А с небосклона бесшумным дождем         
падали звезды.

В.С.Высоцкий

    Порой, чтобы узнать человека, требуются годы. Достаточно много времени нужно, чтобы понять, чем он живет, какие тараканы у него в голове. Я не имею в виду привычки, или особенности поведения в быту, скорее человеческую суть, так называемый внутренний стержень. Если он конечно вообще есть. Другое дело – война. Когда каждую секунду смотришь в глаза смерти, просто не остается времени надевать свои социальные маски на все случаи жизни. Тогда каждому видно твое настоящее лицо.
***
    Уже стемнело, когда в штаб нашего полка привезли подкрепление. Движок полуторки тарахтел довольно громко, так что часовые даже если и уснули вдруг, наверняка успели б приготовиться к встрече.
    Видавший виды Газ-АА остановился перед шлагбаумом, боец, а это, по-моему, был Антонов, проверил документы водителя, не забыв, как следует посветить ему фонариком в лицо. Затем махнул рукой, и его напарник поднял шлагбаум. Полуторка вкатилась на территорию штаба. Я мельком глянул в лицо водителя – этот парень, похоже, был в пути целый день, и как не уснул только.
    - скорее-скорее! – замкомполка нарисовался, майор Нетребко – оперативно давайте.
    Из крытого кузова вылезали молодые пацаны, тоже утомлены долгой поездкой, да еще, похоже, не совсем в курсе происходящего.
    - выгружаемся, - разруливает Нетребко, - вещи складываем сюда и строимся вдоль здания санчасти.
    Присаживаюсь на лавку у клуба, подожду, пожалуй, пока все закончится. Скоро отбой, а мне еще новых бойцов размещать.
    -… захватчики вероломно напали на нашу страну, – полным трагизма голосом вещал Нетребко, - вражеским бомбардировкам подверглись Рига, Шауляй, Каунас, Вильнюс, Брест, Киев, Севастополь…
    Краем глаза замечаю Прохорова, комиссара полка, стоит тихонько так, в тени, прислонился к стене и вслушивается, видно даже, как уши напряглись. Поэтому Нетребко так старается, понятно…
    Закуриваю папиросу, никак не могу отделаться от вредной привычки. Пускаю колечками дым, а сам все думаю, надолго ли все это? Дома жена, когда теперь увижу ее.
    - Новиков, ты чего там прохлаждаешься? – выдернул меня из мира грез Нетребко, - вот бойцы твои, обустрой, чтоб все как положено!
    - есть, товарищ майор! – смотрю, парни вроде адекватные достались, толковые. По крайней мере, на вид. Ну, ничего,  найдем общий язык.
    - значит так, товарищи бойцы, - вводный курс даю прямо здесь, - про общую ситуацию в стране и в мире вам уже рассказали, но это все там, - показываю рукой на звезды, - у нас здесь своих забот полон рот. Давайте для начала познакомимся. Лейтенант Новиков Сергей Анатольевич, начальник узла связи полка.
    - Ох как оно! – улыбчивый парень, на вид самый молодой из всех, - Новиков Никита Семенович! Однофамильцы выходит.
    - ты еще братья скажи! – под общие улыбки озвучил стоящий с краю парень. Большой, крепкий, под два метра ростом. «Русский богатырь» - первое, что приходит в голову.
    - выходит однофамильцы, - отвечаю, - но на послабления не рассчитывай!
    - все правильно! – грузин добавляет, - земляков и однофамильцев вдвое больше нагружать надо!
    Снова улыбки. Богатырь представляется:
    - Берест Алексей Прокопьевич, 21 года рождения.
    Веселый грузин:
    - Джибладзе Леван Джуаншерович, 19 года.
    - ах вот оно что, - стебет его в ответ Новиков, - у тебя же однофамильцев один-два на всю армию.
    Хорошо, что веселятся, пока можно. Посмотрим, что завтра будет.
    - ну, вот и отлично! – улыбаюсь для поднятия морального духа, - пойдем, расселю вас, может, кто перекусить захочет, и спать. Завтра в полшестого подъем. Если конечно по тревоге раньше не поднимут…
***
    В голове вертелось всякое непотребство, сон никак не шел, и я вышел покурить. Дежурный при свете лампы внимательно разглядывал потолок с закрытыми глазами. Я жестом показал ему, что можно не вставать, да он похоже и не собирался, только что-то пробормотал во сне.
    Небо завораживало своей звездной картой, мирное чистое небо. Никак оно не вязалось с тем небом, что в радиосводках сеяло смерть и разрушение.
    - товарищ лейтенант, присяду, не возражаете? – Берест.
    - садись, Алексей, - отвечаю, - что же не спишь? Уж поверь мне, сон сейчас для тебя в диковинку будет, на вес золота.
    - да какой уж тут сон, - отвечает, - голова от мыслей разных пухнет, попробуй тут уснуть.
    - а ты не думай, - советую, - на войне много думать вредно. Да и за тебя уже все подумано.
    - может и так, - закуривает, - а может, и нет. Война-то, как думаете, надолго?
    - а как ты к синематографу относишься? – включаю «еврея».
    - положительно, - смотрит на меня, - кино люблю, только не смотрел ни разу.
    - ну, так, значит, и не видел фильм «Если завтра война», – и поясняю сразу, - так вот там хорошо видно, что к войне мы готовы. Посмотрим, как сложится все, может, за неделю отобьемся, а может и раньше.
    - а товарищ Сталин не выступал еще? – интересуется, - а то мы в дороге весь день, какие уж тут новости.
    - нет еще, - отвечаю, - выступил  Молотов, вроде все под контролем и через границу пехоту не пустим, и может, завтра перейдем в контрнаступление. Не знаю, им там сверху виднее конечно. Нам же пограничники не доносят, сколько сил фашист бросил на Советский Союз.
    - неделю, говоришь… - я даже вздрогнул от неожиданности. За беседой не заметил, как подошел Сергей Никитич, тоже сегодня отмобилизованный, но в отличие от нас вкусивший прелести первой мировой.
    - не помешал беседе? – с прищуром так улыбается. Лицо загорелое, морщинки уже пошли, но взгляд живой.
    - нет, конечно, - отвечаю на правах старшего из двух, - присаживайтесь.
    Он, однако, не садится, а все смотрит так же открыто:
    - германец, ребята, мужик серьезный, - спокойно так говорит, уверенно, - он до конца пойдет.      Уж поверьте, и за неделю, и за месяц тут вряд ли управимся. Вот тогда и насидимся, и належимся, и наползаемся еще. Всем погеройствовать хватит…
    - ну да может и обойдется еще, - говорю, а червячок сомнения размером с удава подгрызает изнутри и шепчет «хрен что обойдется! Вся Европа в огне, а Советский Союз на другой планете?»
    - два года Европу лихорадит, везде немец! – Никитич как мысли мои читает, - и на этом не остановится точно.

***
    Неделя пролетела, как один день. Хоть война и была достаточно далеко, работы хватало.  Зенитные артиллерийские дивизионы занимали свои позиции для организации противовоздушной обороны Ленинграда, наш же полк занимался организацией связи. Прокладывали проводные каналы, устанавливали полевые узлы связи. Все делалось с энтузиазмом и на совесть. Тогда мы еще не знали, как враг легко разнес в пух и прах наши аэродромы в приграничных городах, и какие огромные потери несли наши войска, не имея прикрытия с воздуха.
    Двадцать четвертого был разбомблен Минск, и это стало для нас просто шоком. Разговоры про вражескую территорию и про скорую победу сразу поутихли. Однофамилец мой, Никита Новиков, тогда же убыл в распоряжение авиаполка, у них недобор был в экипажи, потому как к войне мы, конечно, были готовы, но как-то не совсем. Так что добровольцем пошел на стрелка-радиста учиться. Рад был очень, как помню, очень уж небо его манило.
    Тридцатого поздно вечером мы возвращались в расположение полка. Сегодня проложили более двадцати километров провода, да еще поступил приказ на все основные узлы связи установить аппараты Бодо для работы в дуплексном режиме. Завтра должны были завезти, так что дел будет невпроворот.
    Полуторка буквально неслась по дороге, движок выжимал под пятьдесят километров в час. У ефрейтора Матвеева, который был за рулем, наверное, ветер свистел в ушах.  Леван курил Беломор, матерился на каждом ухабе, пытаясь донести до водителя какую-то мысль про сборище Буратин и культуру вождения. Большинство ребят дремали, день и вправду выдался тяжелым. Мы с Алексеем разговорились, и тогда я многое впервые узнал об этом парне.
    - слушай, Леш, как воевалось то? Неспроста тебя комбат отличником боевой и политической подготовки назвал, - спрашиваю. Сам-то я во время финской войны грыз теоретический гранит военной науки, да в наряды ходил.
    - да как, Сергей Анатольевич, воеваться то может? Страшно сперва, а потом привычно. Устаешь бояться. Зато на лыжах ходить теперь умею, хоть сейчас на соревнования. А про отличника, так это он дело мое лично посмотрел.
    - ну, до меня дело не дошло твое, не читал. Подвиг, наверное, совершил?
    - скажете тоже, подвиг. Ночью возвращались с задания хоженой тропой, вроде все тихо. Вдруг слышу, чихнул кто-то, что ли. Ну, я, как учили, командира на землю, собой закрыл. Выстрел. Пуля шинель на спине оцарапала, да хлястик сорвала. А ребята не стушевались, разрядили обоймы в «кукушонка» этого, чтоб чихать не повадно было. А мне в личное дело благодарность вписали «за спасение жизни командира».
    - родителям радость, такого сына воспитали! – улыбаюсь.
    - многое отдал бы, чтоб родителей порадовать, - вздыхает, - одиннадцать мне было, когда мы одни остались. Так что нас сестры воспитали…
    - извини, - мне неудобно, - не знал.
    - ничего, - говорит, - только точно знаю, голод  пострашнее войны будет. Шестнадцать детей нас было, а к 34-му году девять осталось. Какая там школа, рано повзрослеть пришлось.
      «Нет, - подумалось мне тогда, - как бы ни был немец силен, а взять нас - у него кишка тонка».
    Помню, как сказал ему, похлопав по плечу:
    - не переживай, Алексей, вот закончится война, мы с женой обязательно в Горяйстивку к вам приедем. А чем смогу, обязательно помогу, всегда можешь на меня рассчитывать.
    - да что вы, Сергей Анатольевич, сами справимся, всех на ноги поставим. А в гости, это да, всегда рады будем.
    И был уверен я лишь в одном – этот справится, на горбу своем вытянет, но помощи просить не будет.
    А на следующий день с заявлением впервые с начала войны выступил Сталин, и стало понятно, что завтра-послезавтра мы домой не вернемся. Да и вообще вернемся ли.
    А уже в августе наши пути разошлись, закружила война со страшной силой…
***
    Если кто-то скажет вам, что Берлин не оборонялся с воздуха, пусть повторит все это Сашке Доценко и ребятам из его штурмового отряда, чьим последним пристанищем стал дом 18 по Шарлоттенбургштрассе. Я не видел Сталинград, не видел Курской дуги, но, скажу точно, в Берлине было не легче. Бои не прекращались ни днем, ни ночью, фрицев было по пятьдесят штук в каждом доме, и они стояли насмерть.
    Но Берлин должен быть взят и взят в кратчайшие сроки. Именно поэтому за неполных две недели войска нашего первого Украинского преодолели почти триста километров. Именно это вдалбливали нам политруки, именно эта мысль стучала в наших головах даже не молотами – кузнечной кувалдой. Возьмем Берлин – конец войне.
    Мне было поручено возглавить штурмовую группу и выдвигаться на усиление 79 стрелкового корпуса, который неумолимо приближался к рейхстагу. Так Украинский фронт я сменил на Белорусский. Ничего личного.
    - есть! – а следом щелчок затвора. Володя Кишин дослал очередной патрон в патронник, стреляная гильза упала рядом в кучу извести.
    - сколько их еще? – интересуюсь.
    - не знаю, Сереж, - отвечает, не меньше пяти уж точно.
    Проклятые фаустники засели в угловом здании, уже два наших танка накрыли. Для боев в городе панцерфауст был ох как эффективен. Единственный минус – реактивная струя с обратной стороны, которая из толпы выделяла похлеще страусиного жабо.  Ее то и дожидался Вова, а затем снимал падлу со своей трехлинейки.
    - Товарищ капитан, - из соседней комнаты Славка, - у этих сволочей похоже две зенитки через  дом левее на крыше стоят. Их уничтожить – и самолетам путь открыт, с землей сравняем весь квартал.
    - туда не сунуться, - отвечаю, -  зенитки твои на крыше, а под крышей три этажа снайперов. Двух шагов не успеешь сделать, а через тебя уже муку просеивать можно будет.
    Славка был далек от кулинарии, но котелок его работал что надо. Поэтому сначала он обдумал проблему, хохотнул, а потом выработал решение:
    - мы сейчас снимаем долбанных фаустников, тогда наши танки и артиллерия получит немного простора. Подрихтуют фасад здания, а там, может, прорвемся.
    - нас бы прикрыл кто, - Антон Седов, старшина, орет с первого этажа, - ворвемся в здание вдесятером, и что они со своими винтовками против наших ППШ?
    - толково, - отвечаю, - давай, Слав, пулей к комдиву Негоде, изложи предложение, и обратно. Главное – уцелей. За себя – своей головой отвечаешь!
    Он улыбнулся, понял каламбур, полулежа взял под козырек и выполз на лестницу.
***
    Восемь утра тридцатого апреля. Мы на левом берегу Шпрее. Мост Мольтке взят. До следующего наступления есть полтора часа. Глаза закрываются, как будто к векам пудовые гири привязали. Саднит плечо – осколками поцарапало. Выстрелы не прекращаются, но они немного левее, и можно чуток отдохнуть. Из остатков двух штурмовых отрядов осталось дай бог численность одного, так что опять новые лица. Неизменно только одно – ты знаешь, что твоя спина надежно прикрыта.
    - Слав, есть воды немного? – вытираю сажу с лица.
    - ага, - Славка чуть улыбнулся, передает флягу, движений минимум, надо восстанавливать силы. Рядом Антон, а с ним младший сержант, не запомни его имени. Примчался к нам с распоряжением командира дивизии, а тут сражение началось, обратно никак, с нами отстреливался. Показывает часы на руке, как будто золотые. И уж больно не вяжется эта блестящая вещь с хлопчатобумажной рубахой в грязи, копоти  и крови.
    - ого! – Антон аж присвистнул, - где взял? Неужто с фрица снял? Небось гауптмана или оберста обобрал?
    - не, - младший сержант прислонился к стене, - эт мы вчера Дом Гиммлера брали. Ох, сколько же там добра всякого, и статуи тебе, и картины, а мелочевки не счесть…
    - э-эх, - мечтательно выдохнул Седов, - вот если останусь живым, возьму домой безделушку с немецкой земли, статую какую-нибудь, типа женщины без рук…
    - так я не сам брал, - отмахнулся младший сержант, - мы как фрицев разбили всех, замполит наш, Алексей Прокопьич, принялся считать все, опись делать, чтоб в музеи передать потом поштучно. А в одной из комнат коробка и написано там, типа для генералов рейха, чьи подчиненные Кремль возьмут. Ну, тут он открыл и говорит: «а мы часы эти раздадим бойцам, что здание брали, да на рейхстаг штурмом пойдут!» Ну, мы идею поддержали – дело же говорит человек. Вот нам часы-то и раздал. Там еще неизвестный офицер был какой-то, штук пять хотел взять, но Берест его быстро осек:  «я что-то вас в бою здесь ни разу не видел. А с такими длинными руками – к церкви. Там может и подадут!» Ну, мы все в хохот, а тот так зыркнул злобно, развернулся и ушел. «Ты об этом пожалеешь, лейтенант!» - бросил напоследок. Шептались, что вроде из СМЕРШа он, да разве Береста напугаешь.
    Рассказ его я слушал вполуха ровно до слова Берест.
    - слушай, сержант, - спрашиваю, - как тебя звать-то?
    - младший сержант Петр Пятницкий, первый батальон 756 стрелкового полка…
    - Идрицкая? – интересуюсь.
    - она самая, 150-я стрелковая, ордена Кутузова второй степени.
    - слушай, Петр, - продолжаю выпытывать, - Береста ты упоминал, Алексея Прокопьевича, расскажи, кто это?
      - замкомбата нашего по политчасти. Вот такой мужик! – показывает большой палец.
    - не сомневаюсь… - отвечаю. А сам думаю «выжил, чертяка! Может, и встретимся еще, спляшем вместе на гитлеровских костях!» И до того полегчало на душе тогда, словами не передать.
    - а сейчас где он? – спрашиваю.
    - знамо дело, где, - отвечает, - в расположении полка. К востоку по окраине площади в здании гестапо они и находятся сейчас. Полковник Зинченко Федор Матвеич, комполка наш, приказал к обеду сегодня рейхстаг взять и водрузить знамя победы. Вроде как сверху приказ пришел, позже никак нельзя.
    - а рейхстаг-то где? – удивляюсь, - до него ж сколько еще…
    - туман сейчас, товарищ капитан, да и в дыму все, но если к востоку отсюда смотреть - подползает к окну и показывает рукой, - сразу за вон тем зданием площадь, которую канал пересекает, а в середине здание с серыми колоннами. Так это и есть рейхстаг. Отсюда метров триста, если по прямой.
    - охренеть, - вырвалось у меня, - в этом дыму и не поняли, что в  самое логово врага забрались.
    - товарищ капитан, - спохватился Пятницкий, - это ж и есть приказ Шатилова.  В пылу боя не успел передать. Утром пытались Рейхстаг с наскоку взять, не смогли - отбились фрицы. К полудню подкрепление подойдет, будем заново штурмовать. Вашему отряду занять позицию на восточной части площади, где фонтан был. Перекрестным огнем закроем всю площадь, и тогда обязательно прорвемся! С вашего разрешения?
    С этими словами он поправил каску и, пригнувшись, приготовился нас покинуть.
    - да, Петруха, давай, передай комбату своему, Неустроеву, займем назначенную позицию. Обязательно прикроем!
***
    Если вы хоть раз заглядывали в учебники истории, то наверняка встречали там приказ Жукова, где черным по белому написано, как наши бойцы водружали знамя над рейхстагом в 14.25 тридцатого апреля. Так вот заявляю вам авторитетно – это все херня. В начале четвертого, когда мы артиллерийским огнем прижимали фрицев, ни один из советских бойцов не преодолел и десяти метров Королевской площади. А до Рейхстага таких метров было двести!
    -Сереж, смотри, - ко мне повернулся Володя Кишин, - вон там, по-моему, двое наших!
    Я высунулся глянуть, получил скользящую пулю по куполу каски и присел обратно.
    - я тебе верю! – кричу, - а что там?
    - двое почти к каналу доползли! – орет, - у них знамя! Есть!
    Это он умудрился из трехлинейки снять еще одного пулеметчика. За каналом предпоследний рубеж обороны, дзоты, и траншея.
    Минут через двадцать плотным огнем продавили фрица и загнали вглубь Рейхстага. Один из бойцов со знаменем поднялся на ноги и бросился к колоннам перед зданием. Антон снизу орет:
    - Сергей, смотри, это же Петруха Пятницкий!
    Я выглянул, точно, младший сержант Пятницкий, первого батальона 756 стрелкового полка. Забежал на ступени между колоннами, размахивает знаменем, что-то выкрикивает, получает несколько пуль и медленно оседает на ступени. Время на его золотых часах остановилось без четверти четыре. Светлая память.
    Из его рук знамя принимает другой боец, закрепляет на колонне. Обстрел не прекращается, но и наши подобрались гораздо ближе – враг отступает внутрь здания.
    Мобильной группой передвигаемся к соседнему дому, новому рубежу прикрытия. Наши разведчики так и не проникли в само здание Рейхстага, отступают. Похоже, будет небольшой перерыв и новый штурм. Есть полчаса, чтоб чуть-чуть передохнуть. Дым немного рассеялся, и я позволил себе маленькую слабость – глянул на небо. Еще подумал тогда, что и над Берлином оно может быть голубым. О чем в тот момент подумал снайпер, неизвестно, да я и не хотел его спрашивать. Просто упал от сильного толчка в грудь. Стало трудно дышать, рубаха быстро намокала от крови, в голове мутнело. Помню только, как две пары рук подняли меня, да еще какие-то голоса. Может быть даже голос Левитана: «а мы заканчиваем цикл передач Сергей Новиков на войне…».
***
    Военно-полевой госпиталь был  развернут в одном из уцелевших зданий. Помню, когда очнулся, врач сказал:
    - можешь поблагодарить мать за рубашку.
    - какую? – я хоть был и слаб, но любознателен.
    - ту, в которой она тебя родила, - отвечает, - ранение сквозное, легкое не задето. Но война для тебя, похоже, окончена.
    - как окончена? – удивляюсь.
    - еще три-четыре дня, и для всех окончится. Вчера Рейхстаг взяли, слух идет, что Гитлер застрелился.
    - вот так новость! – мне даже обнять его захотелось. Доктор выглядел, кстати, ничуть не лучше меня, еле на ногах держался. Фрицы наших врачей без работы не оставляли.
    Организм требовал отдыха, видимо даже разговор отнимал много сил. Засыпая, я обратил внимание на совсем еще молодого пацана на соседней койке. Лицо его показалось очень знакомым.
      Сколько проспал, не знаю, но было уже темно. Сосед мой, оперевшись на локоть, жадно пил воду из алюминиевой кружки.
    - слышь, браток? – разлепляю пересохшие губы, - лицо мне твое знакомо, ты кто такой? Откуда?
    - Парамонов Борис, ефрейтор, 674 полк 171 дивизии.
    - вчера Рейхстаг брали? – спрашиваю, - какие потери?
    - позавчера уже, - улыбается, смотрит на циферблат новеньких золотых часов, - четверть первого, второе мая. А потери большие, только наша рота тридцати не досчиталась. И чего торопились так, обязательно тридцатого взять. Могли бы провести артподготовку, как следует, день потеряли бы, но, сколько б парней живыми остались…
    - как ранение получил? – интересуюсь, отвлечь надо,  - что еще было? А то я все проспал.
    - по глупости, - отвечает. Улыбается, но уже по-доброму. Да этому парню и двадцати-то не дашь, - весь Рейхстаг захватили уже, и знамя на крыше закрепили. Фрицы в подвалах заперлись, а их там тысячи полторы, наверное. И уже переговоры о капитуляции начали, Берест туда пошел. А мы чуть слабину дали, я спиной только повернулся, тут очередь автоматная, обе ноги перебило.
    - Берест, говоришь? – я уже ничему не удивлялся.
    - ну да, - отвечает, - вышел их парламентер и сказал, что будут вести разговор не меньше, чем с полковником. А Негода и Зинченко в штаб уехали с докладом к совещанию. А капитан Неустроев, комбат, ну такого телосложения неатлетического, совсем не похож на полковника. Тут ему в голову и пришло: «Алексей, тут кроме тебя никто на немчуру впечатления не произведет. Одевай кожанку, чтоб погоны прикрыть, вот фуражка с красным околышем, а я у тебя адъютантом буду». Так и сделали, а чем закончилось, я не знаю, потому как во время переговоров и подстрелили меня.
    - держись, браток, - говорю, - живы будем, не помрем!
***
    Шестого я уже попробовал самостоятельно прогуляться по коридору. Борис рассказал мне в подробностях, и как знамя победы зарделось над Рейхстагом, и про неустроевское «Если с Егоровым и Кантарией что-то случится, Берест точно дойдет».
    Восьмого я самостоятельно смог доковылять до штаба 79 стрелкового корпуса, выяснил расположение 756 полка, но Береста там уже не было – он выполнял новую задачу командования. Сопровождал эшелон с репатриированными в Москву.
    Линия фронта к тому времени была у Эльбы, и даже был подписан первый акт о капитуляции Германии. Прогулка по Берлину оставила двоякие ощущения. Город выглядел мертвым, разрушено было все, и эти развалины давили неимоверно. Однако, жизнь в городе не замерла, вы попробовали бы пройти по улицам с хлебом. Решительно невозможно – немецкие дети, маленькие четырех-пяти лет, подбегают, ласкаются, как к родному отцу, плачут, если мать пытается забрать. Отдал все, что было – они в этом не виноваты. Тяжело.
    В этот же день вечером была принята окончательная капитуляция. Однако мир с Германией Советский Союз так и не подписал.
    Двенадцатого я уже стал траспортабельным и отправился с одним из эшелонов в столицу, но Береста там уже не было, он получил несколько дней отпуска и отправился на родину.
***
    Долечивался я уже в Москве, повесил на парадный китель орден Красного знамени, медаль за взятие Берлина, получил место в Наркомате ВС СССР. Через семь лет закончил службу и перешел в Министерство Связи, однако общение с фронтовыми друзьями поддерживал. С Антоном Седовым, который после войны работал мастером в цехе на заводе Серп и Молот,  дружили семьями, вместе отмечали праздники.
    В шестидесятом году один из сотрудников собирался в командировку на Украину, и тогда я попросил его разузнать про Береста, передал ему все, что знал. Тот вернулся, рассказал, что сестры Береста остались жить там же, а сам он с женой перебрался в Ростов-на-Дону, на родину супруги. Дали адрес, и я решил летом обязательно поехать.
***
    Ростов - красивый город, это я вам точно говорю. И климат там получше, чем в Москве. Люди добрые, улыбчивые, ну, по крайней мере, тогда были.
    Дом, в котором жил Алексей с семьей, произвел удручающее впечатление. Хотя и новый, двухэтажный, но в подвале котельная, шум от которой я еще в начале квартала услышал. Квартира на первом этаже. Лешки дома не было, дверь открыла супруга.  Красивая женщина, другую рядом с ним я и не представлял.
    - здравствуйте, а вы к кому? – спрашивает.
    - Берест Алексей, - отвечаю, - мне сказали, он здесь живет.
    - здесь-то здесь, а вы ему кто?
    - товарищ фронтовой, - объясняю, - довелось послужить вместе, Новиков Сергей Анатольевич. Вряд ли он обо мне рассказывал, в сорок первом это было.
    - ну, заходите тогда, - улыбается, но грустно как-то, - не в дверях же дожидаться будете. А меня Людмила зовут.
    - очень приятно, - снимаю ботинки, прохожу в кухню. Квартирка небольшая, комнат две, но одна закрыта почему-то.
    Пока Людмила готовила, разговорились.
    - вы не поверите, - говорю, - в сорок пятом с разных сторон Рейхстага были, да так и не встретились.
    - это больная тема, - рассказывает, - Егорова и Кантарию все знают, а про Лешку ни слова нигде. Как будто и не было его там. Звезду героя все получили, Зинченко, Неустроев, Сьянов, Егоров, Кантария. А Леше Орден Красного Знамени…
    - как же так? – удивляюсь, - а ведь и вправду нигде про Береста ни слова.
    - сколько Лешка ни пробовал восстановить справедливость, куда бы ни обращался, бесполезно. Кто знал – либо умерли, либо молчат. Неустроев приезжал когда, рассказывал, что лично представлял Лешку к званию Героя, и Зинченко написал резолюцию «достоин», и Шатилов – «достоин». Вроде как Жуков лично вычеркнул – не любил политработников, сказал, что и ордена хватит. Может, сыграло свою роль и то, что посольство по ошибке расстреляли одного из нейтральных государств, так в дыму все было, да и не сами же решили брать, приказ пришел. А в итоге написали «воспитательная работа в батальоне – неудовлетворительная». А может и та история с проклятыми часами, СМЕРШ ведь тоже не мог этого так оставить. Ну да бог им судья. Да и потом его быстро направили эшелон сопровождать. Задание, как ссылка, подальше. Но может и к лучшему, не поехал – мы бы не встретились…
    - расскажи, кстати, как это случилось? – интересно мне.
    - да как, - продолжает, - приехал он в Москву, а оттуда на родину под Харьков, ему ж пару дней отпуска дали. Только в поезде тиф подхватил, сняли с состава, и в ближайший госпиталь – в Ростов. А я медсестрой там.
    Улыбается, хорошие воспоминания.
    - лечила пока, влюбилась по уши. Да и он тоже. «никуда, - говорит, - тебя не отпущу. С собой заберу». Так мы вместе в Берлин и приехали.
    - да, дела, - вздыхаю, - романтика.
    - да какая там романтика, - раскатывает тесто, - дослуживать отправили в Севастополь. Моряки не очень-то пехоту жалуют, но Лешку сразу как своего приняли. Как дембель пришел, на вокзал все провожать пришли. А потом вернулись сюда, под Ростов, в землянке жили, да тюрьма эта проклятая…
    - какая тюрьма? – я аж поперхнулся.
    -  не знаешь? – удивилась Люда, - он же два года только, как на свободу вышел…
    - охренеть! – не сдерживаю эмоции, - это за что же?
    - в пятьдесят третьем работал он директором отделения кинофикации, и приехал тайком ревизор, нашли нарушение – людей в зале больше, чем денег в кассе. Кассирша промышляла. Ну, его на допрос. А у Лешки характер, сам знаешь какой, на словах «ну, это мы еще разберемся, где и как ты служил» не выдержал, схватил этого следователя и вместе с креслом отправил через окно воздухом подышать. Тот, пока летел со второго этажа, засветиться успел – свидетелей полно. Так что к присвоению казенных денежных средств еще и это добавили. Только денег-то чужих он отродясь не взял бы. Когда имущество пришли описывать, а у нас землянка – землянка и есть. Четыре стены и все.  Так к делу и приобщили «нет ничего». Дали десять, по амнистии, когда Сталин умер,  до пяти сократили.
    В это время с работы пришел Алексей:
    - Люд, привет! А у нас гости?
    Я разволновался, двадцать лет не виделись все же.
    - Сергей! – узнал он меня сразу, - вот уж не ожидал!
    Сам он изменился, шрамов на лице достаточно, еще больше, крепче стал. Только глаза все те же, живые.
    - Лешка! – обнимаю этого здоровяка, - вот так суждено нам встретиться много лет спустя!
    Засиделись мы глубоко за полночь, вспоминали, рассказывали, пили «Коленвал». Нам было что рассказать друг другу. И про рукопашную с немцем в зимнем лесу, оттуда и шрамы на лице и руках, и про Ленинградское политическое, которое временно квартировало в Шуе, и про последнюю радиограмму моего однофамильца Никиты Новикова «самолет горит. Идем на таран вражеской колонны». Помянули всех тех, кто остался там, не вернулся к родным.
    - … «Шатилов уже Жукову доложил, что знамя вовсю развевается над Рейхстагом, - это Леша рассказывает про знамя победы, - а вы мне тут «фонарика не нашли». Сьянов – с ротой автоматчиков прикрываете. Егоров и Кантария со знаменем, Берест – возглавишь! И помните – или Знамя над Рейхстагом будет развеваться или задницы наши». Вот так буднично нас и отправили на задание. Фриц отстреливался будь здоров, а что, им отступать некуда. Тьма кромешная, света нет нигде, а немчура еще гранаты свои нам подбрасывает. Один раз прямо под ноги прилетела, я отфутболил потихоньку, но видать не так далеко – ноги посекло осколками. Лестницы полуразрушенные, так что пока до верха добирались, парней буквально на плечах поднимал – иначе никак. Хорошо, ребята прикрывали, один Петро Щербина фрицев полвзвода положил, и это при том, что ранен в плечо был. Человечище!
    - Щербина, - ненароком перебиваю его, - это не тот, который у Пятницкого знамя принял на ступенях Рейхстага?
    - он самый, - отвечает, - а Пятницкого жалко, он ведь младшим сержантом три дня как стал, совсем молодой пацан…
    Мы помянули не чокаясь.
    - так вот и представь, - продолжает, - знамя все-таки вынесли на крышу, закрепили на скульптуре какой-то, говорят Вильгельма. Я сам лично ремни затягивал. А итог какой? Больше ста бойцов за взятие Рейхстага к Звезде Героя представляли, а наградили 15 только. Остальные недостойны, получается? Петро Щербина из пекла не вылезал, а выходит, вообще не при делах? Это почему? Потому, что в деревне своей пацаном несовершеннолетним в сорок первом жил на оккупированной врагом территории? В гробу я видел такую справедливость…
    - слушай, Леш, - говорю, - была бы у меня Звезда, обязательно отдал бы ее тебе!
    Он посерьезнел:
    - перестань! Ты пойми, мне не нужна ЧУЖАЯ Звезда! Неужели кто-то ее недостоин? Если и есть такой, кто в тылу просидел, и по блату Героя получил, так он НИКОГДА не придет ко мне и не отдаст свою Звезду. Мы же не хозяйством меряемся – я больше сделал для победы, нет, я!     
    - извини, - и ведь я понимаю его прекрасно, но и помочь не могу.
    - забудь, - отвечает, - просто давай не будем об этом. Я ведь судимый, какие мне теперь награды, я теперь никто…
***
    Погостил у Береста несколько дней, и все удивлялся, какой широкой души человек. Во второй закрытой комнате оказывается жила другая семья – в бригаде Береста работал парень, чья невеста была беременна, но свадьбу не играли, потому как жить негде. Лешка прописал их у себя. Хотя и квартира ему буквально кровью досталась. После смены на «Ростсельмаше» шел на стройку дома, без отдыха до кровавых мозолей.  Вечерами, как  выходили гулять – Лешку сразу облепляли соседские дети, просили покатать. Никому не отказывал.
    На вокзале тепло распрощались, обязательно пообещал ему, что приеду еще.
***
    Газеты я не читал. Слишком мало полезного там было, да и не люблю я все эти превосходные тона, не совсем это правильно. На мой взгляд.
    Поэтому статью увидел случайно. Пятого пришел на свое дежурство на центральный телеграф, и по смене получил вчерашнюю газету с разгаданным кроссвордом и большим заголовком на первой полосе «ГЕРОЙ ВСЕГДА ГЕРОЙ».  Выпуск от четвертого ноября тысяча девятьсот семидесятого года. Алексей Берест третьего ноября забрал внука из школы. Шли домой через железнодорожную станцию, как раз когда поезд подходил. Люди начали толпиться на платформе, вытолкнули маленькую девочку не рельсы. Алексей отодвинул внука, бросился на рельсы, оттолкнул девочку, а сам не успел. Тело метров через пять только выбросило на платформу. Было ему сорок девять…
    Похороны были шестого, а седьмого я добрался в Ростов. Направился прямиком к дому, где жил Берест. Когда увидел Люду, даже не узнал сразу – настолько она постарела за эти дни. Слез не осталось, выплакала все. В дом постоянно приходили люди, не только соседи, со всего города, выражали соболезнования, приносили цветы.
      - а знаешь, - Люда крепко держит меня за руку, - за пару дней до смерти Лешка проснулся ночью весь в поту, и дышит часто-часто. «что случилось?» - спрашиваю. «приснилось, - отвечает, -что ранили меня тяжело, умираю…». Обняла его: «ну что же ты такое говоришь? Когда же эта война проклятая тебя отпустит? Давай лучше сходим в театр с тобой или в кино? Цветов мне купишь, ты их так давно мне не дарил…» «обещаю, - говорит, - на день рождения у тебя будет много цветов».
    В горле стоял ком, а на глаза наворачивались слезы. У Люды ведь сегодня, седьмого, день рождения. Сдержал, выходит, Лешка последнее обещание – весь дом был завален цветами. Мне было очень горько и, честно говоря, тогда мне впервые в жизни было нечего сказать. Да и не нужны были слова. 
    На могилу его несли и несли цветы. За несколько часов, что я был на кладбище, будто половина города приходила отдать дань герою.
***
    Ночью выпал первый снег. И там, где еще вчера было царство грязи и слякоти, сейчас все в серебре. На небе ни облачка, яркое солнце отражается в миллиардах снежинок на газоне, ветвях деревьев, автомобилях, лавочках и заборах.
    Тысяча девятьсот семьдесят девятый. Третье ноября, день моей памяти. На кухне только я и наполненный до краев стакан.
    Очень грустно и противно на душе оттого, как страна благодарит своих героев. Тех, кто умирал, чтобы не отдать ни пяди родной земли. Тех, для кого не было важнее долга, чем долг перед Отечеством.  Какое будущее ждет государство, которое не чтит память своих героев. Тех, благодаря кому возможно его настоящее? Как такое возможно, что Председатель Президиума Брежнев имеет четыре Звезды Героя, а для Береста не нашлось даже одной?
    Не знаю, откуда такое расхожее мнение, что ветеранам не так важны награды, они ведь сражались за Родину. Это неправда. Люди войны, фронтовики, очень принципиальны. Для них важно признание – и не потом когда-нибудь торжество справедливости, а сейчас. Ведь с каждым годом это поколение не молодеет.
    На парады я не хожу, да меня и не приглашают. И на вопросы про фашистов мне ответить нечего – не люблю за глаза говорить. А все, что хотел, сказал им тогда в лицо.
    За окном солнечный день, в такой день очень хочется жить, и даже грусть становится светлой. И я с надеждой смотрю в будущее. То, которое мы дарим нашим детям и внукам.

"PS: во избежание недоразумений хотел бы уточнить, что при написании данного креатива были использованы материалы из журналистских расследований Игоря Бондаренко, Владимира Сидорова, книги Николая Мортенко "Я прикрою" о жизни Алексея Береста, материалы, собранные его дочерью Ириной Алексеевной Берест, а также из материалов бесед с самим Алексеем Берестом (автор к сожалению неизвестен). цель написания - познакомить рядового фтыкателя с интересной и непростой судьбой Алексея Береста."