- Понимаешь, - сосредоточенно произнесла она, - когда человек что-либо делает, он хочет отразиться в других людях. Как в глазах отражаешься, когда на тебя смотрят. Понимаешь?
Я лениво курил, и понимать не хотел. Не то, что бы меня напрягали все эти поэтико-социальные призмы, но мне хотелось быть пустым. Без мыслей. Без понимания чего либо. Мне хотелось быть просто воздушным шариком, наполненным веселящим газом позитива, который бывает в двух случаях: после хорошо сделанной тяжёлой работы и после секса. И то, что это состояние сменится вскоре миазитом, мне было амбивалентно.
  Но всё-таки червяк осмысления действительности прокрался в мою локальную нирвану, и стал её методично погрызать. Первое, на чём я споткнулся, было «отражаться в глазах». Дело в том, что она предпочитала позицию «сзади», и оральные разновидности бытия. Целоваться, почему-то, не любила, и есенинское уравнение «лицом к лицу – лица не увидать», в правой части было абсолютно самодостаточно и жило своей жизнью. Какое уж тут отражение в глазах?

Выпустив дым, я, изображая голосом работу мысли, протянул:
- Понима-а-ю, Кать.
Девушка вскинулась на локоть, внимательно посмотрела на меня, и, срывающимся голосом напомнила:
- Яра! Меня зовут Ярослава! Сколько раз напоминать?
Я, и весьма явно, поморщился. Ну не могу я к этому привыкнуть! Несколько лет называть девушку Катя, редуцируя её имя во всевозможных кошачьих, а потом - р-раз! – и Ярослава Сергеевна. Сменила имя. И вообще, имя «Ярочка» у меня вызывало устойчивую ассоциацию с гоголевским «бараний бок с кашей».

Познакомились мы с ней на заочном отделении  театрального училища. Я сразу обратил внимание на эту тихую девочку с огромными глазами на дворянском лице и фигурой балерины, очень гармонично оборудованной небольшой грудью. В последствии я понял эту тягу: такое было после переворота, когда маргинальный элемент, получив власть, предпочитал аристократок, компенсируя свой комплекс неполноценности.

Она хотела стать Евгенией Симоновой. Я – тоже Женей. Но Леоновым.

Долгое время я даже боялся к ней подойти и наблюдал за ней с дистанции, как радиолакационная разведка. Стеснялся. Плохо представлял, как я, расслабившись тремя литрами пива, принуждаю это возвышенное существо к сожительству.
Тем не мене, мы как-то незаметно сошлись, правда в той плоскости, которую некоторые называют дружбой.
Она мне очень много рассказывала. А я внимательно слушал, не понимая, что мне говорят, но очень удачно поддакивая.

За два года такого общения, я насчитал двоих её мужчин, три съёмные квартиры и четыре работы. Девушке не везло во всём. Особенно с мужиками.
Первый был женат, но, разумеется, обещал развестись. Когда он, после аварии, валялся кулем загипсованным в больничке, Катя караулила его жену, что бы не пересечься с ней у постели страдальца. Чем всё закончилось, Екатерина умолчала.
Второго же тупо убили. Ножом. Скучающие гопники.
С квартир сгоняли, на работе не платили либо работа сама собой исчезала.
- Не везёт мне. Имя, что ли, сменить? – однажды помыслила она вслух и на следующий день забрала документы из училища.

По ней я очень скучал.

***
Встретились мы весьма неожиданно. Такие неожиданности случаются, когда кто-нибудь бросит батарейку «крона» в унитаз общественного туалета.
Я, взъерошенный, влетел полутёмный зал кафе, что бы залить эмоциональную встряску артиста стабилизирующей нормой пива.
Несмотря на полумрак, увидел её я сразу. Воробьём сидела под бра, с грустным томиком Цветаевой.
Медленно выдохнув сквозь сжатые губы, я проследовал к стойке бара и заказал себе пиво. Затем, на слабых ногах, я направился к её столику.
- Здравствуй, Кать.
Она подняла на меня свои, расширенные мелким шрифтом, глаза, и очень обычно улыбнулась.
- Ой, здравствуй. Ты куда пропал?
Я? Пропал? Пока я хлопал глазами, в судорожных поисках ответа, она мило отхлебнула своего зелёного чая и буднично произнесла:
- Садись. А зовут меня теперь Ярослава.
Сев, я продолжил хлопать глазами.

У неё было всё хорошо. И она приглашала меня посмотреть, как она отремонтировала свою, недавно купленную, квартиру.

***
- Ты к этому очень серьёзно относишься, радость, - я потянулся и поцеловал её в висок.
- Я к себе вообще серьёзно отношусь, - тихо, но твёрдо ответила она.
- Я к тебе – тоже, - сдерживая улыбку, ответил я. «А к себе, и ко всей этой ерунде, именуемой жизнь – нет». Разве может серьёзно к чему-нибудь относиться человек, который работает клоуном? Я вспомнил своё отражение в зеркале гримёрной и заржал в голос, за что незамедлительно был выдворен из пастели на пол. Ногой.

Ноги у неё прекрасные. Их хочется съесть.