— Ты что делаешь, засранец!
    Обретя дар речи, Егор Борисович пролетел мимо писсуаров к окну и вцепился в оттопыренное ухо мальчишки. Тот вскрикнул, задел ногой ведро, и по кафелю с плеском растеклось озерцо коричневой, цвета половой мастики, воды. Упала с грохотом швабра.
    — Этому тебя учили в пионерской организации? — истерично прошипел физкультурник. — Отвечай, паскуда!
    Руки мальчишки неловко пытались застегнуть ширинку, откуда торчал маленький, натертый, упавший с перепугу стручок. В карих глазах читался вызов: «А то сам не видишь, урод! Дрочу я, вот что! Родители дома уже все руки отбили, так теперь еще ты тут вынюхиваешь. Какого черта тебя занесло сюда? У вас же есть свой туалет рядом с учительской…»
Вслух он выдавил стандартное «я больше не будууу» и, предчувствуя наказание, залился злыми слезами.
    — И что мне теперь с тобой сделать? — вопросил, упиваясь торжественностью момента, физрук. Надавил на плечо, внимательно глядя ему в глаза. Коротко стриженая голова учителя вдруг взмокла, он слизнул капельки пота с верхней губы и скривился. От мальчишки пахло острой смесью страха, спермы, застарелого пота и мочи. Аромат фекалий и хлорки, удушливой волной подымавшийся из трех утопленных в постаменты унитазов, только добавлял картине откровенности.
    — Молчишь? Не знаешь?
Пионер помотал головой, вцепился зачем-то в концы своего галстука и потянул за них, словно хотел удавиться на месте. Взгляд педагога остановился на его исчерканных синей пастой пальцах, скользнул по неряшливому узлу и поднялся выше.
— Тебя как звать?
— Паша…
— Пошли.
Он выволок упиравшегося ученика через бездверный проем.
— Мне еще пол мыть, я наказан, — ученик робко попытался высвободить руку, но спортсмен-разрядник вышвырнул его в коридор легко, как кидает приемщица в прачечной тюки с несвежим бельем.
— Вот ты Павлик, да? — Сказал он в коридоре. — Почти как пионер-герой Морозов, его тоже Павликом звали.
— Знаю, — в голосе ребенка прозвучало нескрываемое презрение. Спускаясь вслед за учителем вниз по лестнице, он пару раз хватался за перила и даже пытался сделать ненавистному Егору подножку, но это было все равно что подсекать телеграфный столб. Физкультурник выругался сквозь зубы, влепил ему пощечину.
— Вы не имеете права меня бить! — выкрикнул пионер, ощерив нечищенные зубы.
— Я т-тебе покажу сейчас, паскуда — «права не имею». А ты имел право позорить честь… честь, — учитель в волнении брызнул слюной, — пионерского галстука?! Обо что ты руки вытер, гад?! Грязнуха!
— Я не вытер! — В сердцах выпалил Павлик. — Я просто…
— Что — просто? Что — просто? Назови по-взрослому, что ты сделал!
— Я… трогал.
— Что ты трогал?!
— Писю…
— Хватит! — Егор Борисович встряхнул его так, что задрожали перила. Оторвал мальчишку от чугунных прутьев и проволок по коридору в сторону спортзала. Остановился. — Трогал он! Ты прекрасно знаешь, что ты делал! Ну, говори!
Пионер скрипнул зубами, уставившись в пол:
— Я… я дрочил.
— Вот! — торжествующе воскликнул физкультурник. — И этот человек учится в нашей образцовой школе?! Сидит за одними партами с нормальными детьми?! Берет общий хлеб этими грязными руками? Одно мое слово директору, и вылетишь отсюда! Все узнают, на улице показывать будут! Вот так! — он ткнул Павлика в лоб твердым пальцем. Тот, не выдержав напряжения, ссутулил плечи и заплакал.
Лоб школьника на ощупь был горячим, кожа влажной и скользкой. Учитель учащенно задышал, вытер лицо рукавом спортивной кофты и, оглядевшись, повернул ключ в двери спортзала. Сегодня повезло: не каждый день нарвешься на онаниста. Последний раз подобный восторг Егор испытал три года назад, когда на выпускном вечере застал под лестницей старшеклассницу, над которой трудился ее прыщавый кавалер. Скандала не было. Почему — об этом вам знать не обязательно. Но Егор остался доволен. И вот теперь этот малолетний двоечник — как раз когда зуд в мошонке привычно потянул физкультурника в туалет для средних классов. Обычно, если дело происходило в учебные часы, он просто проплывал за спинами мочащихся подростков, шевеля ноздрями, будто пытался уловить запретный запах сигаретного дыма. Если же в помещении никого не было, Егор наскоро передергивал затвор и спускал воду. Дети его боялись, а учителя недолюбливали. Случалось, что к концу года он знал еще не все имена учеников в своих классах. В основной свойе массе маленькие уродцы ему были неинтересны. Зато с некоторыми он мог быть неожиданно добрым, помогал им сдавать нормативы и поддерживать хорошую спортивную форму. Правда, среди этих счастливчиков почему-то никогда не было девочек.
Павлик стоял, как в последнюю надежду вцепившись в концы истерзанного галстука. «Синдром навязчивых движений, — отметил Егор. — Наверное, родители постоянно наказывают. Еще бы, такой озабоченный гаденыш…»
При виде галстука ему вспомнились кадры кинохроники, виденной в детстве по черно-белому телевизору. Тогда он был один дома и смотрел передачу про Вьетнам. Кадры изощренных пыток были стыдливо обрезаны недремлющей цензурой, но он успел рассмотреть, как затягивалась удавка на горле полуголого узкоглазого парнишки, как у того закатываются глаза. По странной случайности в этот момент он играл со своим членом; даже не потому что хотелось, а просто чтобы не пропали даром драгоценные ежедневные полчаса до возвращения родителей с работы. В этот раз в нем что-то сладко сжалось, и на экран брызнула мутная струйка. Удивленный эффектом, он присел и заинтересованно попробовал ее языком, оставив на плоском лице мервого азиата мокрое радужное пятно.
Потом залез в шкаф и вытянул тремпель со связкой отцовских галстуков. Выбрал черный, затянул потуже на шее и посмотрел в зеркало, пытаясь представить себя храбрым вьетконговцем, которого пытают злые американцы. Для пущей правдоподобности он привязал конец галстука к дверной ручке и сел на пол. Не рассчитал высоту, и узел вдруг злобно впился в шею. В глазах потемнело, возникла цветная пульсирующая сетка, как будто он долго смотрел на электрическую лампочку, а потом зажмурился. Из-под языка ударили две струйки противно-сладкой слюны. Волна жара на лице, боль в затылке, звон в ушах…
Егорка из последних сил приподнялся и ослабил узел. Повязал галстук пониже, снова накинул на шею и принялся онанировать. Почувствовав приближение заветного момента, слегка съехал вниз и ударился головой в дверь, отброшенный спазмом небывалого оргазма.

— И что теперь будем делать с тобой, Павлик? А? — незлобно уже, почти весело поинтересовался физрук.
— Маме не говорите, — несмело пролепетал ученик, уловивший потепление в голосе (добрый знак!).
— Допустим, не скажу. Но как-то же наказать тебя надо?
Школьник кивнул, демонстрируя понимание ситуации. К наказаниям ему было не привыкать.
— Как ты думаешь, Люба Шевцова стала бы героем, если бы вытирала себе галстуком сам знаешь что?
Ребенок хихикнул и нервно шмыгнул носом. Стрельнул на учителя взглядом — не шутит ли. Но по лицу Егора Борисовича непонятно было, шутит он или говорит серьезно.
— Я больше не буду, — уже более твердо, чем пять минут назад, повторил свою дежурную фразу пионер.
— Честное пионерское?
— Да.
— Правильно говори — «честное пионерское».
— Чесное пинерское, — скороговоркой пробубнел Павлик и подался было в сторону двери, но схваченный железными пальцами за локтевой сгиб, обмяк и сдался.
— Мало дать честное слово, — подергиваясь от нетерпения, проговорил над его ухом учитель. — Слова — это мусор, Павлик! Почетное звание пионера нужно доказывать не словом, а делом. Как Марат Казей. Как Зина Портнова. Как… Валя Котик.
Он погладил грязную шею подростка и вдруг требовательно сжал ее, ощущая под пальцами хрупкие позвонки и жаркое биение пульса. Во рту забил знакомый сладковатый источник, худые щеки Егора зарумянились. Он нетерпеливо подвел мальчика к шведской стенке, над которой высился баскетбольный щит.
— Видишь кольцо? — показал он. — Что тебе это напоминает?
Павлик пожал плечами. Кольцо как кольцо. Рваная сетка.
— Не знаю.
— Вот так выглядели виселицы, на которых гитлеровцы вешали твоих сверстников. Знаешь, каково им было, этим пионерам?
— Откуда я знаю, — промямлил, потупившись, ученик.
— Не знает он. Конечно, не знаешь! — повысил голос педагог. — Зато как дрочить, ты знаешь! Как курить в туалете, ты знаешь!
— Я не курил, — вскинулся подросток.
— Стыдно врать, — учитель демонстративно выудил из нагрудного кармана грязного синего пиджачка пачку «Примы». — Еще и врешь, — осуждающе сказал он. — И хочешь после этого, чтобы я покрывал твои грязные делишки?..
— Не вызывайте маму, — мальчик сглотнул вновь подступившие рыдания. — Я что хотите сделаю, только не вызывайте. Пол мыть, дежурить… хоть всю неделю… хоть весь год.
— Ну вот, хоть кого-то он боится, — удовлетворенно протянул учитель. — Значит, не все еще с тобой потеряно. Но свои поступки надо искупать, — он приблизил свое лицо к угреватому носу подростка. — Ты знаешь об этом?
— Знаю, — безразлично двинул плечом Павлик.
— Подожди здесь, — бросил учитель и скрылся в подсобке. Школьник какое-то время слушал доносившийся оттуда шорох, потом несмело подошел к двери и потрогал ключ. Вздохнул, сник и вернулся на место.
Физрук подошел к нему с двумя скакалками, сплетенными жгутом. Мальчишка шарахнулся: «бить будет». Но учитель сделал иначе: надел ему на шею витую петлю и перекинул другой конец через перекладину шведской стенки.
    — Знаешь, проще один раз показать, чем сто раз вам, дуракам малолетним, рассказывать, — говорил он, привязывая к поясу страховочную петлю. — Оно и полезно будет. Знаешь, почему? Потому что пионер, хоть раз смотревший смерти в лицо, больше никогда не захочет делать плохое. Он, как настоящий пионер-герой, будет выше этого… выше, понимаешь?
— Пионеры-герои же все умерли… — прошептал Павлик.
    — А мы понарошку, — ласково ответил учитель. — Да и к тому же, сам посмотри — какой из тебя герой? Героем не станешь… зато начнешь понимать, что к чему.
    Мальчик смотрел, как тот волочет из другого конца спортзала табурет. Скребущий звук массивных ножек отдавался гулом под высоким потолком.
— Залезай, — скомандовал он и сам подсадил арестанта под худенький зад.
Школьник с опаской посмотрел вниз.
— Точно понарошку?
— Точно, точно, — раздраженно подтвердил педагог. — Давай, читай теперь стихи про красный галстук! Ну?!
— Какнаденешьгалстукберегиего… Онведьснашимзнаменем, — Павлик шмыгнул носом, — цвета одного. — Он виновато переступил ногами. — Дальше не помню…
—  Ладно, достаточно, — махнул рукой Егор. — Ты готов?
— Готов, — прошептал Павлик пересохшими губами и зачем-то добавил ставшее вдруг важным и нужным: — Всегда готов.
— Пошшшел, — учитель выбил табурет. Подросток засучил ногами в воздухе, судорожно вцепился в жгут над своей головой, но быстро понял, что петля на поясе не даст ему задохнуться. Синтетический шнур заскользил, впиваясь в горло под подбородком, вокруг почему-то стемнело, сквозь эти сумерки он увидел совсем близко мутные глаза учителя. Егор Борисович истекал потом и учащенно дышал, облизывая губы. Он подхватил его и стал ритмично приподымать и отпускать, жадно вглядываясь в изменившиеся черты детского лица.
Павлику показалось, что прошла целая вечность. Потом он ощутил себя сидящим на полу. В форменных штанах было мокро. Он пощупал непослушной рукой проступившее пятно и виновато поглядел на педагога.
— Ну как? — сдавленно спросил тот, гладя его по животу.
Мальчик зачарованно потрогал шею.
— Классно…
— Правда? Ну вот видишь! — довольно сказал учитель. — Я же говорил… Только вот штаны испачкал, это плохо. Нельзя пачкать штаны, ты ведь теперь другой, новый человек! Вот и неси с честью это звание.
Пионер благодарно взял его за штанину и ощутил дрожь накачанных мышц.
— А вы… хотите? Тоже? Да? — спросил он, ощущая неожиданное воодушевление.
Казалось, грозный физрук смутился.
— А что, — сказал он после долгой паузы, как бы пробуя предложение на вкус, — давай… Только петлю надо бы это… повыше сделать…

Стоя на краю табурета, он пробормотал «честное партийное» и усмехнулся. Павлик дернул на себя табурет. Учитель закачался в воздухе, ловя знакомые ощущения.
Школьник с любопытством смотрел, как распускается завязанный слабыми пальцами узел на страховочной петле, но не придал этому значения: ведь в любой момент можно ухватиться руками за перекладины шведской стенки и подтянуться. Увлеченный физрук нашарил дрожащей рукой ширинку, стал расстегивать молнию. В мозгу подростка мелькнула тень понимания, начала разворачиваться в оформленную картину. Но Егор не дал додумать, прохрипел:
— Ладно, пошел… Дальше я сам.
Павлик с неохотой прикрыл за собой дверь, по безлюдным коридорам вернулся в туалет. На полу все так же была разлита вода, темнела ручка швабры и блестело цинковое ведро. Подросток замыл брючину, потом подошел к окну и стал онанировать. Внизу двое одноклассников гоняли мяч. Остановились, достали по сигарете, увидели вдруг его лицо в окне и заорали:
— Паха, ты где, сука, лазишь? Мы тебя уже полчаса лишних ждем. Айда в футбик за гаражами!
— Стойте, я щас! — крикнул он, запихивая член на место, и бросился вниз по лестнице. Потом притормозил.

В полумраке спортзала Егор уже нащупал ногами опору и стянул тренировочные штаны вместе с трусами. Подошедший подросток молча смотрел, как тот, зажмурив глаза и раскачиваясь, водит рукой по своему волосатому органу. Павлику вдруг показалось, что галстук давит шею, и он сорвал его.
Внезапно повешенный открыл глаза.
— Пошел нахуй, тварь! — Выдавил со злостью Егор, не прекращая своего занятия.
Лицо подростка перекосилось:
— Сам!.. пошел.
Физрук хотел что-то ответить и вдруг забился в оргазме. Пятки в кедах сами нашарили нужную перекладину, попытались утвердиться… но школьник прыгнул, как кошка, вцепился руками в икры учителя и изо всех сил дернул на себя. Натянувшаяся скакалка врезалась в горло Егора, лопнула с тугим звуком, и оба тела повалились на пол.
— Пашка-а! Казё-ол! Ну ты идешь или нет? — Донеслось в полуприкрытое окно.
Мальчик с трудом вылез из-под тяжеленной туши. Посидел рядом, приходя в себя. Потом, прихрамывая, добрался до окна, откинул сетку, высунул голову наружу и, ощущая себя настоящим, всамделишным героем, крикнул:
— Паца, в пизду футбол! Физрук повесился!

6 августа 2005 г.