Великий русский писатель Николай Гоголь, как известно, не гнушался получать гонорары прямо от царя. Причем авансом. Престижно, конечно, и тешит тщеславие всякому художнику. Одна незадача: гонорары необходимо отрабатывать. В смысле – оправдывать высшее доверие. Вот и приходилось Николаю Васильевичу сочинять не только странные абсурдистские шутки, вроде петербургского «Носа», но и ура-патриотические агитки, закамуфлированные под псевдонародный эпос.

Повесть «Тарас Бульба» как раз такой случай. Идеологически «Тарас Бульба» не что иное как голимая пропаганда русского империализма, национально-романтическая спекуляция на истории 16-го века. По современным представлениям, Гоголь – талантливый реконструктор, представивший публике не то чтобы «фальшивку», но яркий и талантливый образчик «альтернативной истории», где идея превосходства «титульной» нации выражена с предельной, черно-белой, четкостью.

Колоритный Тарас Бульба с его кровавым походом на Польшу - дань государственно-романтическому пафосу эпохи, феерический вымысел поэта, услужившего самосознанию юной империи в апогее ее геополитического расцвета. При этом в художественном отношении «Тарас Бульба», - как и почти всякий заказ, - произведение слабое, схематичное и наивное. Как сформулировал Владимир Набоков в своем эссе о Гоголе, «нет ничего скучнее и тошнотворней романтического фольклора или потешных баек про лесорубов, йоркширцев, французских крестьян или украинских парубков. /…/ Когда я хочу, чтобы мне приснился настоящий кошмар, я представляю себе Гоголя, строчащего на малороссийском том за томом «Диканьки» и «Миргороды» - о призраках, которые бродят по берегу Днепра, водевильных евреях и лихих казаках».

Здесь уместен только один вопрос: А зачем вообще нужно было сегодня экранизировать повесть Гоголя? Какой в этом государственно-идеологический смысл?
Вовсе не случайно, что даже в Советском Союзе, с его мощной пропагандистской машиной, поостереглись перевести эпический опус Гоголя на большой экран.
Сам режиссер Владимир Бортко утверждает в интервью, что своим фильмом хотел показать, что русские и украинцы – это один народ.

Однако получилось, как это часто бывает, совсем наоборот. И дело тут даже не в пропаганде ксенофобии (в чем, при желании, фильм вполне можно упрекнуть). И не сомнительности самого примера, когда бандитствующий сброд со всего континента оказывается главным проводником «русской идеи» и защитником миссионерских интересов РПЦ. Все, увы, гораздо печальней. При всей «голливудской» масштабности постановки, Бортко элементарно не справился с литературным материалом, отчего фильм и получился местами нелепым, местами смешным. Увы, прославленный режиссер подтвердил, что былые заслуги не спасают от художественной неудачи. Экранизация «Бульбы» производит впечатление сырой, наспех сделанной работы, как будто режиссеру не хватило времени, или, что ближе к истине, он просто не определился с замыслом, то есть не знал, что снимал: дотошную историческую «реконструкцию» или эпическую сказку?
У каждого из этих киножанров свои законы, и их смешение эстетической смерти подобно.
Поэтому и вышел Бульба у Бортко, как выражаются искусствоведы, образом-кентавром. Он вроде как живой человек, наподобие Чапаева, и одновременно - былинный богатырь, который раскидывает врагов по сторонам, словно медведь Балу - обезьян в мультфильме про Маугли. Мне возразят: дескать, а разве у Гоголя не так? Так, но в том, то и дело, что Гоголь сочинил волшебную сказку с ее былинным размахом и гротеском, из которой Бортко сделал нечто сугубо невнятное. Этнографические костюмные подробности и натурализм с отрубанием голов, пыткой на дыбе и льющейся с крепостных стен кипящей смолой соседствуют с такими условно-театральными приемами, как обращение умирающих героев к зрителю, что называется глаза в кинокамеру: мол, погибаю, но успеваю тебе, телезритель заявить, что погиб за русскую православную веру. Тарас, пылая в огне, не только не теряет сознания от болевого шока, но еще и успевает дать совет своим казакам-товарищам, куда им прыгать, чтобы спастись от погони, и прославить грядущую мировую экспансию русского православного царя: «Ужо вам, иноверцы!».
То, что у Гоголя оправдывалось особенностями литературного жанра, на киноэкране выглядит в лучшем случае неуместной нелепостью, но, вернее всего - неправдой, карикатурой и безвкусицей.

Владимиру Бортко в последние годы все чаще изменяет эстетический вкус, отчего многие эпизоды смотрятся как фрагменты журнала «Ералаш». Закадровый текст, «от автора», он поручил зачитывать задушевнейшему Сергею Безрукову, от сладкоголосых интонаций которого уже тошнит. Музыку к фильму написал попсовый доктор-шлягер Игорь Корнелюк с его вечным трагическим синтезатором из «Бандитского Петербурга». Славный казак Шило в трактовке Михаила Боярского производит такой эффект, как будто он перепутал фильмы и телепортировался из Франции, и все, кажется, что вот сейчас срубит очередную башку и выкрикнет свое фирменное: «Эх! Каналья!». Хорошо еще, что Бог нас миловал, и Жерар Депардье отказался от участия в проекте, а то бы мы сейчас лицезрели в роли Тараса Бульбы звезду французского кинематографа, говорящего чужим голосом. 

Уверен, после эпохального творения Владимира Бортко зритель должен выйти из кинозала либо отчаянным ура-патриотом, либо отъявленным русофобом, и другого не дано. Хотя имеется еще шанс превратиться в махрового антисемита, ибо тема плутоватых детей Израилевых в фильме вполне раскрыта, правда, не без привходящих анекдотических деталей, ибо, когда казаки устраивают жидовский погром, то непременно должны окунуться мордой в бочку с горилкой. А еще можно обратиться в оголтелое православие, тут же на месте, не покидая кинозал. Либо, наоборот, от противного, насмотревшись на ужасы религиозной бойни, навсегда проклясть всякое христианство, как западное, католическое, так и наше, родное, ортодоксальное.
овторюсь, первая отечественная экранизация «Тараса Бульбы» производит чудовищно двойственное впечатление. С одной стороны, режиссер Бортко вроде бы строго следует за гоголевским текстом (как объявлено, второй, расширенной редакции), с другой, - сценарист Бортко дополняет канонический сюжет своими собственными фантазиями: к примеру, младший сын Тараса, предатель Андрий, не только занимается сексом со своей возлюбленной панночкой. Но она, к изумлению зрителей, успевает  забеременеть и, скончавшись в процессе родов, рожает Тарасу внука, на которого даже у польского деда не поднимается рука с саблей.

Что это? Чаемое слияние славянских кровей, призванное напомнить всем нам, что распри распрями, а любовь еще никто не отменял. Оный бонус-внук, по замыслу Бортко, видимо, должен служить неким примирительным символом грядущего единства, так сказать, родовой общности всех славян, включая ненавистных «ляхов», которые, кстати говоря, до недавнего времени даже не желали переводить ксенофобскую повесть Гоголя на польский язык. А то уж слишком жестоко выглядит «старинный спор славян между собой» на экране. Поэтому, когда фильм неожиданно заканчивается песней на языке главных врагов Бульбы (если мне не изменил слух), то уже не знаешь, что тут и подумать. Зачем? К чему? Из логики развития сюжета понять совершенно невозможно.
Да, наверное, и не нужно. Ибо все тонет в фарисействе. 
На протяжении ста с лишним минут тебя неистово убеждают в превосходстве истинной православной русской веры, в торжестве русской идеи и грядущем мировом величии московского царя. В этом деле любые зверства оправданы, а главное нет никаких полутонов и римского права: если ты русский, значит ты и прав, а остальное от лукавого.
Потому и недоумеваешь: с какой стати к сюжету прилепили русско-польского внука, финальную песню и саму красавицу Магдалену Мельцах? Все эти нелепости остается интерпретировать как реверанс в сторону западных собратьев по крови: мол, мы с вами не только воевали, но и детей вместе делали.

Делать, может, и делали, однако у Гоголя ясно сказано, что полевой командир запорожских боевиков Тарас со своим полком «выжег восемнадцать местечек, около сорока костелов и уже доходил до Кракова», что «никакая кисть не осмелилась бы изобразить всех тех свирепств, которыми были означены разрушительные его опустошения. Ничто похожее на жалость не проникало в это старое сердце, кипевшее только отмщением. Никому не оказывал он пощады. Напрасно несчастные матери и молодые жены и девицы, из которых иные были прекрасны и невинны, как ландыш, думали спастись у алтарей: Тарас зажигал их вместе с костелом. И когда белые руки, сопровождаемые криком отчаяния, подымались из ужасного потопа огня и дыма к небу, и растрепанные волосы сквозь дым рассыпались по плечам их, а свирепые казаки - подымали копьями с улиц плачущих младенцев и бросали их к ним в пламя, - он глядел с каким-то ужасным чувством наслаждения и говорил: "Это вам, вражьи ляхи, поминки по Остапе!"».

Понятно, что эти гоголевские подробности к патриотической саге не пришьешь, и они остаются за кадром. Поэтому и остается рекламировать кружева для ночной рубашки, заказанные аж в Варшаве, и гордиться тем, что казацкие доспехи изготовили не где-нибудь, а в самом Лондоне. Когда спектакль не удался, на первый план выходят декорации.