Хоть в пустоте, хоть в толпе её личные ждут отсеки.
Очень спокойна – до полусна. Шрам. На кошачьи веки

Лёг самый полный набор теней, кроме одной – тревоги,
Талия, узкие плечи и дивных пропорций ноги.

Красный и черный – цвета её, камни её – рубины,
Скошен из средних резцов один. Мальчики и мужчины

Взгляд ее ищут, но, раз найдя, выдержать могут редко,
Нимфа от талии вниз и от талии вверх – нимфетка.

Утром, проспав, зашипев, вскочив и в торопливом взмахе
Выделив слева косой пробор гребнем из черепахи,

Шествует, отражена стократ оком живой природы,
Опережая на полшажка всех Ахиллесов моды.

Тихий ведомый де-юре, но лидер де веро факто,
Плачет от счастья. Ума её и ощущенья такта

Хватит на сотню сестриц – других женщин, а, может статься,
И на побольше. Стыдится, да, но обожает шляться

По подворотням, по чердакам, входам в полуподвалы,
Где все граффити – ее гербы или инициалы.

Там, отвернувшись, носком чуть-чуть сдвинув газетный ворох,
Сумку поставив, вздохнув, она в этих пространства норах

Мягко целует, но если ты смеешь как надо – грубо,
То через тридцать секунд у ней резко немеют губы,

Кожа от меда бледнеет до воска, потом – до мела,
Воздух сгущается, и она, сбросив пределы тела,

Ланью авлидской ложится под нож своего закланья,
И, как с Олимпа, из грозовой области подсознанья,

Вдоль позвонков до крестца ветвясь, бьет по сети артерий
Молния в фокус ее души и остальных материй.

Ты здесь вторичен. Нельзя роптать: в определеньи строгом
Плоть ее в этот момент одно, но не с тобой, а с Богом.

Не переносит на пятку вес, будь хоть каблук, хоть тапок,
Дома, склонив на её плечо голову между лапок,

Ушко из шерсти прижав к ушку, в коем блестит сережка,
Песенку счастья поет свою теплый медведик-кошка.

Наша Земля по орбите мчит вытянутой овальной,
Но где-то там, за чертой зеркал спрятавшись, в персональной

Дальней вселенной, в системе, где солнце миров заходит,
Зимы спокойствия от любви сонно она проводит.

Если ты с ней – ты герой, ты бог, ты неподвластен сглазу.
Только оставшись с самим собой, ты понимаешь сразу,

Что её тело и дух в твоих полуслепых томленьях
Были лишь росчерком на воде, в воздухе, в сновиденьях.

Зябко и гулко в твоей душе, словно в осеннем доме
С треснувшим зеркалом: ничего там не осталось, кроме

Пыли, осколков, следов картин, лужи посередине,
Старого призрака, паука мертвого в паутине,

Да деревянных дрянных пустых, с матовыми крюками,
Вешалок пары, что все еще пахнут ее духами.