В августе 1970 года тишину родильной палаты г. Магдебурга возмутил ор новорожденного русского мальчика, явившегося свету сыном капитана инженерных войск Советской Армии. Что думали в тот момент фашистские сестры, принимавшие роды – хуй знает. Вес и рост его, со слов моей Матушки, они зафиксировали правильно, навесив на младенца соответствующие бирки. Гестапо не приглашали, пытать её на счёт шифров не стали, меня на холод в люльке не выставляли. В общем, дали, блять, маху.
Пиздеть не буду, из того, что происходило в тот период я практически нихуя не помню. Есть только свидетельства Матушки, Батяни (Царствие Небесное, да и упокой Господь Его душу), а также моего старшего Братухи.

Один из рассказов Матушки о моём, совсем ещё сопливом, детстве и о том, как мой старший Брателло продвигал меня в жизнь и учил любить Родину, готовя к ядерной войне, я и хочу сейчас вам переврать (албанцкий мой плох, канешна, но не абиссутьти).
Мне была блятьтада месяцев восимь или окалатаво. Мамко визёт миня в коляске по блять вражиской зимле в магазин. Братило мой, старше миня пачти на семь, йопт, лет, увязался с Мамкой (видна захател сцуко жувачку или хуй знаит чиво фашысцкого) и павалок ссабой дружбана. Да хуй бы сним, с дружбаном, да вить Братело взял ссабой и ибучий армейский пративагаз, спиздив его, пиписьконах придварительно, у Папки в шкапчике.

Стоит сказать, что пративагаз выглядел фте годы очень жестоко. Видимо блять спицально он своим видом должен был наводить ужас на врагоф социализманах и патаму был схоботом до жопы и глазами фсраку. Так вот, фся эта кавалькада блядь (Братело и дружбан иго), дойдя до магазина, заверила Мамку мою, что фсё типо будет заибись и можна оставить Сашку фколяске на улице под присмотром взрослых уже пацанов – Брателы и его сцуко дружбана-ровесника. Хули, по семь лет блять нидавно каждаму иёбнуло, а надвоих – пиздецкакдохуя – читырнацать! Мамка почемуто согасилась и удалилась в магазин, и там, пазволю себе заметить, зависла ненадолга (сваё зависалаво она наверна ниаднакратна патом фспаминала, стирая пилёнки и астальную пиписканю, да хули теперь аб этом).

Тем времинем Сашка (тоисть я) лижал фколяске и фхуйнедул. Давил блять беззубую лыбу солнцу и акружающиму миру. Может даже и нагами блять пазвалял сибе дрыгать и папердывать ат прикрасной прагулки ф симье, хуйзнаит. Такую актуальную хуйню Братело с дружбаном иго прасекли сразу. Надеф под моей каляской армейский пративагаз и даждафшись пака у пративагаза блять запатеют зенки, по каманде сваего ибучего дружбана, Братка сцуко выпрыгнул перед маим ибалом, нахадящимся фтот мамент фсастаянии полнага блять одухатварения.

С высоты прожитых лет скажу, чта и чичаз бы я обосрался нахуй фпизду увидиф такую картину. А тада… Придставить можна лихко. Мамка выйдя из ебучего магазина увидила самый финал такой ахуенной сцэны, но почемуто рукоплескать действующим лицам низахатела. Карочи икал и срался я ищо долго, а Братело был отлучен от блять футбола и других канфет надолга. Што было с дружбаном иго хуй знаит.
Было потом ещё много всяких историй про меня и Братуху маво, рассказанные Матушкой и Отцом, как Брату купили пианино (ну вообще пиздец – где Он, а где, блять, пианино!), а Он от него съёбывал через окно второго этажа и ебошился с немчурой в футбол до темноты и разорванных ботинок. И много чего другого, в том числе, чего стоила Родителям Его познавательно-экскурсионная поездка в «Бухенвальд». 

Осталось сказать, что лично я из того времени запомнил лишь запахи. Запах Отцовой военной формы, запах спелых бананов и ванили. Хотя это, наверное, мне уже только кажется...