Тёплый июльский вечер. На правом берегу Волги, поближе к воде, горит костёр. Трещат, стреляют красные головешки.  Чуть повыше, у деревьев разбит палаточный лагерь. Шатёр под столовую, кухня с примусом. У небольшого деревца стоят в ряд рыбацкие принадлежности – удочки, спиннинги, подсачники. У костра, кто на раскладном стуле, кто просто на песке, молча сидят пятеро. Смотрят в огонь. Пламя и заходящее за остров солнце окрашивают лица красным.  Над огнём, в котелке, подходят раки. Рядом на углях дымит коптильня. Сладкий запах стеблей укропа смешивается с дымком ольховой щепы и стелется вдоль берега.
Из-за острова, с судоходной стороны реки, медленно выплывает, подсвеченный разноцветными огнями теплоход. Один из рыбаков берёт бинокль, смотрит в сторону корабля и важно изрекает:
- «Дмитрий Усольцев». Трёхпалубный.
Остальные молчат, прислушиваясь к музыке, далеко разносящейся от теплохода по воде. Видно, как у противоположного берега две сгорбленных в лодке фигуры проверяют сомятницу.
Пузатый рыбак с биноклем смотрит в их сторону.
- Тащат… Сомёнок. Килограмм семь, не больше.
Под корягой у берега кто-то гоняет малька, бьет плёсом. Щука, судак?
Раки доходят. Рыбаки снимают с костра котелок, несут под шатёр, в «столовую». Следом снимают коптильню, перекладывают горячих окуней, щук, леща на поднос, несут туда же.
В «столовой» – длинный, вкопанный в песчаный берег стол человек на десять, накрытые покрывалами скамьи. На столе – свежая зелень, квашеная капуста, огурцы, помидоры, нарезка. Мужчины сегодня одни. Накрыв стол, жёны уехали в город, плюнув на романтику дикого отдыха. Впереди – ещё три дня.
Мужчины рассаживаются за столом, снимают кепки, и, наливая в стаканы пиво, принимаются за раков.
- Где ж этот хохол-то? – нетерпеливо теребит в руках рачью голову заросший щетиной рыбак лет тридцати. Он один в компании неженатый, потому и щетина самая запущенная. – Уж два раза уху грели… За смертью таких посылать.
Хохол на своей «девятке» увёз женщин в город. Обещал вернуться к шести. Уже восемь, солнце наполовину скрылось за противоположным берегом, скоро станет совсем темно, а его всё нет.
- Залез небось в тёплую ванну да и заснул, - деловито отрывая раку голову, бурчит старший, Николай Николаевич. – Пиздюк. Уж не первый раз с ним такое. А может, заехал на заправку или в сельпо да и склеил какую… Одноглазую… И жарит сейчас на полатях. А что тут товарищи маются – и дела нет. А по пойме в темноте шариться - не сахар. Ищи его потом. О чём думает? В жопе ветер, в поле-дым.
Все угрюмо ухмыляются.
Николай Николаевич с досадой плюёт в свою плошку разгрызенной рачьей клешнёй.
Остальные рыбаки молчат, угрюмо раздирая свежесвареных раков, запивают пивом.
В лагере кончилась водка. Женщины же, уезжая, нажарили щучьих котлет, накрутили баклажанной икры.
Хохол обещал купить… Да и канул. Или кинул?
Николай Николаевич открывает последнюю бутылку пива, разливает всем поровну. Все строят кислые лица. Смотрят на горку котлет, прикрытую сверху тарелкой. Пахнет ухой.
- Ну, сука, я тебе сделаю, - шипит молодой, играя желваками.
Он собирает у всех  плошки с рачьими объедками, высыпает на стол. Планомерно разбирая хитиновые панцири, выковыривает черные, выпученные рачьи глаза в одну тарелку. Набралось с половину. Он ставит тарелку с глазами на середину стола.
- Спокойно, - отвечает на молчаливый вопрос соседей, удивлённо наблюдающих за его действиями. – Молчите, главное.
Минут через десять из леска со стороны поймы выныривает грязная «девятка». Сигналит. Из машины выскакивает загорелый усатый мужичонка лет сорока. В шлепанцах на босу ногу, тельняшке без рукавов и шортах. Хохол.
- Где, бля, тебя черти носят? – кричат одновременно пять береговых сидельцев, подбегая к машине. Чувства смешанные – одновременно хочется и расцеловать долгожданного гонца, и выбить ему оба глаза.
- Спокойно, спокойно – отгораживается ладонями испуганный Хохол. – Колесо пробил. Пока ключ от секретки искал, пока менял, то-сё… В последних лучах заката на его щеке, ближе к уху,  виден след помады. Волосы вымыты и аккуратно причёсаны. Пахнет алкоголем и духами. Пока никто не хочет этого замечать.
- Ну? – строго говорит, подходящий последним Николай Николаевич.
- Что – ну?
- Ты привёз чего?
- Чего?
- Блядь, идиота кусок. - плюёт в песок Николай Николаевич, - Тебя за чем посылали?
- Баб отвезти, – пучит глаза Хохол.
- А ещё чего ты сделать должен был, чортова дитына?
- Ну, вы меня обижаете, дядя Коля. Конечно, горилку я привёз. Десять бутылок. Нормально?
- Вот всё из тебя клещами вытаскивать надо. Тупизень. Как есть – хохол.
Хохол, он же – Саша Матищук, на дядю Колю не обижается. На дядю Колю вообще никто  не обижается.
«Дядя Коля знает, дядя Коля жил, дядя Коля в Пущино хуй на всех ложИл». Так про него говорят. И всем в Пущино понятно, про какого дядю Колю идёт речь.
Из багажника «девятки» бутылки перекочёвывают в столовую.
Совсем темнеет. Зажигают пару газовых ламп. Ярким пламенем газ выхватывает сетчатые стены шатра. За ними – темнота и мигающие огоньки бакенов на фарватере, зелёный и красный.
Вылив полстакана водки в котёл и погасив в нём головню, разливают по тарелкам уху. Большие, стограммовые стопки уже здесь. Первая, полная до краёв, – за уху.
Все жадно, сосредоточенно хлебают наваристый, сладковатый рыбный бульон деревянными ложками. Вторая рюмка – с рыбкой, заботливо отделённой от бульона поваром, Русланом.
Руслан – общий любимец, балагур, рыбак, охотник. Десантник. Друг всего района. А ещё – повар от Бога. Из любого топора кашу сварит.
Все довольно отдуваются, отодвигая пустые тарелки. Глаза замаслились и блестят в свете газовых ламп.
Николай Николаевич разливает всем по половинке. Под котлеты. Нет лучшей горячей рыбной закуски под водку, чем щучьи котлеты. Прочь семгу, прочь палтус. К чёрту ледяную. Забыть про сибас и дорадо. Это всё – к пиву, к вину.
Щучьи котлеты, и точка.
Есть, конечно ещё одна, божественная закуска. Жареные на чугунной сковороде, с картошкой, стерляжьи потроха. Волшебное действие, которое она оказывает на человеческий организм в сочетании с правильно выбранной водкой, не передаётся описанию словами  и относится скорее к высшим, божественным сферам.
Но где же честным, законопослушным рыбакам взять стерлядь на берегу Волги? Натурально, негде. А посему – щучьи котлеты. И неебёт.
Под аккомпанемент котлет, салата, огурцов и нарезки выпивают по четвёртой, пятой и шестой. Седьмую – с копчёной рыбой.
Закурили.
- А это что у вас? – лениво двигает к свету Хохол полупустую тарелку.
- Дааа… Икра. – отвечает молодой рыбак.
- Откуда такое богатство? Прижали же всех. Днём с огнём не найдёшь.
- Вечером бракуша на «Казанке» подошёл. Надо, говорит, рыбки, икорки? Ну рыбы у нас своей как говна, а икру взяли. Гляди, какая крупная. Свежепробитая. Заветрилась только немного.
- А чего не едите?
- Да уж обожрались все. Это – вторая плошка. Угощайся.
Хохол, покачиваясь, исчезает в темноте. Возвращается с батоном хлеба и брикетом сливочного масла из «погреба», вырытого у воды. Намазывает ломоть  маслом, сверху, толстым слоем, ложкой – «икру».
Дядя Коля наливает по полной.
Все выпивают, смотрят на Хохла. Тот широко разевая рот, давясь, в два укуса проглатывает огромный бутерброд. Громко глотает. Запивает пивом.
Кто-то крякает, сдерживая смех. У остальных – каменные физиономии.
Есть больше никто не хочет. Пьют чай, расходятся. Завтра в полшестого - на рыбалку, в окунёвую протоку. За «матросами». И за щукой. Щукой-дрюкой. Щукой с руку.
На рассвете, лениво выползая из палаток, зевая и почёсываясь, рыбаки видят Хохла, нависающего над столом и ложкой уплетающего остатки «икры». Плюют, смеются, спускают на воду лодки, «уходят» за рыбой без завтрака.