Лето скончалось быстро, как алкаш от цирроза. Сгорело за каких-то две недели. Осень день за днем доедала в оврагах его душные останки. Я смотрю на желтые трупные пятна травы, на перерезанное горло закатного неба и думаю, что жизнь – это одно большое наебалово. Все вокруг раз за разом умрет и воскреснет, а я обрящу за гробом лишь тлен. Из меня прорастет лопух, глубже корней которого память человеческая не проникнет, и никто уже не вспомнит о разложившейся под ним бездарности. 

  По комнате кружит наглая ожиревшая муха. Ловлю на лету. Противно хрустит в кулаке, на ладонь выдавливается белая дрянь. Уже месяц я убиваю мух. Чья-то раздавленная жизнь в моих руках… Последнее время я ничего не пишу для редакции и, уж тем более, «для себя». Не могу выжать ни строчки. Я нашел идеал существования – немного власти и много безделья. Надо было идти в чиновники. Там поощряют метастазы тщеславия и платят за омерзение к себе. Ошибся масштабом и профессией.

  Лида весь день хлопочет по дому на правах законной жены. Старается. Мы с ней большие друзья. Дружба между мужчиной и женщиной начинается не с улыбки, а с физического отвращения. Но и ей – отвратительному другу – не объяснить, что сделать истинное благодеяние мужу просто: нужно отсосать и оставить в покое. Покой мне только снится: ее бог давно не я, а его величество Комфорт, у которого я числюсь в прислуге. Она заботится обо мне, а я обязан заботиться обо всем остальном. Отвези, купи, оплати…. Меня тошнит от этого круговорота лишней заботы в природе. Исполняю все бестолково и по инерции. Бесится…

  А еще время. Хоть сожги все часы в мире, но оно только делает вид, что вправляет вывихи, на самом деле, доламывает изломанное. Я устал подгонять его глотками. Пить – не выход, если решил остаться в живых.

  Так было не всегда…

***

  Я познакомился с Вероникой в агентстве недвижимости год назад, когда покупал этот дом с мухами. Она была беспощадно красива. Прямые рыжие волосы, зеленые глаза, длинные ноги, заманчиво расстегнутая пуговица на блузке – все намекало на текучку кадров в постели, и это лишь подогревало мой интерес. А двадцать пять лет и третий размер отбили у меня привычное желание притворяться равнодушным.

  Работала она шустро. Если была возможность «кинуть» клиента, делала это красиво, строя из себя невинную овечку и оставаясь с облапошенным в нормальных отношениях. Будь у нее бабушка, она с легкостью отселила бы ее в телефонную будку, а потом писала туда слезоточивые письма. Со мной получился похожий фокус. Оказалось, рядом с купленным домом соседи разводили свиней, и, когда ветер дул в нашу сторону, находиться во дворе было невозможно. По итогу всех препирательств, отказов, ругани, мы оказались в одной в постели, и я забыл про все.

  Уж не знаю, что она во мне нашла. Наверное, купилась на упаковку. Я часто думаю, что в моем большом спортивном теле, доставшемся по ошибке, под лживой личиной обитает слабовольный графоман-очкарик. Казалось, со мной Ника только перетаптывается, ждет, когда освободится вакансия обер-бляди возле очередного властного папика. Она готова была отдаться любому, кто умел брать. Остальных считала слизью или кошельками на ножках.

  Это редко бывает, но мы понравились друг другу с первого раза. Ника не была одноразовой куклой, которую однажды выебал с божьей помощью и забыл. Захотелось повторить. Мы стали регулярно встречаться не только в кроватях. Понемногу я узнал ее маленькие особенности. Она питала слабость к изящным, не лишенным остроумия фразам, и часто-густо вставляла их в свою речь, выдавая за свои. Меня это забавляло.

  А в постели ей нравилась грубость и «грязные» слова. Это ее возбуждало. Сценарий был примерно один и тот же, менялись только позы и декорации. Начинали с поцелуев, поглаживаний, касаний. Казалось, подо мной перекатывается теплая ртуть. Это походило на гипноз, время останавливалось, и я входил в нее нарочито медленно, как сомнамбула. Потом она шептала сакраментальное «Выеби меня, я твоя шлюха», будто била током, и я чувствовал, как сжимается ее пизда. Я увеличивал темп, но вскоре останавливался, чтобы не кончить от перевозбуждения первым. Ставил ее раком, хватал за волосы и трахал с какой-то животной страстью. Она выла, твердила, что она моя сучка, и бурно кончала. Содрогаясь, отворачивалась, пряча слезы, и долго лежала в позе эмбриона, просунув руку между ног. Я, хрипя, кончал ей на лицо, уши, волосы… Она размазывала сперму по себе, и я тоже отворачивался. Мне не нравилось смотреть на ее опухшее от слез лицо в белесых потеках. Женщина после секса неприятно напоминает праздничный стол после банкета.   

  Чужие плюшевые драмы банальны до зевоты, и наша – не исключение: "Он был старше ее, она была хороша..." Все это с кем-то уже случалось, но ведь не со мной же, блядь! Разница в возрасте не напрягала – я пошел во второй класс в первый день ее рождения. Недолго я играл роль лидера. Как только Ника осознала страшную силу моей к ней слабости и поняла, что цинизм и жизненный опыт – вся тайна моего превосходства, она стала давить, постоянно проверяя меня на прочность. Я уступал, отношения портились. Скандалы были ее стихией – кровину в жилах она умела завернуть феноменально. Все, что я пытался сгладить, Ника умудрялась обострить до крайности и сделать меня виноватым, присвоив себе священное право обижаться. Она уходила, грозилась рассказать все жене, я ее возвращал. Дикий примирительный секс, а потом все повторялось. Чёрт… Эта смесь чарующей бесовщины, иррационального сучества, первобытных инстинктов и рабской покорности сносила мне крышу. С ней было непросто, а без нее невозможно. Я совру, если скажу, что всерьез думал об убийстве меньше десяти раз. Мертвых легче забыть.

  Как-то раз она процитировала мне Мэрлин Монро, дескать, если она не нравится мне в плохом настроении, то я не заслуживаю ее в хорошем. Приподнятое настроение Ники стоило того, чтобы вытерпеть любые фортели. Она становилась созданием нежным и веселым. Даже каким-то по-детски шаловливым и беззащитным.

  Год я мудачил между двумя берегами. Врал напропалую обеим, теряя остатки уважения к себе, не в силах на что-нибудь решиться. Но я слизывал эту жизнь, как кокаин. Было мучительно стыдно и также мучительно хорошо.

***

  Первого сентября Нике исполнилось двадцать шесть. Мы поехали праздновать на озеро. Именинница явно встала не с той ноги. Я вручил подарок и получил дежурное кислое «спасибо».
  – Что-то не так? – спросил я, когда мы в полном молчании проехали километров двадцать пути.
  – Только дураки считают годы приближения смерти и радуются.
  – Опять в сети чей-то статус прочитала?
  – Ты намекаешь на то, что я тупая? Разве я не могла додуматься до этого сама?
  – Могла, конечно. Но слова не твои.
  – Чего ты занудствуешь, горе-журналист? Если ты такой умный, то где твои книги? Захар Прилепин в твоем возрасте уже стал знаменитым.
– Очень удачный пример.
– Может, пример и не самый удачный, но Прилепин там, а ты нигде. 
– Где там? Лучше быть нигде, чем там, где твой Прилепин.
– Не завидуй так откровенно, пупсик.
  Да, она умела взбесить в рекордно короткий промежуток времени.

  С нами поехали еще две семьи, Никины друзья, хорошие, добропорядочные люди. Я не люблю хороших людей. От них одни неприятности. Почему-то сумбур из картонных стереотипов и добрых намерений в их головах дает им право решать, что белое, а что черное. Я замечал, как они смотрят на нас с Никой, ухмыляясь между собой, и как она от этого раздражается. Хотелось набить их прилизанные ебальники, все бросить и увезти ее домой. Жлобастая толпа куда лучше этой правильной обывательской сволочи.

  Мы приехали на затопленный подземными водами гранитный карьер. Открывшийся еще на подъезде вид мог бы украсить поздравительную открытку. Я тогда даже записал в блокнот вычурную фразу: "Солнце вовсю отплясывало джигу на ярко-голубой холстине озера, одетого в зеленую раму соснового бора". Я поставил машину почти на краю двухметрового обрыва, вполне пригодного для ныряния – глубина у самого берега была приличной, но купаться не рискнул. По собственной инициативе впрягся шашлычником – подальше от глупых бесед. Жарил мясо, семгу, свиной бок на углях. В перерывах блистал красноречием в честь именинницы. Под такую закуску и мое восторженное словоблудие все перепились до омерзения. Несли чушь, тянули пленку, пели дурными голосами. После разговоров с пьяными подругами о замужестве и детях, в Нике проснулась агрессия.

  Все началось из-за пустяка, а закончилось гнусным скандалом. Никины слова, злые, как дети, полетели в меня градом упреков. Она припомнила мне все. Впервые я с чувством послал ее нахуй.
  – Бойся своих желаний, козёл, они могут исполниться! – она и тут умудрилась ввернуть чужую фразочку. Ушла в сторону дороги. Догонять не стал, сел в машину, развернул и включил музыку. Глядя на озеро, уснул, безразличный от водки. Снилась Ника. Будто она парикмахер, и я пришел к ней стричься. А она уговаривает меня этого не делать, говорит, что неплохо и так. И при этом ласково ерошит мне волосы, что-то рассказывает….

  Проснулся от громыхающей в машине музыки уже затемно и все еще пьяный. Вспомнил произошедшее и решил, что Ника не вернется. Теперь она стоит где-то на дороге, или уже едет не понятно с кем. Набрал ее номер – телефон отключен. Тут я запаниковал. Надо ее найти – это все, о чем я думал. Забыв, что развернулся в сторону озера, повернул ключ зажигания и врубил сразу вторую. Машина дернулась вперед, и я почувствовал, как земля уходит из-под колес. Удар. Всплеск. От внезапного ужаса сердце ухнуло куда-то в живот, подскочило к горлу и там осталось, застряв в трахее. Машина быстро погружалась в черную глубину карьера.   

  Дверцу заклинило. Через открытое окно хлынула ледяная вода, прижимая к сиденью. Я вцепился в стойку и изо всех сил подтянулся, вытаскивая тело из салона. С трудом вылез наружу и очутился в кромешной темноте. Студеная вода сковывала движения, я судорожно хватал воздух ртом и беспорядочно молотил конечностями. Я пытался кричать и не мог – задыхался. Только сообразив, что до берега всего несколько метров, немного успокоился. Присмотрелся, разглядел очертания каменных глыб и поплыл туда.   

  Кое-как выбрался, ободрав руки-ноги о камни. Телефон, в отличие от меня, купания не пережил – потух. Никины друзья монументально дрыхли. Взял первый попавшийся мобильник и сунул туда свою симку. Набрал школьного друга Славу, майора милиции. Обрисовал ситуацию. Тот пообещал приехать к утру вместе с водолазами и эвакуатором. 

  Старушку «Камри» было жаль, но я надеялся ее воскресить. Еще нужно будет что-то сказать Лиде. Совру, как обычно, – нам не привыкать. Куда больше в тот момент меня волновало отсутствие Ники. Я обзвонил всех, кого только смог, но безрезультатно. Выпил водки и повалился спать в палатке.

***

  Меня разбудил звонок телефона – Слава не мог нас найти. Пришлось идти к дороге, встречать. Ника по-прежнему на связь не выходила. Ее друзья, узнав, в чем дело, покудахтали, спешно побросали манатки в машину и уехали, пообещав разыскать именинницу.   

  Пока готовилась спасательная операция, мы сидели со Славой на берегу и прикидывали, во что обойдется ремонт, и стоит ли вообще с ним заморачиваться. Но вот водитель эвакуатора стравил в воду трос и оба водолаза погрузились. Первый вынырнул минут через десять и доложил: 
  – Вячеслав Леонидович, там в машине женщина. Сергеич, вирай помалу.

  Все двадцать минут, пока поднимали машину, я опускался в ад. Наконец, ее поставили на землю. Я кинулся к истекающему водой автомобилю, распахнул дверь и увидел лежащую между сиденьями Нику. Стеклянные глаза, бледно-синяя кожа, фиолетовые губы и нелепо заломленные окоченевшие руки…

  Сознание забилось в бестолковом протесте. Суетливые мысли толклись в голове, как у приговоренного к смерти. «Нет-нет-нет, этого не может быть, сейчас-сейчас-сейчас я проснусь, и этого не будет. Она жива, жива, это розыгрыш, тупой розыгрыш… Муляж, кукла, восковая фигура. А может, это вообще не она? Просто похожа. Ну, не может этого быть со мной!».

  Вдруг стало слышно, как кровь течет по венам. Я представил, как Ника брела по лесной дороге, устала, вернулась. Нашла меня спящего в машине, что-то выговаривала, гладила по голове. Потом сама уснула на заднем сиденье. Когда проснулась, не могла понять, что происходит, барахталась, пыталась выбраться, кричала… А я не слышал и спасал свою шкуру.
  – А-а-а-а-а! – я рухнул на землю и в бесполезной ярости стал бить в нее кулаком.

  Слава оттолкнул меня и вытащил тело на траву. Потом, быстро вращая ручку, опустил стекло на задней дверце. 
– Я сейчас вызову местных гайцов. Скажешь, что за рулем была она. Ты понял?
  – Нет. Скажу, как есть.
Несильный удар в челюсть. Привкус меди во рту.
  – Я тебе сказал, за рулем была она! Ясно? Ей уже не поможешь. А тебе в тюрьму садиться незачем. Это несчастный случай. Семье деньгами поможешь, остальное я порешаю. 

  Внезапно на все стало плевать. Я убил любимого человека. Во мне приглашением к суициду зазвенела часто слышанная от Ники фраза: «Добро пожаловать на казнь». По юношеской привычке подумал о себе в третьем лице: «Вот он болтается, повешенный на дереве. Оживленная улица, удивленные прохожие…» И что? Жизнь немного подивится глупому факту самоубийства и пойдет себе дальше за вычетом меня. Ничего не изменится.

***
 
  На похороны я не пошел. Отдал матери Ники все, что смог найти, и три дня валялся пьяный в полуобморочном состоянии в дешевой гостинице, где в номере не было даже окна. Потом Слава нашел меня и приволок домой. На бедную Лиду было жалко смотреть. Я ей ничего не сказал.

  Дело передали в город по месту регистрации. Следователь, наглый усатый хорек, особо не церемонился:
  – Фамилия, имя, отчество, год рождения.
  – Нестеров Владимир Николаевич, тысяча девятьсот восемьдесят первый. 
  – Ну, рассказывай, Владимир Николаевич, как девчонку утопил.
  – На «ты» мы с вами не переходили.
  – Какие мы нежные. Давай резче, как было дело.
  – Я никого не топил. Спал в машине на заднем сидении. Вдруг почувствовал удар, увидел, что машина тонет. Открыл окно и вылез.
  – Почему сразу не позвонил в милицию, а ждал до утра?
  – Телефон плавал вместе со мной.
  – Ты видел, что она была за рулем?
  – Нет. Я подумал, что машина сама упала.
  – Чем ты подумал? Жопой? Как это «сама упала»? Как девчонка на заднем сиденье оказалась? И нахуя она без прав за руль полезла? А? Мыслитель, ты непредумышленное убийство совершил и теперь горбатого мне лепишь. Ты у меня реально отсюда на тюрьму поедешь. Восемь лет – это минимум. Еще за дачу ложных накинут.

  Его прервал телефонный звонок. Хорек глянул на дисплей, удивленно округлил глаза и взял трубку: 
  – Да, Петр Семенович. Так точно, у меня. Только что зашел, сказки рассказывает. Да тут срок маячит. Я понял, Петр Семенович. Сделаю все, что в моих силах.
  Следак пошуршал бумагами.
  – Короче, Нестеров, за вас тут очень серьезные люди просят. Если с экспертизой все  в порядке будет, пойдете свидетелем. Давайте, все с самого начала.

***

  Октябрьский вечер, остывший чай и жизнь, похожая на слепую безумную суку, что рвет совсем не тех, кто того заслуживает. Существование в ритме поминок. Очередная муха жужжит о чем-то своем. Ловлю и отпускаю.

  Набираю номер хорька.
  – Алло, это Нестеров. Дело еще не закрыли?
  – Нет.
  – Я хочу изменить показания.
  – Подъезжайте. Я еще на работе.

  Ставлю точку. Файл не закрываю. Как всегда, Лида прочтет это первая.