Руки стали отваливаться на третьей попытке. На пятой уже хотелось этой грёбаной лопатой кому-нибудь втащить от всей души. Толку от нашего трудового героизма не было никакого: «Урал» плотно уселся в глину и чем дальше мы его откапывали, тем глубже он садился, нагребая колёсами вокруг себя ещё больше глины.
 
Весна в тундре оказалась не цветущей и красочной, как я помнил из учебников природоведения, а грязной, снежной, ветренной и мокрой. Не то, что мокрой, а ваще пипец какой обильной на воду во всех её проявлениях: дождь, снег, дождь со снегом, сначала снег, потом дождь и наоборот, сопли, естественно. Но главное – весенние ручейки, которые так весело журчат по асфальту, оказались вообще нифига не весёлыми в тундре, журча по наезженной трассе и превращая её в глиняно-каменистую кашу, пригодную для проезда только в строго ограниченном фарватере. Подвело водилу наитие, не угадал, куда вильнула накатанная полоса – будешь сидеть в грязи, пока помощь не придёт. А помощь –это далеко не каждый мимо едущий транспорт. Чтобы выдернуть тяжёлый «Урал» нужна сцепка из двух машин, либо бульдозер. 

Двух машин нет и не предвидится, до бульдозера десять километров. Вот и откапывались, выгребая грязь из-под колёс в надежде, что мотор таки вытащит. Не вытащил.
Встряли на обратном пути, а следовательно, с собой имелся изрядно поредевший (да, короче, пустой почти) пищеблок и, что гораздо важней, дефицит топлива – переночевать, прогревая машину не получится. Но соляра есть рядом – на том же объекте, где бульдозер и мои ребята монтажники. 

Ну а что мне, молодому красивому 10 километров. На часы глянул: 20:00. Темнеет в 22:00. При скорости 5 км/час, как раз до темноты буду на объекте. Ну а бульдозеру темнота безразлична, бульдозер с фарами. Сумку на плечо, сапоги помыл (зачем-то) и вперёд. 

Тундра красива пустотой. Пустыня, как пустыня. Только мокрая и пасмурно. А так – то же самое. Плюс бонус: от жажды не умрёшь. И солнце холодное. Как китайский фонарик светодиодный – светит ярко, но холодным светом. Не то что наши, советские, с лампочкой – луч жёлтый, тёплый.

Мне относительно повезло: застряли мы неподалёку от леса, по топкой грязи шкандыбать не много пришлось, в лесу дорога уже более-менее. Не сплошняком, конечно, плотная, но, где ручьёв нет неподалёку – вполне комфортная для пешехода. 

Лес… Ну как лес… Березняк, но берёзы все корявые, с перекрученными стволами. Высоких деревьев нет. Метров по пять, по шесть. И растут не часто, далеко в лес видно поэтому. В общем, иду я по этому, с позволения сказать, лесу. Иду ходко, но продвигаюсь медленно: дорога по холмам, а значит, вверх тяжело и вниз в сапогах по грязи не очень-то разгонишься.
Между очередными спуском-подъёмом наконец-то фартануло: две газпромовских машины навстречу. Как грамотный встаю на обочину, жду когда подъедут. 

Вообще, пешеход в тайге ли, в тундре ли – это как светофор: обязательно надо остановиться, если пешеход не показывает знаками, что остановка не нужна. Да и всё равно останавливаются – мало ли что. Потому что в этих местах человек без транспорта – нонсенс. А в охраняемой зоне газопровода, где я как раз и находился, человек без транспорта – ЧП. Ибо безопасность.
Но первая машина пролетела мимо, водила даже голову не повернул. 
Вторую останавливал нахально встав посреди дороги. Ну а чё. Это ж я ЧП, а не они.

Так и так, говорю, пацаны, в паре километров впереди, «Урал» перегородил трассу. Проехать вы не сможете. Вам нужно сейчас одну машину отправить к «Уралу» и попытаться его выдернуть, другая сейчас со мной возвращается назад до ПРС-3, я беру бульдозер и тоже едем дёргать «Урал». Если его выдернет первая машина, он перехватит нас по дороге и мы с бульдозером вернёмся. Если нет – то мы доедем и выдернем и «Урал», и вашу машину, если вдруг встрянет.

Мнутся. В итоге: «Ой, не, у нас топлива мало, мы дальше поедем, мож объехать получится…», «Блин, - говорю, - пацаны, что значит объехать. Там машина закрыла трассу, её надо выдернуть полюбому, иначе вообще никто проехать не сможет». 

Что-то промычали, нам, мол ехать надо и трогаться начинают. Ну, ладно, говорю, удачи. Они мне такие: «Это тебе удачи. Смотри, тут медведь ходит». И уехали. 

Не, ну вот не мудаки эти люди? 

У нефтяников в этом отношении дисциплина – мама не горюй. Застрял – хоть вертолёт вызовут, но вытащат, не дадут пропасть. Здесь, у газовиков,  видимо, иначе. Эти ребята, как потом выяснилось,  просто объехали нашего "Урала" по обочине. Рисковали засадить обе свои машины, но помогать ему не стали. Даже не остановились. 

Ещё и с медведем… Вот нафига было про него говорить. Понятно, конечно, и без них: Камчатка – медвежий край. Но как-то это всё больше умозрительно понимается. А когда вот так конкретно, что вот здесь, вот сейчас на дорогу может выйти медведь… Осязаемо это как-то чувствуется… С мурашечками. И полезло из памяти, что про медведей известно: после спячки злые, есть нечего, трутся возле лесных рек, ручьёв. Нападают без рыка, без оскала. Если голодный – обглодает, если сытый – может распотрошить из любопытства, ливером полакомиться.

В общем, страшно. И возвращаться смысла нет, и до точки далеко. Решил, что где наша не пропадала, надо двигать вперёд. 

А ездил я, в том числе и затем, чтобы с одним человеком один вопрос порешать. И с собой для беседы я бутылку коньяка брал. Выяснилось, что пока я ехал, вопрос решился сам собой, ну и зажал я коньячок. Повезло. Было, чем взбодриться. 

Двинулся дальше. Взбодряясь, естественно. Чем дальше я бодрел, тем дороже намеревался продать свою жизнь, в случае чего. Сначала, конечно, мысли об нидайбох осиротевших жене и сыне отгонять пришлось. Но я ж суровый, отогнал. Ревизия предметов показала, что у меня с собой баллон минералки, фонарь, мой верный нож и бутылка коньяка. Ну, ладно, уже почти полбутылки было. 

Дык в конце концов, что такое этот медведь. Обычное животное. Такое же, как, например, корова. Так что бояться его не надо панически. Вот, предположим, выйдет он сейчас на встречу. Главное – не бежать и не нервировать его. Спокойно встану и буду ждать, пока сам уйдёт. А не уйдёт если – ослеплю фонариком, оглушу метким броском бутылкой по башке и забью его стремительно баллоном с минералкой. И ножом потом освежую. И шкуру на балконе постелю.

Опосля полбутылки вспомнил, что животные боятся громкого крика и вообще шума стараются избегать незнакомого. Вспомнил и айда песни горлопанить. Особенно чижовскую: «Кррруууггом тайга, а бурые медве-е-еди, ассатаннели…». Я её практически нонстопом исполнял, с редкими вкраплениями «Стабой, стабой серцце бьёццааа!!! Стабой душа смийо-оцца…». Жалел, что гитары не было с собой. А то б вообще костёр развёл и песни у костра б себе устроил. От медведя гитарой сподручней отбиваться, опять же. 

И было мне уже всё пофигу – грязь, темень, медведи, окраина эта имперская, Камчаткой называемая… Было мне хорошо и весело. 

Коньяк кончился в аккурат, когда показалась вышка, что возле объекта.
Так и не встретился мне медведь. Возможно он и хотел мне встретиться, но испугался. Значит – я его победил. Сейчас, конечно, со смехом, но как вспомню, как я на измену присел…

На объекте встретили меня пацаны, накормили вкусным супом, напоили водкой. И стало мне совсем отлично. 

Ну, а как мы потом среди ночи двинулись на бульдозере, как дёргали «Урал», как по дороге выручили почти уже утонувшую «Ниву» с двумя бухими камчадалами внутри, как встречали камчатский рассвет шастая по ручьям в поисках одного из этих камчадалов, который почему-то захотел от нас убежать, как я потом вырубился в кунге и чуть не угорел – это, как говорил незабвенный Алан Александр Милн, уже совсем другая история. 

Медведя же я увидел примерно через неделю. Точнее, медведицу. Она была действительно крупная, шкура её отливала жёлтым и за ней следом, как мячики, прыгали три медвежонка.