— Ты у него сосала?

— У него такой большой… Я боялась, что он его в меня засунет!

— Так сосала?

— Да…

Он наотмашь ударил ее ладонью по лицу. Удар пришелся почти по ее уху, вскользь. Ее голова дернулась, как у куклы.

— Тварь! – сказал он. – Ебаная блядь. Он кончил тебе в рот?

— Да, но я выплюнула!

По ее лицу текли крупные слезы. У него дрожали руки, когда он вставлял ключ в замок зажигания. Наконец, мотор завелся. Он включил скорость и тронулся с места. Потом он вдавил педаль газа до упора и тут же отпустил.

— Блядь! – крикнул он. – Ебаная блядь! Большой… Больше, чем у меня?

— Да… Нет! Толще…

— Блядь!

Взвизгнули покрышки, машину занесло, и она остановилась, уткнувшись передним правым колесом в бордюр.

«Современная молодая семья приглашает в гости современную молодую семью. Фотки БЕЗ купальников обязательны!»

Они позвонили в дверной звонок. Дверь была металлическая. В подъезде был спертый воздух, чем-то неуловимо воняло – ближе всего эта легкая вонь напоминала аромат неудачников, опостылевшего капустного супчика и выдохшегося пива. Что-то лязгнуло в замке и дверь открылась. В полутемном предбаннике виднелись темные силуэты хозяев, те суетливо приглашали войти вовнутрь. В конце концов, можно было просто съебать, но тогда вообще все стало бы выглядеть глуповато. Не просто глупо – мало ли, упавший в лужу человек тоже выглядит глупо, — а с легким, но отчетливым оттенком дебильности, как если бы лежащий в грязной луже прохожий стал бы рассказывать анекдоты в лицах.

И они вошли, чтобы реализовать свою Мечту, — стать совершенными и свободными, как хищные птицы в предгорьях. Инициатором всего дела была она, домашняя девочка с серо-голубыми глазами и угловатыми плечиками подростка. Девочка, которая никогда не сказала ни одного матерного слова, потому что она видела в мате грязь, грязь, только грязь. Она не боялась грязи, она грязью брезговала. Птицы не едят какашки, мечталось ей, птицы живут в небе и питаются кровью и плотью. А вот с плотью-то и были напряги, плоти, скажем так, было маловато, откровенно плоть была в дефиците.

Ее «молодой человек», как она называла его своим подругам, «молчел» — для социальных сетей, был очень милым, и она не уставала повторять, что в постели у них все супер, просто замечательно, высший класс, прикольно и без всяких проблем. Это ведь принципиально – чтобы все было без проблем. Проблемы окружают неудачников, лузеров, лохов и нищебродов. Проблемы – это запах изо рта, небритые подмышки и перхоть в волосах. Проблемы – крики за стеной ссорящихся соседей, обоссанный бомж на лестнице в подъезде и пьяная подруга, звонящая в три ночи, чтобы рыдать в трубку. А у нее проблем не было, ни в чем. И тем более проблем с сексом.

Она жила со своим «молодым человеком» вместе с его мамой в его квартире. Свою квартиру, доставшуюся ей от бабушки, которую она практически не помнила, она сдавала, и полученных за аренду денег ей хватало на жизнь. Без излишеств, но и не в бедности. Ее «мужчина», как она часто называла его в мыслях, был ей практически ровесник. Он учился заочно и работал в офисе в солидной фирме. Все знакомые в один голос уверяли, что они прекрасно смотрятся вместе, и вообще идеально подходят друг другу. Она и сама это знала, а, может, думала, что знает это, потому что уверения посторонних людей были ей приятны и давали ощущение правильности ее жизненного пути.

В нем, ее молодом человеке, практически муже, не называть же его совковым словечком «сожитель», было что-то мальчишеское, почти подростковое, и это делало его для нее своим, домашним, почти родным. Детей заводить им было рано, как считали они оба, вернее, все они втроем с его мамой. Недавно они сделали ремонт, практически по дизайнерскому проекту, и ребенок был бы «проблемой» для их мирного уютного и домашнего существования. Поэтому они оба, не сговариваясь и не обсуждая, предпочитали безопасный секс, то есть, по-русски, ебались в презервативе. Чаще всего он сам натягивал резинку, хотя иногда это делала она в виде некой извращенной по ее мнению сексуальной ласки. Душ был обязателен до и после соития для них обоих, что создавало, бывало, веселую кутерьму, делая их чуть ли не заговорщиками и тайными любовниками, если дома оказывалась его мама.

Еще больше таинственности добавляла «травка», которую они курили в маленькой трубочке, но никакого «беломора» она не признавала, они же не наркоманы, они просто веселятся, делают свою жизнь глубже и насыщеннее, а ласки изощреннее и обнаженнее, только и всего.

Была одна маленькая… Нет, не проблема! Маленькая неудовлетворенность – она не кончала. Чтобы не расстраивать своего мужчину, она делала вид, что вот-вот кончит, нежно стонала в нужный момент, когда он напрягался перед семяизвержением, улыбалась довольной улыбкой после ебли, и ждала, когда же наконец случится ЭТО. А ЭТО все не случалось. И ей было немного обидно слушать про множественные оргазмы ее подруг, и видеть в своем воображении смятые чужие постели с порванными простынями и скользкие полы чужих квартир, залитые мочой, спермой и пивом с догоняющей водкой. Про себя иногда ей хотелось охарактеризовать все эти картинки БЛЯДСТВОМ, хотя никогда вслух она не произнесла бы этого слова. Свободные люди вступают в свободные раскрепощенные отношения – это современно, это круто, это прикольно. Пусть старперы, выжившие из ума, каркают, что это блядство, никакого блядства тут нет и в помине, это новые отношения новых – современных – людей. С точки зрения старых маразматиков и ее сожительство с ее мужчиной тоже, наверняка, блядство, блудное сожительство, однако блядство не может быть таким уютным и милым, с веселой толчеей к ванной комнате после безопасного здорового секса!

Они вошли в квартиру и, стоя в прихожей, натянуто улыбались, пока хозяева суетились, предлагая им стоптанные изношенные тапочки. В прихожей пахло не так, как в подъезде, но не менее странно – это был запах кислой капусты, водки и чешских гарнитуров выпуска семидесятых. И еще едва уловимая вонь кошачьей мочи, хотя кошек видно не было.

Их предполагаемые партнеры оказались в жизни вовсе не такими, как они представлялись по фоткам. Это не был подлог и обман, нет. Просто по фотографиям возникал образ успешных, ироничных, целеустремленных людей, весело прожигающих жизнь, а в реальной обстановке своей давно не ремонтировавшейся квартиры они выглядели дядькой и теткой с вещевого рынка. Во-первых, они были откровенно пожилыми и толстыми. Во-вторых, цвет кожи их лиц был похож на грим из фильма про зомби. В-третьих, они были одеты так, будто покупали одежду, которой сами и торговали на том же рынке.

— Проходите в зал! – сказал хозяин, улыбаясь и показывая все свои морщины. «Залом» он называл проходную комнату с ковром на стене и плюшевым диваном, перед которым на тумбочке стоял непременный телевизор от непременного самсунга.

«Боже мой! Ему под пятьдесят», — подумала она, но решила пройти в комнату, чтобы не выглядеть глупо. Ее мужчина осторожно последовал за ней. Им не надо было даже переглянуться, чтобы понять, что это «не их вариант», но поскольку они уже были тут, можно было продолжить игру, легкую и веселую, как их беззаботная жизнь втроем, ведь это было прикольно, об этом можно было потом говорить, вырастая в глазах подруг и друзей, цинично высмеивая нелепости знакомства через социальные сети, их жестокий «облом» и последующее изящное отступление в свой уютный – ми-ми-ми! – мир.

Он выскочил из машины, хлопнув дверью, как будто он пытался оставить за собой прошлое, этот хвост ненужных воспоминаний, где его девушку ебал посторонний дядька, ебал с ухмылкой на мерзком лице, а он сам почему-то позволял делать это с ней. Он позволял старому хую пульсировать в ее полудетской пизде, покрывать слизью и лобковыми волосами ее рот, заливать чужой спермой ее розовый язычок – и, самое главное, делать ее возбужденной, дрожащей, постанывающей и, наконец, кончающей, кончающей, кончающей, он был уверен в этом.

А сам он сидел в это время на кухне с теткой на коленях, пристроившей свою толстую целлюлитную жопу на его молодом перспективном современном хуйчике в полубессознательном состоянии от выпитой водки, выкуренной марихуаны и мыслей о том, где же она, его девочка, почему он ее так долго не видит и не слышит, хотя вот, казалось бы, только что она была здесь, храбро выпивая водку залпом на брудершафт с потрепанным жизнью и блядством лысым дядькой, просившего называть его Толиком, или что-то такое, в том же духе стареющего липкого панибратства.

А у них со Светой что-то происходило, непонятное, неловкое, нелепое, ненужное, в грязном и томном угаре похоти и блуда, пока его девушка отлучилась на минуту, на секунду пропала из поля его зрения, а эта Света вдруг прижала его к стене и втянула его язык долгим засосом с водочным запахом и неожиданно умелым и проворным языком жирной, стареющей, многоопытной бляди.

На улице он и не посмотрел бы на эту тетку. В ней было не больше, на его взгляд, сексуальности, чем в снегоуборочной машине или, там, в памятнике Марксу с Энгельсом. И даже не возраст или внешность создавали между ним и такими вот тетками невидимый барьер, но, скорее, некое классовое, социальное различие, как ему представлялось, различие между современным прокачанным и прошареным жителем мегаполиса и теми, кто зацепился за этот город и жизнь снизу, из подземной глубинки и изнанки жизни, теми, кто торговал на рынках турецко-китайским барахлом или куриными окорочками, или сидел в своих бухгалтериях, подбивая балансы, на стульях времен позднего социализма.

И вот эта Света у себя на кухне разделывает его, как куриную тушку, неожиданно сильными и нежными пальцами расстегивает ему джинсы и по-хозяйски уверенно и неизбежно загребает его гениталии, сжимает и дергает их так, что он начинает бояться оскопления, а его хуй-предатель неожиданно радостно восстает от этой мясницкой ласки.

И вдруг Света, одной рукой дергая его метро-сексуальный хуй, другой умело разливает водку в стопки и тут же протягивает одну из них ему, а другую опрокидывает в свой большой рот с ярко-красными губами прожженной бляди, губами, от которых он не может отвести свой взгляд.

Он выпивает залпом водку, и та обжигает ему рот, горло, вливаясь внутрь напалмом, брызгающим огненными каплями по зеленой траве, по той «травке», которую он считает безопасным и тихим своим другом. Но этот друг его подвел. Энцефалические волны наложились друг на друга, образовав мертвую стоячую волну, и время неожиданно, но неумолимо стало то дергаться непонятными скачками, то замирать в полном штиле в оке дракона в самом центре урагана.

Он увидел перед собой неопределенные очертания Светиной жопы, в которую был воткнут его хуй, и его хуй жил своей жизнью, находя полное удовлетворение в своей обретенной, потерянной и найденной, пещерке. Он двигался с хлюпаньем и чавканьем, как примитивное животное в жиже Кембрия, прокладывая себе путь к пище, сексу и эволюционному взрыву последующих геологических эпох. А Света, лежа сиськами на кухонном столе, подвывала ему древней песней самок, сложенной еще стегоцефалами в период течки: «Еби-еби-еби…» Без остановки, глубже, пока фаза Луны благоприятствует оплодотворению, отключив мозг и погрузившись в таинственные глубины ебли.

Но пока он двигался в танце «плодитесь и размножайтесь», завещанном на заре бытия, в нем жило и зрело неприятное и в то же время притягательное ощущение, что вот-вот войдет она, его девушка, его, практически, ЖЕНА, и увидит его голую жопу, убегающую от нее в чужую пизду, жопу, которую она иногда касалась кончиками своих тонких пальцев в момент его оргазма, как бы поощряя и прощая, прощая неизвестные грехи и обиды мужчине, оплодотворяющего женщину. А он чувствовал себя мелким брачным аферистом, потому что его семя, его сперма, оставалась с ним в резиновом мешочке, гандоне, как насмешка над Божьим Провидением.

И, одновременно, он хотел, чтобы она оказалась, наконец, в поле его зрения, потому что ее непонятное исчезновение заставляло его беспокоиться. Его даже посетила безумная мысль, что он навеки застрял в этих чужих телесах, неприятно жирных, но притягательно мягких, куда он попал практически не по своей воле, но что значит его воля по сравнению с мурашками, бегающими по его спине?

Ему иногда снился один и тот же сон, и хотя действие происходило в разных местах и разные персонажи участвовали в нем, суть оставалась одна и та же: он занимался сексом в том или ином виде, как вдруг оказывался голым на виду у всех, и все пялились на него, пытающегося выдать свои грязные намерения за что-то обычное, нормальное, едва ли не целомудренное.

Уже потом, когда они сидели в сумраке на этой кухне, в проеме двери вдруг оказался Толик, или как его там зовут, обнимающий за плечи его девочку, и со стороны они выглядели как папаша со своей отличницей дочкой, папаша, явно и открыто гордящийся своим потомством. И вдруг вся обстановка стала для него невыносимо скучной и гадкой. И он пошел к двери, к выходу, а она молча шла за ним следом.

Хозяева предлагали остаться ночевать: «Куда вы на ночь глядя? Да и как поедете, выпимшие…» Но он не слушал их и даже, кажется, не попрощался.

Он подошел к ларьку и купил сигареты и зажигалку. Вообще-то он не курил, но сейчас табачный дым не то, чтобы успокоил его, но сами эти движения – распечатать пачку, достать сигарету, прикурить и затянуться – стали тем спасительным мостиком, который давал ему возможность перейти от безумия последних часов к нормальному распорядку привычной жизни.

Он вернулся к ларьку и купил банку пива, выпил его, покурил еще и пошел к машине. Она сидела, глядя в боковое окно, сложив руки на коленях ладонями вверх. Он сел за руль. Она молчала, он молчал тоже. Потом она сказала:

— Ничего не было, я все придумала, чтобы тебя позлить. Ты ведь… «Спал» с этой теткой, да?

— Нет, — сказал он. – Мы просто разговаривали.

Он завел двигатель и осторожно тронулся по ночной улице, не забыв включить левый сигнал поворота. Он не хотел, чтобы его лишили водительских прав за езду в пьяном виде.