В конце 70-х годов работал я на Львовской кондитерской фабрике и был разработчиком революционной технологии по заливанию вишни шоколадом. И за достигнутые успехи в труде был награжден почетной грамотой. Но, вопреки моим ожиданиям, на заводской доске почета мой портрет вывешен не был. Поймав как-то парторга кондитерской фабрики, я застенчиво поинтересовался:
— А почему? Может быть потому, что я не член партии?
— Нет, это не может быть причиной, — ответил парторг, — не повесили тебя, наверное, потому, что твой отец был бандеровцем.
Парторг меня, а тем более его отца не знал, но, когда кому-то в чём-то на львовской кондитерской фабрике отказывали, он всегда это объяснялось тем, что родственники недовольного были бандеровцами. А так как на Львовской кондитерской фабрике практически у всех, в том числе у самого парторга, были родственники, так или иначе репрессированные за «националистическую деятельность», то этот ответ всех удовлетворял. Все недовольные уходили довольные и пребывали в полной уверенности, что парторг знает о них всю подноготную.
— Какой бандеровец? — изумился я, — Да я вообще еврей!
— Ну, это совсем не имеет значения, — после короткой паузы заметил парторг, — но не члена партии повесить на заводскую доску почета мы не имеем права. Извини, но это вопрос принципа.
Я был смят. В течение длительного времени я штурмовал, впрочем, без большого успеха, признанную красавицу Анечку, работавшую в цехе кремов. В общем, мы были знакомы. Я с ней иногда встречался по работе, но мое имя ей в память не врезалось и, при встрече, она почему-то называла меня или Боря, или Аркадiй. С портретом на доске почета у меня были связаны большие надежда…

После бессонной ночи, проведенной в тяжких думах, я пришел в цех кремов, где работал технологом, и начал рабочий день с того, что рассказал Анечке, как меня вызвали в кабинет парторга, где парторг и начальник особого отдела кондитерской фабрики долго расспрашивали меня об участии моего отца в бандеровском движении. Всвязи с чем я собирается покинуть Советский Союз и начать в Соединенных Штатах Америки карьеру видного украинского политического деятеля в изгнании.
Красивая, но доверчивая Анечка была сражена. Все её родственники не только активно участвовали в украинском националистическом движении, но она сама была дальней родственницей Степана Бандеры. А её родной дедушка по имени Опанас принимал деятельное участие (бил топором по голове) в убийстве видного украинского литератора Галана, выступавшего против отделения Украины от России.
Мои планы в семидесятые годы, кстати, были вполне реальны. Выпускали тогда из страны только евреев, причем с большим трудом. Но те, кому удавалось уехать, получали статус политического беженца в США, а там довольно легко давали деньги на различные антисоветские организации. Так что в те годы еврей с кондитерским образованием вполне мог состояться как видный украинский политик в изгнании.
Свадьбу играли с соблюдением всех украинских обычаев. Подвыпивший молодой Пшепиздовский опрокинул 100 (сто) грамм горилки, с непривычки запьянел и танцевал гопак пока не заснул носом в салате.
Семейство Пшепиздовских Львовский ОВИР мучил два года. К первому секретарю горкома партии был приглашен начальник КГБ по Львiвской области, который доложил, шо пан Пшепиздовский активно публикуется в подпольной националистической украинской прессе и, будучи женатым на родственнице пана Степана Бендеры, может стать негативным лидером и оказывать крайне отрицательное влияние на подрастающее поколение, в особенности на студенчество. Его статьи уже передаются из рук в руки в общежитии Львовского университета. В связи с вышеизложенным начальник Львовского КГБ ставил вопрос о помещении Пшепиздовского Гжегоша в лагерь лет на десять. Желательно не на территории Украины.

Первый секретарь Львовского горкома сказал, что тюремное заключение такого известного диссидента, как Пшепиздовский, вызовет большой и ненужный шум. Про це краще не размувляти. По его мнению, самым разумным решением вопроса был бы выезд семейства Пшепиздовских за пределы СССР, что, с одной стороны, пресекло бы его подрывную деятельность пресловутого Пшепиздовского, а с другой — не дало бы дополнительные козыри в руки идеологического врага.
Супруги Пшепиздовские были вызваны в ОВИР, где им было предложено в течение 48 часов покинуть пределы неньки-Союза Советских Социалистических Республик. В семидесятые годы двадцатого века Россия истекала евреями через Вену, столицу Австрии. Далее меньшая часть следовала в Израиль, а большая прибывала в римский пригород Остия, где месяцами слёзно просила пустить их в США.
Пшепиздовские, после почти двухлетнего ожидания, схватили температурящего годовалого Богдана и метнулись в столицу Австрии. В Вене находящаяся на четвертом месяце беременности Анечка почувствовала себя совсем плохо. У нее был токсикоз беременности, и ее непрерывно рвало. У Богдана воспалилось что-то в правом ухе, и он кричал непрерывно. Ни о каком многомесячном кувыркании в Остии на непонятном статусе не могло быть и речи…

…Через несколько дней Пшепиздовские въехали в полученную от государства квартиру в Беэр-Шеве. Моя карьера украинского политика в изгнании была загублена бесповоротно.
Нашего младшего сына мы назвали אברהם (Абрам). Для моей Анечки это, кстати, было сюрпризом. Ей в роддоме принесли кормить ребенка, и, пока она его кормила, я, чтобы ей не мешать, вышел. И быстренько все оформил.