Я Восьмое Марта не люблю. С утра на улицу не выйти – кругом одни пианые рыцари с обломками сраных мимоз. И все, бля, поздравляют ещё. «Девушка,» - кричат, «С праздником вас! У вас жопа клёвая!»
А твой собственный муш (сожытель, лаверс, дятька «для здоровья» - нужное подчеркнуть) – как нажрался на корпоративной вечерине ещё седьмого числа вечером – так и валяецца до трёх дня в коридоре, с вывалившимся из ширинки хуем, перемазанным оранжевой помадой. Нет, он, конечно, как протрезвеет – подорвёцца сразу, и попиздячит за мимозами и ювелирными урашениями грамма на полтора весом, но настроение всё равно нихуя ни разу не праздничное.
Некоторое время назад я прикинула, что Восьмого Марта гораздо логичнее нажрацца с подругами в каком-нить кабаке-быдляке, а без сраных мимоз я обойдусь. Поэтому выключаю все телефоны ещё шестого числа, чтоб восьмого не стать жертвой пианых рыцарей, и жыву себе, в хуй не дую.
И с подарками не обламываюсь. У меня сынуля – креативит дай Бог каждому так. То на куске фанеры, размером полтора на полтора метра, выжигает мой облик с натписью «Я тебя люблю» (называецца картина «Милой мамочки партрет». Я там немножко лысовата, с одним ухом, в котором висит серёжка размером с лошадиный хуй (формой тоже похожа), покрыта сине-зелёными прыщами (сын у меня реалист, рисовал с натуры, а у меня за три дня до начала критических дней завсегда харя цветёт) и улыбаюсь беззубым ртом), то вырежет из куска обоев двухметровую ромашку, и я потом три дня думаю куда её присобачить…
В общем, мальчиком я своим горжусь сильно, но в прошлом году сынуля меня подставил. Сильно подставил. Капитально так.

Всем известно, что в любом учреждении Восьмое Марта отмечают седьмого числа. Школа – тоже не исключение. Всё как положено: празничный концерт, мальчики дарят девочкам хуйню разную, а родители, тряся целлюлитом, быстро сдвигают в классе парты, и накрывают детям поляну. Для чаепития. Ну там, пироженки всякие покупают заранее, печеньки и прочие ириски.
Честно скажу – не люблю я такие мероприятия. Стою как овца в углу, скучаю, и ничего не делаю. Потому как ко мне у родителького комитету давно доверия нет. На мне крест поставили ещё три года назад, когда я на родительское собрание припиздячила в рваных джинсах с натписью ЖОПА на жопе, и в майке с неприличным словом ЙУХ. Ну, ступила, ну, не подумала – с кем не бывает…. Однако, меня в школе не любят, и за маму не считают.
В общем, это я к тому, что для меня походы на вот такие опен-эйры – это пиздец какая каторга. Только за ради сына хожу. Чтоб, значит, спиктакли с ево участием посмотреть. Кстати, мне кажецца, что моего мальчега в школе тоже не любят. Иначе, почему ему вечно достаюцца роли каких-то гномиков-уёбков, зайчиков в розовых блёстках, а один раз он изображал грязного падонка, которого атпиздили какие-то типа атличники строевой подготовки, хором распевая незатейливую песенку типа «Ты ленивый уебан! Это стыд, позор, и срам! Быстро жопу ты подмой – будешь бля пиздец ковбой!»? Что-то типа так. Там всё складно было, но я уже не помню.
Ну вот. Значит, на календаре – шестое марта. Одиннадцать часов вечера. Я, чотам греха таить, собралась бездуховно поебацца с бойфрендом Димой, пользуясь тем, что сын остался у своей бабки, которая, в свою очередь, была намерена жостко дрочить Андрюшу на предмет знания своих реплик в очередном гомо-педо-спектакле.
Уж и Дима пришол, и я уж обрядилась в традиционный пеньюар для ебли, и всё уж шло к тому, что меня щас отпользуют в позе пьющево оленя, но вдруг зазвонил телефон.
Я, не глядя на определитель номера, схватила трупку, и вежливо в неё спросила:
- У кого, бля, руки под хуй заточены?
Ну, понятно ж, что нормальные люди в одинаццать вечера на домашний звонить не будут. Для этого мобильник есть. Значит, у кого-то мухи в руках ибуцца, и они куда-то не в ту кнопочку тыцнули.
- У меня… - раздался из трупки смущённый голос сына, а я густо покраснела. – Мам, у меня на мобиле бапки кончились, ты извини, што домой звоню..
Я прям умилилась. Ну, до чего ш воспитанный у миня рыбёнок! Весь в папу, слава Богу.
- Ничего, - отвечаю, - чо надо, сыночек? Бабушка достала? Послать её надо? Это ж мы запросто!
- Нет… - всё ещё стисняецца отпрыск, и тихо добавляет: - Ты миня убьёш.
И тут мне стало страшно. До того момента убить Дюшеса мне хотелось тока один рас. Когда мне позвонили из школы на работу, попали на директора, и заорали тому в ухо: «Передайте Раевской, што ей песдец! Её сын-сукабля, пырнул ножом аднакласснега!».
Нет, вам никогда не проникнуцца той гаммой чуфств, в кою окунулась я, пока неслась с работы домой, рисуя в своём воображении труп семилетнево рибёнка, который венчает горка дымящихся кишок. А у трупа сидит мой голубоглазый сынуля, и аццки хохочет.
Это песдец, скажу я вам.
Вот тогда мне в первый и в последний раз в жызни хотелось убить сопственного сына.
В оконцовке я, правда, почти что убила ту климаксную истеричку, которая позвонила мне на работу. Патамушта убийство, на самом деле, оказалось обычной вознёй из-за канцелярского ножа. Сын, типа, похвалился, а одноклассник, типа, позавидовал, и захотел отнять. Ума-то палата – вот и схватился ребёнок рукой прям за лезвие. Ну, порезался конечно. Я тогда Дрону пиздоф всё равно дала, ибо нехуй в школу ножы таскать, в первом-то классе. Хоть бы даже и канцелярские. Ну и забыла уже. А тут, вдруг, такие заявления…
Я покосилась на бойфренда Диму, глазами приказывая тому зачехлить свой хуй обратно, ибо дело пахнет большой кровью, и ебли севодня явно уже не будет. Сынуля у меня не из паникеров. Рас решыл, что я ево убью – значит, придёцца убить.
- Што там у тебя, Андрей? – сурово спросила я, делая акцент на полном имени сына. Штоп понял, что я уже готова к убийству, еси чо. Я никогда Дюшу полным именем не называю. Только когда намерена вломить ему люлей всяческих.
- Мам, это жопа… - выдохнул в трубку третьеклассник Андрюша, и зачастил: - я знаю, ты меня убьёшь. Сделай это, мать, я заслужил. Но сначала выполни мою просьбу. Я забыл тебе сказать, что завтра, к десяти часам утра, ты должна принести в школу на празник пирог. Сделанный сопственными руками. Покупной не катит. Конкурс у нас проводицца. Кто не принесёт пирог – тот чмо.
Последняя фраза была сказана со слезами.
Ну вот уш нет! Сын Лиды Раевской не может быть чмом по определению! Значит, будем печь пирог! Но вслух я сказала:
- Я непременно убью тебя, Дрон. Иди спать. Будет тебе пирог.
- Спасибо, мамочка! Я тебя люблю! – сразу ожил сын, поняв, что ево никто убивать не будет. Ибо я назвала ево Дроном, а не Андреем, и дал отбой.
Приплыли, дефки… Из меня кандитер как из говна пуля. Не, я умею, конечно, всякий там хворост печь, пирожки с капустой, и даже фирменный четырёхярусный торт с фруктами, но никогда не держу в доме запасов муки на пять лет, глазури, изюма и прочих краситилей Е сто дваццать пять.
Время, напомню, одинаццать вечера. Даже уже больше. В магазин идти в лом. Лезу в холодильник.
Яйца есть. Сахар тоже. Лимон сморщенный, похожий на Ющенко, нашла. В шкафчике ещё муку нарыла. Правда, блинную. Фсё. Список ингридиентов кончился. Ну, думаю, захуячу-ка я щас Мишкину кашу.
Вываливаю все ингридиенты, включая Ющенко, в миску, взбиваю всё миксером, в порыве вдохновения натрясла в тесто ещё прошлогоднего изюма и кинула туда шоколадку Алёнка.
Получилось француское блюдо Блевансон.
А нуихуй с ним.
Выливаю всё это на противень, сую в духовку, и жду пятнаццать минут.
Когда я открыла духовку – я ахуела. Оттуда на меня смотрела большая коричневая жопа.
Реальная жопа. Даже с анусом.
Отчево-то сразу вспомнилась фраза «Такая только у миня и у Майкла Джэксона».
- Здравствуй, жопа.. – сказала я, и кровожадно тыкнула вилкой в правую жопную булку.
Булка сразу сдулась.
- Эгегей!!!! – заорала я, и ткнула в левую булку.
Ту постигла та же участь.
Потом я отковырнула анус, который оказался изюмом, сунула ево в рот, задумчиво пожевала, и вытащила противень целиком.
Блевансон полностью испёкся. Не считая того, что по краям он дэцл подгорел.
Хуйня-война. Прорвёмся.
Разрезаю пласт пополам, одну половинку мажу каким-то столетней давности вареньем, другой половинкой накрываю первую, обрезаю ножом края – и получаю какое-то уёбище правильной прямоугольной формы. Штоп придать ему сходство с кондитерским изделием – обмазываю уёбище целиком вареньем, и посыпаю раскрошенным толкушкой пиченьем «Юбилейное». Говно, конечно, получилось, но главное, что сына чмом никто не назовёт.
Чувствовала я себя тогда царевной-легужкой: «Ложись спать, Иван-Царевич, утро вечера мудренее, буит тибе пирог для батюшки, бля»
Говнопирог я аккуратно упаковала в обувную коробку, и с чувством выполненного долга попесдовала в спальню за порцией оральных ласок. Я патамушта их беспесды заслужыла.

Утром я подорвалась в девять сорок пять, и, наскоро умывшысь-причесавшысь, пописдела с обувной коробкой в школу.
Мордашку сына, маячавшую в окне, я заметила ещё издали, и помахала ему коробкой. Сын подпрыгнул, и исчез из поля зрения. Наверное, меня встречать побежал.
Так и есть. Не успела я ещё войти в школу, как на меня налетел Дюшес, одетый в чорные лосины с каким-то пидорским лисьим хвостом на жопе.
- Ты сегодня изображаешь Серёжу Зверева? – спросила я, снимая шубу.
- Нет, - совершенно серьёзно ответил сын, - я играю тушканчика Лёлика.
- Пиз… То есть одуреть можно… - сказала я, и отдала Дрону говнопирог: - Неси в класс. Твоя мама – кондитерский гений.
Зря я наивно рассчитывала, что все родительские пироги просто выставят на стол, и сожрут.
Нет.
Всё оказалось хуже, чем я думала.
Классная руководительница сына, облачившаяся по случаю празника в  леопардовое платье с люрексом, аккуратно записывала в титрадку кто чо припёр пожрать, и фтыкала в выпечку канцелярские скрепки с бумашками, на которых размашысто писала фамилии родителей.
Я забилась в угол. Патамушта увидела, что напекли другие, порядочные мамашы.
Там были какие-то немыслимые торты в полметра, облитые желе,  утыканные кивями и фейхуями, и замысловатые пиченья в пять слоёф.
Мой говнопирожог на этом фоне смотрелся аццки непрезентабельно.
Стало очень жалко сына. Патамушта было понятно, што щас ево всё равно назовут чмом, и рибёнок понесёт психологическую травму.
- Семья Раевских! – громко провозгласила учительница, поправила рукой сиську, норовившую вывалицца из лепёрдовых одежд, и с хрустом воткнула в мой пирог табличку.
Мамашы в празничных ритузах кинули взгляд на мой кулинарный шыдевр, и разом прекратили делицца рецептами.
- Что? – в гулкой тишыне спросила я, - Рецепт дать? Хуй вам. Это семейный секрет.
Сын радостно заулыбался, а мамашы разве что не харкнули в моё йуное ебло.
- Прошу детей к столу! – сиреной взывыла обольстительная учительница, и фсе дети резво кинулись жрать.
Мамашы вцепились друг дружке в ритузы, и алчно смотрели чьё произведение искусства пользуецца бОльшим спросом.
Я стояла в углу, и грусно зырила на свой одинокий пирожочек, который никто не жрал. Стало ужасно обидно.
Я отвела взгляд от своего питомца, и столкнулась глазами с сыном.
«Мам, не ссы» - прочитала я по его губам, и натужно улыбнулась. Мол, не ссу, сынок, тычо?
Сын наклонился к уху сидящего рядом с ним товарища, и что-то ему сказал, от чего мальчик вздрогнул, и быстро прошептал что-то на ухо уже своему соседу.
Минуту я наблюдала за цепной реакцией в рядах пирующих, и икнула, когда последний из сидящих поднялся, и громко крикнул:
- А где пирожок Андрюшиной мамы?
Какая-то маманька небрежно подтолкнула тарелку с моим кушаньем по столу, отчего пирожок с тарелки свалился, и громко стукнулся о стол. С таким брутальным железным звуком.
Ещё через минуту от моего пирога ничего не осталось.
Мамашы смотрели на меня с яростью, и жамкали потными ладонями свои ритузы, а я пила воду из-под крана, стремясь унять икоту.
Мой пирог съели! Целиком! До крошки! И никто не проблевался!!!
Вы верите в это? Вот и я не верила.
Я не верила до последнего. Не верила даже тогда, когда получила на руки красную почётную грамоту, гласящую: «Награждается семья Раевских, занявшая первое место в конкурсе «Кулинарный мастер», за самый вкусный и красивый пирог». Грамоту я получала в абсолютной тишине, которую нарушили лишь рукоплескания моего сына. Мамашы и учительница смотрели на меня как на наебавшего их человека, но молчали, и не выёбывались. И правильно. Они ж меня не первый год знают.
Потом был празничный концерт, и мой сын порвал весь зал, когда у него во время монолога «Я – тушканчик Лёлик, и я очень давно не кушал, и пиздецки оголодал..» - лопнули на жопе лосины, явив зрителю заботливо откормленную  мною Дюшкину задницу.
А когда мы с Дюшесом шли домой, держась за руки, я не выдержала, и спросила:
- Дюша, сдаёцца мне, наш с тобой пирог нихуя не самым лучшим был… Тогда почему ево так жадно схуячили твои товарищи?
Сынок покраснел, потупил взгляд, и тихо признался:
- Девочкам я сказал, што те, кто сожрёт твоё говн.. твой пирог – будут такими же красивыми как ты, а мальчикам просто сказал, что отмудохаю их девятого числа в сортире, если они не попробуют твой коржык. Вот и всё. Ты не обижаешься?
- Нет, - ответила я, и серьёзно добавила: - я люблю тебя, тушканчик Лёлик.
- Я тебя тоже, мамаша с дырявым пупком – явно передразнивая учительницу, ответил сын, и приподнявшысь на цыпочках, поцеловал меня в щёку.

Я не люблю Восьмое Марта.
Я ненавижу мимозы и пианых рыцарей с их ебучими подарками.
Я люблю своего сына. Своего Дюшеса. Своего тушканчика Лёлика.
И ради него, на следущее седьмое марта я испеку свой фирменный торт, и снова выиграю почётную грамоту.
Теперь уже заслуженно.