В тридцать лет Кирилл впервые завёл подругу.
Звали её Ольгой, была она на год младше его и работала училкой начальных классов. Некрасивая, с глуповатой физиономией, глубоко посаженными тусклыми глазами, кривыми ногами и отвисшей жопой - должно быть, она понимала, что он для неё последний шанс выйти замуж. Кирилл, в свою очередь, как нельзя ясно осознавал, что ничего лучше этой бабы в жизни ему не светит.
Они познакомились в какой-то случайной плебейской компании, где все безудержно смеялись, безбожно матерились и отчаянно изображали радость жизни. Плебеи, они такие: у них нет ни гроша за душой, нет никаких перспектив в жизни, нет, если посмотреть на их существование объективно, даже шанса на улыбку, но они смеются, они веселятся, они находят повод за поводом, чтобы забыться в пьяных куражах. Им завещали такую жизнь, другая им не ведома. Кирилл знал об этом как никто лучше, он сам был кость от кости плебеем.
Пьяная, едва понимавшая, где находится, она позволила ему проводить её до дома. Неожиданно осмелев, он выпросил у неё номер телефона, а потом рискнул потрогать её за задницу. Она не сопротивлялась. Они целовались в подъезде, он запускал руки ей в трусы, Ольга повизгивала, а он чувствовал себя необычайно счастливым. Через пару дней Кирилл позвонил ей и предложил сходить в кино. К его удивлению, она согласилась. С этого дня они стали встречаться.
Они возненавидели друг друга с первого же свидания. Выросшая среди жлобья и гопоты,  весь мир Ольга делила на правильных пацанов и неправильных лохов и, будучи последней среди самых последних людей, постоянно искала кого-нибудь, кто мог бы по её представлениям стоять в социальной лестнице ниже. Кирилл оказался прекрасной кандидатурой на эту роль. Её идеал – короткостриженный мужлан на подержанной иномарке – был бесконечно далёк, невообразимо далёк. Кирилл являлся радикальной противоположностью этого образа, а потому мог заслуживать лишь презрения. Тем не менее, она его не бросала.
-    Нюня ты какой-то, - говорила она, глядя в сторону и морща свой и без того кривой ротик. – Слабак. Сразу видно, ни на что не способен.
-    У каждого человека, - пытался он её просветить, - должно быть право на слабость. Человек не может быть постоянно сильным. Он сломается. Любой сломается, даже железный. У человека должна оставаться возможность отступить назад, возможность поплакать – иначе эта мнимая сила уничтожит его.
-    Ничего другого я от тебя и не ожидала, - махала она на него ладошкой. – Понятно, почему у тебя такая философия. Сильный – он всегда сильный. А слабак – всегда слабак.
«Сука! - скрипел он зубами, пронзая её ненавистным взглядом. – Тварь! Ты же учительница, ты вроде бы интеллигентка. В тебе должны таиться крупицы гуманизма. Откуда в тебе такая мерзкая тупость?! А не врезать ли тебе в челюсть?»
«Стоп! – осаждал он себя тут же. – Спокойствие, спокойствие! Не отдавай себя во власть мнимой силы. С силой некуда отступать, она сожрёт тебя. Со слабостью всегда можно найти спасение. Не лишай себя права на слабость».
Кирилл ненавидел Ольгу всеми фибрами души, но тоже не торопился с ней расставаться.
-    О, Пашка! – щурясь, вглядывалась она в какого-то чувака, который, поигрывая ключами, стоял у серебристого автомобиля. – Пацанчик знакомый. Нифига себе, «Форд Мондео» купил! Приподнялся чувак! Пашка! – махала она парню рукой. – Пашка, привет!
Парень недоумённо озирался на неё.
-    Блин, это не Пашка! – пряталась она за спину Кирилла.
-    Ничего, бывает, - пытался он посочувствовать её ошибке.
Ольга лишь кривилась на его слова.
-    Вот тебе какая машина нравится? - спрашивала она чуть позже.
-    Терпеть не могу машины, - отвечал он.
-    А, понятно, ты же лох.
Она тяготилась им и всеми телодвижениями, всей своей мимикой ежесекундно демонстрировала это. По её представлениям, Кирилл совершенно неправильно ухаживал за ней. Девушки, подобные ей, выросшие в нищете, в мужских ухаживаниях ценят не душевную близость, не человеческое внимание, а исключительно подарки.
-    Ты бы с тортиками ко мне приходил, - не стесняясь, учила она его правильному поведению, - с шоколадками. Девушки любят сладости. Вот тогда бы я была к тебе внимательнее.
Он никогда и ничего не покупал ей. Даже трехрублевого мороженого. Обойдёшься, гнида, думал он.
«Пожалуй, я совершил ошибку, - бурлили в нём мысли, - что стал встречаться с этой тупорылой сукой. Она ужасна. Она омерзительна. Я не вижу в ней ничего, что бы мне нравилось. Я должен бросить её!»
«Подожди, подожди! – тут же появлялись другие мысли. – Бросить легко. Отказаться всегда проще, чем сохранить. Ты думаешь, это будет поступком? Сильным, мужественным поступком? Ничуть. Ты просто лишишь себя последнего права, которое у тебя осталось. Оно самое ценное, что у тебя есть: право на слабость».
На четвёртом свидании она наконец-то дала. Кирилл не думал, что это было с её стороны каким-то актом сближения, началом пути к пониманию. Просто у бабы вконец засвербило. Пойти им было некуда, они трахались на скамейке в парке. После нескольких напряжённых минут выбора позы, он уговорил её встать раком. Для неё это оказалось некоторым унижением, по крайней мере, с ним. Видимо она считала, что в такой позе можно давать только короткостриженным мужланам, а не лохам. По-настоящему встать на четвереньки на скамейке не получилось, она просто нагнулась. Кирилл засунул, пару минут подёргался, а потом у него опал.
-    У-у-у, - издала она возглас разочарования, - да ты ещё и импотент!
-    Я не импотент, - вырвалось у него. - Просто я переволновался.
-    Лох, мудак и импотент, - сделала она своё заключение.
«Стерва! - сжав зубы, испепелял он её ненавистным взглядом. – Всё, - подкатила к горлу решимость, - пора расставаться».
«Остановись! – закрутилось в голове. – Не принимай эти слова всерьёз. Она не хочет, чтобы ты ушёл, у неё никогда не будет никого другого. Она несчастная и потерянная. Она страдает. И не забывай про право на слабость! Кто ещё даст возможность проявить её?»

Они не расстались и после этого случая.
С каждым днём Кирилл открывал новые подробности омерзительной натуры своей подруги. Он стал понимать, что никто не умеет так безобразно одеваться, как Ольга. Идиотские свитера и блузки, от расцветки которых к горлу подступали рвотные инстинкты, самые дрянные рыночные джинсы, с которыми, как она полагала, её безобразная жопа делалась аппетитной и привлекательной, уродливые квадратные туфли, в которых, должно быть, выступают бродячие клоуны-лиллипуты – она носила исключительно подобные вещи. При этом она постоянно упрекала его в неумении одеваться. Да, он не гнался за модой, да, он не любил тратить деньги на то, что не имеет никакой практической пользы, но разве это повод, чтобы крутить пальцем у виска и называть его босяком? На джинсы денег у него хватало, только жаба давила расставаться с ними в обмен на чувство неловкости за свой внешний вид. Простые тёмные брюки, простая светлая рубашка - хоть им и по пять лет, но что с того, разве это какая-то другая, презираемая одежда? Да ничуть.
-    Ты когда себе джинсы купишь, лопушок? – спрашивала его Ольга.
-    Терпеть не могу джинсы.
-    Лох, одно тебе слово. Лох!
«Как мне любить тебя? – думал Кирилл. – Как уважать? Ты гнусная, ничтожная тварь, которую хочется растоптать! Которую хочется разорвать на куски! Растереть в пепел! Мерзкая уродливая образина. Чтоб ты сдохла, сука!»
Он не представлял, куда можно водить её. Они ходили в кино, в засранные городские кафешки, но массовые скопления народа вызывали у него чувство клаустрофобии. Кирилл терпеть не мог копошащихся и кричащих людей, которые в толпе пытаются заглушить своё одиночество. Он был уверен, что с одиночеством нужно оставаться наедине и внимательно смотреть ему в глаза. Это по-честному.
Ольга, которая в подобных заведениях чувствовала себя ещё хуже, на словах постоянно стремилась к ним. Быть среди людей, среди пёстрой, визжащей толпы и чтобы наглые, весёлые парни трогали за сиськи, чтобы лезли под юбку и нашептывали в ухо скабрёзности – это голубая мечта всех девочек.
Для разнообразия он водил её в церковь.
-    Я долго шёл к Богу, - говорил Кирилл во время службы. Степенный поп с кадилом обходил помещение. Красивый в своём страдании Христос скорбно взирал с креста. – Я думал, что религия – это порабощение, отказ от свободы. Я жутко ошибался. Христианство – это благостный источник успокоения. Это вечная радость постижения истины. По сути, христианство – это и есть право на слабость. Представь жестокое древнее общество, в котором запрещены проявления добра и милосердия. Если ты не способен убить, то будешь убитым. Если способен сочувствовать, то будешь презираем. И вдруг приходит Иисус. «Будьте слабыми, - говорит он. - Вам разрешается, вам позволено. На вас нет никакой вины, вы слабы от природы. Право на слабость – не порок, а добродетель».
-    Господи! – крестилась стоявшая рядом Ольга. – Только бы не пёрнуть.
После службы он отправился на исповедь. Седовласый священник мудрыми глазами взирал на него и смиренно ожидал его рассказа. Кирилл пребывал в смятении.
-    Я встречаюсь с девушкой, - поведал он. – Я понимаю, что мне нужно встречаться с девушкой. Но я не люблю её. Я презираю её. Я ненавижу её. Я терпеть её не могу. Мне не хватает сил бросить её. Что мне делать, отче, как быть?
-    Не уничтожай в себе искры добра и понимания, - ответил пастырь. – Не буди в глубинах души демонов. Право на слабость – вот ключ к разгадке твоих сомнений. Оставайся с ним!
Воистину так, шептал он, воистину! Грозы отгремят, бури улягутся, скорбь пройдёт, а душа должна оставаться чистой. Право на слабость – оно источник чистоты.
-    Оля! – Кирилл стоял с букетом цветов у порога её квартиры. На нём был чёрный костюм, белая рубашка и яркий галстук. – Мы встречаемся уже целый год. Ты чудная, необыкновенная девушка. Я ценю тебя, уважаю и искренне люблю. Не согласишься ли ты стать моей женой?
От его слов Ольга вздрогнула. Её лицо, печальное, нервное, с отчетливыми следами забот и тревог, вдруг просветлело.
-    Замуж? – переспросила она и от внезапного смущения начала перебирать руками подол халата. – Это так неожиданно…
-    Одно слово! – настаивал он. – «Да» или «нет»? Всего одно!
Она проглотила подступивший к горлу ком и тихо, но отчётливо произнесла:
-    Да.
Их губы сблизились…

                                                          ***

-    А-а, явился!..
Пошатываясь, Кирилл перешагнул через порог. Ноги держали плохо, очертания предметов и людей расплывались. Он сумел разглядеть Ольгу, а за ней – а было их едва видно – дочку у тёщи на руках.
-    Опять пьянющий! – всплеснула руками Ольга. – Ты нахуя пришёл-то вообще, обормот ёбаный?
Кирилл стал стаскивать ботинки. Непослушные, вредные, они никак не желали слезать с его ног. Он начинал злиться на них.
-    Деньги получил? – подступала жена плотнее. – Где они? Где деньги, долбоёб?
От её тычка он оступился и рухнул на пол. Подняться сил не было.
-    Вот оно, хуепутало, - слышал Кирилл голос Ольгиной матери. – Нашла себе муженька, корова тупорылая.
-    Мама, заткнись! – завизжала Ольга.
-    Пьянь, челёда, гандон! – вопила она, пиная его в бок. – Где деньги, тварь! Мне чем ребёнка кормить, а?! Чем?!
Тёща опустила дочку на пол.
-    Иди, Светочка, - подтолкнула она её в спину, - врежь папке. Скажи: отдавай наши деньги, ублюдок.
Дочка подбежала к нему и принялась молотить кулачками по спине.
-    Деньги! – лепетала она. – Ублюдок! Давай!
-    Доченька, - улыбался он и тянул к ней руки. – Доченька моя.
Жена с тёщей обшарили его карманы. Денег не было. Подняться на ноги Кириллу так и не удалось. Да ему и не дали. Едва он пытался встать, град ударов обрушивался на него со всех сторон. Ну и ладно, решил он, так посплю.
Ночь была долгой, вкрадчивой и бестревожной. Обоссавшись, Кирилл безмятежно спал в луже собственной мочи. В душе кувыркалось умиротворение и тихое счастье.
-    Я сохранил его! – радостно бормотал он во сне. – Я сохранил свое право на слабость!