исповедная! Охохошеньки, они  вместе  гульбанят…
А отец Никанор, хоть и  испивал вина монастырского до греховных  иллюзий, ни словом не намеком не спростал  конфессионеру,  что молодок  Еким Иванович, был допущен в ложню мужней жены и оставил ей плод.
Ночью, скрытно,  взошла попадья  на елбан, в  терем былицы-отшельницы, и принесла даров, чтоб избавила от напасти да наказания…
Старая ведьма  окурила ее дымами дурманными,  раздухарила в котле кипяченом,  и пронзала спицей железной, коей  загубила уже немало  невинных душ.
И криком кричала женщина, когда уперлось острие  в  живое,  и металась, и разнесла бы скамью в ластиньи,  кабы не вернулось железо  на свет скрученным да затупленным.
И  ложила старуха попадью на пол, и топталась на ней, и  пинала в живот, прочие вела заговоры колдовские, да только все без толку.
И сказала тогда карга:
- Бессильна я тут! Родить тебе  к сроку чудо-богатыря.      
А была бы не така беда, только забыла уж попадья, когда тот, кто ей  муж   пред богом и людьми, последний раз  томил  ее  жаркое тело.
Упала она ведьме  в ноги еще раз, и получила зелье чудодейственное.
Поп Ростовский испил кваску перемешанного, да и  сотворил, проказник,  желанное.
А через неделю явила ему жена, что стать батюшке еще  и отцом.    
Так  и  появился на свет   Алеша  Поповичь.
…..
…..
Илья разложил костер.  На огонек вышел из кустов неприметный человечишко, прозвался Мефодием, и ниспросил  погреться.  Достал Илья из  тороки  вина кислого, а Мефодий достал из-за пазухи хлеба краюху.
Выпили, они закусили, и хотели уже завести обязательный разговор о напастях, что сыплются  на землю русскую, как  мука  из худого мешка,  как  раздался стук копыт, и огонь осветил осадившего коня  молодца, что немедля соскочил  с коня, подошел к огню и  заговорил, просто и уверенно:
-Здравствуйте. Я Алеша Поповичь  млад,  богатырь земли русской.
Илья улыбнулся.
-Есть у меня, как у любого витязя,  своя забота великая,  тревога беспокойная,  своя в душе  чернизина.
-Что же  за туги  у тебя  в годы  юные?
-Молодой я, коли корите, да ранний! А обидно мне, и  горестно, что много на Руси людей, а  человеков  мало!
-Это как  так? – Мефодий  пошевелил угли, метнув в небо сноп искр.
-А так! Спасибо! – Алеша утерся рукавом и  поведал свою историю.
………………
-Я родился в  Ростове. Рос быстрее дней,  силушкой был не обделен, да и ловкостью. За  срок  был определен  в   ратную  заставу,  что хранила самого наместника,  великим Владимиром  Ясно Солнышко посаженным.  От происков  косогов  лютых,   от  хазар оберегали  с   печенегами,  от половцев, да прочей нечисти.  И прошел я там науку великую.  Научился скакать на живности разной, вы и не слыхивали о такой, и даже кенгура мог в галоп послать. А стреляли еще из луков древних, да из стенобитных орудий. И копьем теперь владею, и  шелепугою,  кистенем могу,  да  палицей. Про меч и вовсе умолчу.  Не одно цевье сточил, натерпелся уж. Так и  бедствовал – не спал, так ел, не ел, так  науку зубрил,  ратную. И  была еще напасть, всех горошее – тупел я! И на столько отупел,  что бежал со службы в сторону Киева.  А беглым в Ростове один  вид – на кол.  Черт не выдал, добрался я.  Злой, голодный.  Из имущества – один меч. На кого набрушился, не открою, уж больно трепетные люди… Только сидел я на великом пиру по правую длань самого  Святославыча.
-Чтоб тебя, сопляка юного, да по правую  руку самого Святославыча? – Мефодий покачал головой, - Ох, прости меня  витязь,  брешешь ты, как собака подвязная.  
-Ладно тебе! – Илья зевнул, - До росы  долгохонько, а  лепит  парень  складно.  Что ж там  далее?!    
-Боярин, что по левую длань пересел, затаил  на меня обиду великую.  Онаветил, сучий сын, оговорил! Дескать, меч-то мой,  вовсе краденый! Так  попал я в острог, в саму гущу Киевскую.
-Знаю, - Мефодий  покивал, -  Место скорбное.
-В темнице подвели меня к зачинщику, что сидел на лавке дубовой.  Глянул он в очи  мои смелые, выспросил откуда я, да кто таков, и отправил в угол плесенный,  к землякам Ростовским в компанию.  Тут  сделалось мне стыдно да погано.  Отворотился я дерзостно, и  был тогда вопречь одарен улыбкой, да  определен на лавку еловую. И не слышал  ни худого слова, и не чувствовал на боках иных ударов, кроме как судьбинушки.  Только лишь  уговорил  меня зачинщик обменять кольчугу ратную, да сапоги сафьяновые,  на  тулупчик его,  заячий, да на    валенки.  Что позжее  потом, в местах  безрадостных,  сказалось  шибко к плечу! А лавок-то было в темнице - всего сколько пальцев вот. А сидело на них – люду немеряно. Ни пожрать тебе, ни ослабиться.  Тут и напасть подоспела – чесоточка.  Нас согнали тогда  в подпол крошечный.   А стоять там лишь в притык, да еще плотней.  Тесно так -  не вздохнешь, не почешешься! Кто сумел – зачесалися  до смерти. А иные – так те  задышалися. Я же  выжил там,  что бы ни было.  Мне теперь – хоть чего, все не боязно!!!  
-Да ты никак,  баян? Словно песню спел.  Завара  хочешь?            
-Так томился я  кое времечко, по стеченью отбыв  за отроги  хребта Уральского, на добычу малахитовых глыб.  Типа артели подневольной.  Мастером там был Данила-Каменный…
Мефодий  кивнул.
Алешка взял протянутую посудку, досыпал в нее густо трав  заварочных, накрыл лопушком  для настоя.
Мефодий кивнул еще раз.
-А приказным высказался Василька-душегуб. Ходил, прохвост, с плеточкой!  Меня же  все величали «Киевским». Не любили градских в  каменоломенках, норовили все   пакость да бедствие.  Я ж «Ростовским» им не открылся. Ну, их, думаю, пушай  тешутся!
Так Данила приглядел мои валенки… Не отдал ему, самому нужней.  А в ночи меня Василька с другими разбужевал, вывел, нас, душегуб к месяцу,  и работать повелел до утра, день,  да  до ночи!
- Дела! – Илья  потянулся, - Режим-то строг у вас был!
-Строг режим, ох строг, - согласился Алешка. – Перетаскать нам  породы невидимо.  Посмотрел я - остальные  надрываются. Поднял и  я тогда глыбинку, - маловата показалась мне  глыбинка. Бросил эту, поднял поболее. И опять моловата камушка. Я тогда поднял скалу монолитную, да пустил  на Василькову головую.  Сам же спать воротился.  Зауважали меня тогда, заметили! А Васильку из под камушка вызволили – еле дышит, паразит.  Но живучий, с недельку прятался, а потом появился вновь – шибко ласковый, все здоровался!  … Это твой верблюд? Как тебе?
Илья кивнул:
-Нормально. Бегает пока.
-У меня скакун неподержанный.  Чем питаешь?
-Так.. Чего найдет, тем и кормится. Экономичный.
-А я своего только овсом отборным.  А сеном там, соломой ни-ни! Чай не корова! Ну а ты, как тебя? На чем ездиишь?
-Мефодий я. Пеший человек.  Ты лучше скажи, как ты Василька-Душегуба охристал, а сам жив остался? Виданное ли дело – приказного   утюжить!
-Да ладно тебе! – Илья начал раздражаться, - Базарит он по нашему, по богатырски,  очень даже складно. Ты, Алеша,  поведай еще чего, пока не заутрело.
-Была еще тема. Игра есть диковенная – кости. В нее главное счет вести, кто понимает – тому фарт. Ну, и обыграл я всю артель подневольную. Все что было у них повыигрывал, и чего еще нет – то же.
-Всю артель? – Мефдий  хохотнул, - Ох, жжешь!
И решили меня умертвить за это, по подлому.
-Вот это похоже! – Мефодий  вздохнул, - Видано ли дело, так людей обидеть!
-Только не взял я ничегошеньки. А приносили мне, случись,  и  меда дикого, и дурмана душистого, и пряничка расписного. Брал я только меда капельку, дурмана щепоточку, пряничка крошечку.  И было это дивно всем,  посчитали меня за юродивого,  относиться стали  преданно.  Так и жил. А потом пришла мне вольная.
-Да, - Илья поднялся, - Однако, вот и солнышко! Потерла тебя, Алеша,  жизнь, да не  вытерла.  Метала тебя судьбинушка,  да не вымела.  Косила тебя  злоба  людская, да не  срезала.  Верю я, как есть ты - чудо-богатырь. Куда нонече путь держишь?
- Что-то  я не понял, - опять встрял Мефодий, - А  о  людях-человеках   где?  
-Не гони, старик, - Алеша вскочил в седло, - А скачу я громить ворога, что пришел  России –матушке на поругание.  
-Так нам по пути! – Илья поднял верблюда. – Ты грамотный, если чо?  
-Ну…Как сказать… Грамотный, когда нужно.
Верблюд внимательно посмотрел на коня.
…..
…..
А  лютый недруг все еще стоял в трехстах верстах, предаваясь своим  поганым радостям.
И не ведал того, что уже два  человека русских,  мчались дорожкой прямоезжей  к ним во весь опор,  чтоб  привесть  приговор  истории в исполнение.