Случилось так, что октябрёнок Дима очнулся на полу в сыром подвале, закатанный по плечи в вонючий лист рубероида. Что это был именно рубероид, Дима не мог усомниться, так как отлично знал его запах по причине ежедневного посещения территорий, на которых медленно прорастали уродливые конструкции из бетона, серого цвета, шершавые, как ноги слона, которого он много раз видел в зоопарке, когда бывал там с мамой или прогуливал школу. Но чаще всего последнее время он прогуливал школу на стройке, играя с товарищами в салки, бегая по разогретым майским солнцем неустойчивым штабелям плит, временами испытывая сладостный ужас, когда некоторые плохо уложенные панели с крошащимся хрустом начинали крениться под весом его тела.
И он, увлечённый погоней за одним из участников этой экстремальной игры, не заметил под ногой торчащий из края плиты загнутый штырь арматуры, благодаря чему, вместо того, чтобы прыжком перенестись на соседний штабель, Дима рухнул вниз, в прохладную тень, в полёте сильно ударился обо что-то лицом, и приземлился на утрамбованный песок, уже не чувствуя боли.
А сейчас эта боль давала о себе знать, сжимая нос и скулу горячими тесками; очень болела левая нога, но пощупать её, и даже посмотреть - что с ней, Дима не мог. Он стал шевелить плечами, пытаясь высвободить из-под слоёв рубероида хоть одну руку, но ничего, естественно, не вышло. Дима принялся хныкать, дергаться, и в итоге заплакал. А что ещё оставалось делать ребёнку, который очутился в замкнутом пространстве, один, лишённый возможности двигаться? В конце концов он закричал, призывая кого-нибудь на помощь.
Послышались тяжёлые шаги, громыхнул замок, и дверь отворилась. В тесное помещение вошла группа людей в количестве пяти человек в спецовках, и окружила лежащего на полу мальчика. Дима с ужасом разглядывал склонившиеся над ним сизые лица: из приоткрытых ртов, обращённых в его сторону, воняло гнилостным перегаром; каждый из пришедших сжимал в руках кто разводной ключ, кто лом, а кто и ещё какие-то металлические предметы, назначение которых Дима не знал. Пока он разглядывал рабочих, они тоже молча разглядывали его и сопели как животные.
- Ну что, псёныш, проснулся? – осведомился самый крупный из строителей, и, громко отхаркнувши, выплюнул на лицо мальчика вонючей смесью соплей и слюней, которую тут же стёр подошвой сапога, оцарапав Диме щёку.
Несколько человек поставили рулон на попа, придав мальчику вертикальное положение.
- Гадёныш, - процедил другой рабочий, и несильно стукнул ребёнка разводным ключом по голове, рассекая острым краем железа кожу. Тут же полилась кровь, тёплой струйкой затекая Диме куда-то за ухо, а сам же Дима снова заплакал, но не столько от боли, сколько от страха, потому что понял – его здесь убьют.
- Пореви, щурёнок, пореви, - одобрил пожилой строитель со шрамом во всё лицо, и глотнул из принесённой с собой бутылки какую-то мутную жидкость. От этой жидкости, глаза его остекленели и вытаращились на Диму с таким выражением, что мальчик зажмурился, ожидая удара бутылкой по голове. Но удара не последовало, и, когда ребёнок открыл глаза, то прямо перед ним оказалась заросшая щетиной пролетарская морда, которая щерила в пьяной улыбке на удивление здоровые и крепкие зубы.
- Страшно, сучонок? – спросило огромное лицо.
- Да… - пролепетал несчастный мальчик.
Лицо отодвинулось, и Дима тут же получил тяжёлый удар по лицу, расквасивший ему все губы.
- Сейчас будет ещё страшнее, - пообещал строитель, и ударил ребёнка кулаком в нос так, что кровь брызнула на разбитые губы и полилась ручьём.
- Дяденька, дяденька, не бейте меня, пожалуйста, - давясь слезами закричал Дима, за что немедленно был награждён подзатыльником, да таким, что октябрёнок подавился собственным языком.
- Заткнись, гнида, – приказал строитель, вытирая о комбинезон окровавленное запястье.
Дима замолчал, всхлипывая и поливая свой рубероидный кокон кровью, струящейся из носа и капающей с подбородка.
- Что предпочитаешь, - предложил строитель, тот самый, который плюнул Диме на лицо соплёй. – Визжать или хрипеть?
- Дяденьки, миленькие, пожалуйста, отпустите меня, я больше никогда не буду ходить на стройку, пожалуйста, пожалуйста! - стал умолять мальчик рабочих, пока один из них накачивал паяльную лампу, а другой разматывал провод электрической циркулярной пилы. Остальные трое расстилили прямо на бетонном полу газету, достали из карманов копчёную колбасу и несколько бутылок водки.
- Иван, - хрипло обратился к товарищу пролетарий, который как-то странно говорил, зачем-то прикладывая к горлу пальцы, - а закуси-то маловато!
- Закусь будет, Саня, - пообещал Иван, занимавшийся паяльной лампой.
- Сейчас будем палить тебе уши, как свинье! – обрадовал он Диму, и, поставив, лампу на пол, пошёл к товарищам, которые, кинув на пол телогрейки, разместились вокруг импровизированного стола.
Выпив водки и поев колбасы, строители стали рыгать, а один из них уснул, рухнув прямо на газету с объедками, уронив к своему счастью уже пустые бутылки, и Дима увидел, как на его штанах стало расплываться мокрое пятно. Рабочий по имени Саша остался сидеть за столом, а остальные встали и, шатаясь, побрели к завёрнутому в рубероид ребёнку, все, как один, с озверевшими от водки глазами.
Мальчик в ужасе стал снова умолять его отпустить, давясь слезами и хлюпая распухшим, посиневшим носом, давал «честное пионерское» никогда-никогда больше не ходить ни на какие стройки, в то время как к нему, шумно сопя, сзади стал подходить строитель Иван, и, когда Дима в очередной раз просил «дядечек» отпустить его, рабочий схватил ребёнка своими скрюченными и заскорузлыми от постоянной работы с бетоном пальцами сзади за шею, и с такой силой сдавил, что Дима хрюкнул, тут же побагровел лицом, и, не имея возможности выдавить из глотки какой-нибудь писк, молча задёргал головой, озирая перед собой пространство широко раскрытыми невидящими глазами, в которых уже начинали лопаться сосуды.
Иван слегка ослабил хватку, чтобы раньше времени не удавить живую игрушку, и мальчик натужно захрипел раскрытым от нехватки воздуха ртом, в котором шевелился набрякший от лишней крови язык, при виде которого Саша приподнялся со своего места и глухо зарычал, пуская слюну.
Веселье длилось недолго, потому, что прораб Саша, тот самый, который обратил внимание на язык, и которого за глаза давно уже звали не иначе как «Горло» из-за травмы после операции по удалению раковой опухоли; так вот он, непрерывно шипя трахейным клапаном, как прохудившееся автомобильное колесо, внезапно вскочил, и кинулся избивать своими костистыми ладонями мальчика по лицу, с каждым ударом вышибая из передавленного детского горла булькающий клёкот; и когда Иван убрал с шеи ребёнка свои громадные руки, то мальчик просто заорал осипшим голосом, вызывая своими воплями радостный, пьяный гогот товарищей Ивана.
Глаза Ивана блуждали по комнате, пока не остановились на оставленной у стены паяльной лампе, и тут же пролетарское лицо озарила неподдельная радость от необходимости заняться полезным трудом.
А другой рабочий, имени которого Дима не знал, включил циркулярную пилу, и, качаясь от выпитой водки, пошёл на мальчика с намереньем распилить ему голову пополам.
Но прораб Саша прикрикнул на него, и тот неохотно отступил, с досады саданув пилой по стене, отчего вращающийся диск лопнул, и осколок его глубоко воткнулся рабочему куда-то в лицо. Он тут же упал, и, несколько раз дёрнувшись, замер, а из-под его головы стала растекаться лужа крови.
Дима снова заорал, потому что раньше никогда не видел, как умирают люди на стройках, и ему было очень страшно. А Иван поморщился, зажёг паяльную лампу, и для забавы облизал языком коптящего пламени голову мальчика, заставив его волосы вспыхнуть, и кожа на голове тут же пошла пузырями, а сам Дима вскинулся, и так закричал, что в тесном помещении у всех заложило уши; он орал и визжал до тех пор, пока люди в спецодежде вдоволь не насладились его голосом, после чего удар гаечным ключом по голове поверг мальчика в изумление.
Когда Дима открыл глаза, то первым делом ощутил жгучую, страшную боль в ушах, и снова увидел рабочих, сидящих за своим газетным столом, и пьющих водку, а закусывали они какими-то чёрными лепёшечками, по очереди терзая их зубами. Увидев, что ребёнок пришёл в себя, прораб Саша поднялся, отобрал у Ивана лепёшку, и пошёл к мальчику.
- Сучонок, хочешь оладушек? – заплетающимся языком прохрипел строитель, и протянул лепёшку к диминому лицу. Когда Дима разглядел, что это такое, он снова в ужасе закричал, вернее, даже завыл, - ещё бы, ведь октябрёнок Дима свои уши раньше видел только в зеркале, а теперь они у его носа, и к тому же обугленные и с обкусанными краями.
Получив ключом по обожженной голове, он надолго замолчал, и, когда вновь очнулся, то почувствовал, что строители катают его по полу он стены к стене, с бешеным хрипением ударяя по его завёрнутому в рубероид телу тяжёлыми сапогами, комната вращалась, а прораб Саша снова сидел за столом и пил водку, закусывая чёрными оладушками из диминых ушей.
Дима уже не мог плакать, он только тяжело дышал, выкатив глаза, залитые кровью, и даже не кричал, что очень не понравилось Саше. Он встал, осмыслил, что диаметр рулона, в который завёрнут мальчик, значительно превышает радиус «болгарки», и не поленился сходить за своей личной огромной бензопилой «Дружба».
При виде пилы Иван заржал, и сделал глоток водки из бутылки – для храбрости, а из жалости – плеснул её немного Диме на обугленные обрубки ушей. Строители поместили ребёнка ногами на восток, и Дима понял, что удивительное устройство, которое принес прораб Саша – это последнее из автоматической техники, на что он может посмотреть. А когда Иван стал пилить его ломтями, начиная с ног, он внимательно запоминал каждый увиденный им болтик, каждую клёпку, каждое звено цепи, вгрызающееся в его неокрепшие кости, он тут же понял ту силу, что приводит цепь в движение, понял принцип двигателя внутреннего сгорания; разобрался (когда цепь коснулась его коленных суставов) во всех тайнах мироздания, понял смысл жизни и своё предназначение, стал богом и умер.
На востоке всходило солнце, а вы так и не сосчитали - сколько раз октябрёнок Дима получил ключом по голове.