Просыпаться ни капельки не хотелось. Хотелось пописать, но даже глаза было лень открыть, не то что сесть на горшок, такой холодный, железный, бр-р-р...
Под одеялом было тепло и уютно: пуховая перина, мягкие подушки - ах, эта наша с мамой постель! Как хорошо мне было спать с ней всегда вдвоём, вдыхать особенный, густой запах её иссине-чёрных длинных волос, а забравшись внутрь, в нестрашную темноту, принюхиваться к чему-то острому и очень волнующему. Так пахло только от неё. Но это бывало, как мне казалось, редко, потому что в детстве месяц длится неимоверно долго. Иногда в порыве нежности нравилось уткнуться носом в её подмышку, вдыхать снова и снова, и - на выдохе:
- Мамочка, милая, как вкусно ты пахнешь!
Мама смеялась, обнимая меня, и зацеловывала всю, прижимая к губам то ладошки, то маленькие ступни, отчего становилось щекотно и особенно счастливо.
Не желая вставать, я вздохнула и повернувшись на бок, нащупала её руку. Медленно перебирая пальцы, погладила запястье. Какое-то незнакомое, жёсткое ощущение заставило открыть глаза, и внезапно кончился воздух: "Папа? Почему, как?!" Притихла, и вспомнился день накануне.

Отец появился нежданно, как и всегда раньше - весёлый, возбуждённый, с огромным букетом сирени. (А прошлой осенью принёс целое ведро ягод и грибов!) Вечером крепко меня обнимал, отрывая от пола, пристально смотрел в глаза - любовался, как выросла. Радостный переполох перерос в ужин с расспросами, и в рюмочки наливалось вино, такое редкое в нашем женском доме - ведь отец никогда не жил с нами. Непривычный винный аромат перемешивался с запахом цветов и резкого отцова одеколона, горели свечи, казалось, что весь наш маленький дом взволнованно ждёт чего-то волшебного.
Папа, папочка! Как долго я не могла уснуть в ту ночь, а вы всё шептались с мамой о чём-то, и тогда она постелила на полу.
Задыхаясь от несправедливости, что на ночь меня оставили в кровати одну, я вслушивалась в непонятные, приглушённые вздохи и изо всех сил пыталась разглядеть сквозь темень, что же у вас происходит, но тщетно... Тайна подглядывания разволновала меня ещё больше, и заснуть удалось только после того, как там, внизу, всё стихло.
"...Уже ушла. Мы вдвоём, только мы. Совсем одни."
Осмелела и провела пальцами по руке, потом добралась до плеча. Отец понял, что проснулась, сильно подхватил подмышки: "Ну, иди ко мне!" Засмеялся негромко, ласково. Очень боялась открыть глаза и не знала, как вести себя дальше. Совсем одеревенела и молчала. Почему-то было стыдно. Он тоже оставался безмолвен, только бережно прижимал к себе. И тут я почувствовала какую-то тонкую, непонятную дрожь в его животе, которая легко передалась моему десятилетнему телу. Мне хотелось оттолкнуться от этого уже знакомого, но ещё непривычного ощущения руками и ногами, и одновременно прижаться всем своим существом, чтобы вдруг не потерять такое необычное, приятное волнение, которое безудержно желала продлить и усилить.

Я обвила руками шею отца и стала шутливо принюхиваться - где сильнее пахнет одеколоном. Он уже водрузил меня сверху на живот и спокойно смотрел из-под прикрытых глаз, размышляя о чём-то. Мне было интересно ёрзать по нему и, растопырив пальцы, тереть обеими ладонями тёмную кучерявую поросль на его груди. Вдруг наткнулась на твёрдые бусины сосков и стала давить на них, будто на кнопки звонков, громко смеясь. Сидела на нём без майки, в широких белых трусах и строила забавные рожицы своему отражению в зеркале напротив.
Тонкие светлые волосы после сна спутались на макушке в цыплячьи пёрышки, а остальной пух торчал во все стороны, словно у одуванчика. Солнечный луч, падая из окна прямо на меня, превратил ореол волос в светящийся нимб.
Круглый аквариум с золотой рыбкой - единственной обитательницей сонного водяного царства, медленно, без устали денно и нощно шевелящей полупрозрачными плавниками-вуалями, тоже внезапно оказался насквозь пронизан солнцем. Рыбка от неожиданности и испуга взмыла к поверхности, чтобы глотнуть воздуха, и в смятении вновь устремилась к каменистому дну.
Почему-то стало жарко. Я упала на спину рядом с отцом.
Молчала, уставившись в потолок и знала, что чего-то жду. Жду - и всё тут!
Настырно не закрывала глаза. Тогда он легко приподнял мою безвольную кисть и, притянув, опустил её ТУДА! Не смела шелохнуться, ведь под пальцами оказалось что-то громадное, чего не накрыть даже всей рукой. Лежали в тишине. Вдруг для меня всё стало серьёзно и взросло, ладошка неприятно вспотела; вытерла её о простыню, и тут же:
- Папка, папочка!.. - бросилась обнимать его так просто, как будто ничего не произошло.
- Ну что, глупышка, испугалась?- забасил, смеясь и нарочито грозно.
Тут его пальцы начали блуждать по мне и ласкать совсем не по-родному, то прижимаясь нежно, то сильнее надавливая, то прикасаясь неожиданными толчками, то легко поглаживая лишь слегка приподнявшиеся, но уже начавшие побаливать темнеющие бугорки сосков.

Во рту стало сладко, и закружилась голова. Лежала, обездвиженная потоком неведомых ощущений. Плыла и плыла, как золотая рыбка; никуда не вырваться, ведь аквариум - замкнутый шар, можно только тайком глотнуть побольше воздуха и вернуться к новым прикосновениям, которые стали нестерпимо желанными. И вдруг его большая, такая долгожданная ладонь милостиво разом укрыла всю мою девчёночью суть (наверное, и чёрточка на попе скрылась). Ах, как я прижималась к его руке, плотно сводила ноги, будто поймала бёдрами что-то сокровенное, тайное. Мыслей никаких, только желание ещё крепче сомкнуться, но - не хватило сил. Невольно расслабилась и развела коленки пошире, и тут его пальцы начали странно и смешно играть с моими губами, будто лепить пельмень: сначала половинки теста слегка прижимались, а затем с особым нажимом двумя пальцами защеплялся край. Вначале мягко, потом всё настойчивей прижимая совсем уже мокрые губёнки друг к другу, он лепил меня - не просто лепил, а ваял свою Новую Женщину.

Нарастающий восторг заполнял мои тело и разум. Глаза с любопытством уставились в тёмный тоннель заманчивого калейдоскопа, обратная сторона которого была ярко освещена солнцем, и узоры, возникающие из волшебных цветных стекляшек, причудливо переплетались. Из одного фантастического рисунка неожиданно возникал другой, ещё более удивительный.
Хотелось, чтобы эти картинки менялись как можно быстрее! Вдруг - нестерпимый звон, и всё вдребезги: серебряные зеркала, мозаичные стёкла, исчезнувший мрак таинственного тоннеля... Солнце! Само Солнце билось там, под его крепко сжавшими мою плоть пальцами. Не в силах прорваться наружу, оно пронзало и кололо своими бегущими по всему телу горячими иглами моё смятенное существо. Извиваясь и трепеща, забилась в первозданной судороге и, не умея стонать, как-то сдавленно прохрипела, потом резко отпрянула и -спиной к нему. Старалась дышать неслышно, но воздуха не хватало, сердце билось под животом, и ещё два колошматили грудь, а четвёртое выпрыгивало через горло.

Успокоиться не могла; тонкое, прозрачное тельце сотрясала неуёмная дрожь. Отец неслышно укрыл меня одеялом и тихонько похлопал по спине.
Понял, ЧТО со мной произошло. Ожидал ли таких последствий нашей забавы? Не знаю. Когда встали - был нежным и в то же время каким-то холодным. Быть может испугался?
Собрался быстро, не завтракал. На прощанье громко постучал ногтем по аквариумному стеклу, возмутив рыбкин покой, она взволнованно и беспорядочно заметалась, путаясь в водорослях.
- Пап, зачем ты так? - тихо и серьёзно спросила я его.

Глядела грустно, сожалея, что уходит. Две тоски присосались к маленькому сердцу -расставания и любви. Молча улыбнувшись в ответ, он обнял меня и, прижимая мелкими толчками к груди так, что я могла лишь делать короткие выдохи и тихонько вскрикивать, незаметно исчез и не появлялся до самого моего пятнадцатилетия. А к тому времени у меня уже был большой аквариум, и в нём плескались пять золотых рыбок….