"Границы моего языка означают границы моего мира" (Людвиг Витгенштейн)

Писатель-гуру, сочиняющий для "продвинутой" молодежи (общее место у всех критиков) и "задвинутых" дедушек (это я про себя, грешного), переиздал книгу: Пелевин В.О. Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда: Избранные произведения. – М.: Изд-во Эксмо, 2007. 384 С. На обложке – презатейливый коллаж: "Девочка с персиками" Валентина Серова в знаменитых пелевинских темных очках, которую властно обнимает со спины врубелевский "Демон". К чему это? Прочитай – "въедешь"!

Критики слетелись на книгу, как жирные мухи на свежий конский навоз, и жужжат, жужжат, жужжат. Одни – похваливают, другие – поругивают, все как всегда. Удивил меня, пожалуй, один Сергей Мнацаканян, который в статье "Пелевин & Пустота, или Как продать слона", посвященной выходу пелевинского опуса, простодушно признается: "Откровенно говоря, я не собираюсь критиковать (!!!) или возмущаться (!!!) книгой Виктора Пелевина. Я ее просто не читал" (Литературная газета. № 37 (5940). 2007, 10-16 сентября. С. 2). Sancta simplicita! Во, бля, мудак! Читатель, уверяю тебя: я не буду "критиковать" роман Николая Островского "Как закалялась сталь", ибо я его просто… Не любит В.Пелевин шайку-лейку критиков, которые печатно именуют себя "эстетами" и "высоколобыми интеллектуалами" (С. 67). Братаны и шалашовки! Я, человек бывалый, со вкусом и без вкуса поживший, скажу: назвать себя "эстетом-интеллектуалом" все равно, что публично с понтом заявить: "Я – педераст". Пелевинская шутка на тему "мелкого литературного недотыкомзера" (С. 66) дорогого стоит. И поделом! Для "не излишне продвинутых": упоминается критик имярек… Поехали дальше.

Роман "Чапаев и Пустота" – лучший метафизический роман в лучшей в мире русской метафизической литературе. На том стою. Правда, роман "Генерация П" меня в свое время глубоко разочаровал, хотя я и прочитал его внимательнейшим образом. Почему? Не скажу. Мои проблемы, ни в коем случае не пелевинские. Процитирую несколько фраз из буклета, написанного мной три года назад, к творческому вечеру Виктора Олеговича в Лондоне: "Пелевин свято верует (не без пленительного плутовства) в тотальную иллюзорность реальности, в которой мы живем, а, точнее, полагаем, что живем. Он то и дело обворожительно моделирует другие миры и рассказывает альтернативные версии жутковатой российской истории… Захватанная грязными пальцами площадных мистиков-колхозников грань между жизнью и смертью в творчестве Пелевина размыта. Однако, по мнению художника, в наших силах осознать иллюзорность своей жизни, поднять ржавое забрало житейской пошлости и "здравого смысла" и выйти под стерильный свет солнца подлинного Бытия". Все так, все "рифмуется" и с последней книгой писателя. Автор, правда, стал жестче, печальнее, мудрее и просветленнее. И никакого "позитива" (как теперь принято изъясняться). И последняя фраза все из того же буклета: "Среди писателей (прекрасных, высокоталантливых и даже гениальных) поразительно много дураков в самом расхожем значении этого слова. Так вот, Пелевин – художник невероятного ума, провидец, мудрец-духовидец, мистик-визионер". Dixi.

Мои литературные заметки пользуются некоторым вниманием публики (в частности, сетевой). Я часто получаю по электронной почте письма, мол, Пригодич пишет "заказуху", писатели (Акунин-Пелевин-Сорокин-Суворов-Быков-Житинский-О`Санчес-Кладо-Бушков и т.д.) платят мне за комплиментарные рецензии и прочая лабуда. Господа- товарищи-братва, моим сединам не подобают детсадовские коммерческие шалости. С Виктором Олеговичем я не знаком, вообще-то по годочкам он мог быть моим сыном. Еще меня частенько упрекают в том, что из-за таких, как я, щелкоперов, "пропагандирующих гнусные книжонки", молодежь не читает Толстоевского. Отвечаю: молодежь читает то, что хочет читать и может купить.

Читатель, ну, чего ходить вокруг да около, турусы разводить: скажу честно: последняя книга Пелевина просто-напросто гениальна. Некто из моей критической шатии-братии, полистав книгу, сладострастно набирает на клавиатуре сакральное слово: говно. Врет, шельмец, врет и себе, и читателю. А почему врет-то. Завидует пелевинской славе, тиражам, гонорарам, переводам на все мыслимые языки. Как говаривал покойный А.А. Собчак: "Не думайте, что мир прост, на самом деле – он еще проще".

Итак, в подзаголовке книги обозначено: "Избранные сочинения". И верно – в сборник вошли: мастерски срифмованный хитроумный текст "Элегия 2", роман "Числа", повесть "Македонская критика французской мысли", рассказы "Один вог", "Акико", "Фокус-группа" (раздел "Мощь великого"; натурально: говорим о великом, подразумеваем Путь Дао), два рассказа "Гость на празднике Бон" и "Запись о поиске ветра" (раздел "Жизнь замечательных людей").

За "Элегию 2", как говаривали в старой Одессе, гутарить не буду. Читатель, одолеешь книгу, перечитаешь потом пару раз, и все "встанет"… на свои места. "Вставляет", ой, как "вставляет". Еще раз нажму на педаль: это не стихотворение в обыденном понимании, это – рифмованный текст. Почувствуй разницу.

"Числа". О чем роман? Да все о том же: о жизни и смерти, о любви и ненависти, о верности и предательстве, о свободе и несвободе, о святом и растленном, о высоком и низком и, главное, о специфической опасности (духовной и физической) деловой жизни в современной России (главный герой – московский банкир). Э, читатель, не криви губу, мол, такого навалом в любом русском криминальном или дамском романе. Все так и все не так. В "Числах" главное не ЧТО, а КАК.

Читатель-эмигрант, сделавший карьеру в Европиях-Америках после ошеломительного крушения Красной Империи, скажет, мол, жизнь банкира-бизнесмена-владельца корпорации и на Западе опасна: стрессы, коммерческие риски, возможность разорения и т.д. Так-то оно так. В России ко всему этому присоединяется бандитская Сцилла и чекистская Харибда, беспардонное "кидалово", горячая пуля и холодные (никчемные с точки зрения природного западного аборигена) размышления о посмертии-пакибытии. В этом нет никакого буржуазного профита. О, духовный соблазн! "Россия. Лета. Лорелея".

В Совдепии жизнь была уютней и проще. Окончил школу на тройки, поступил на тройки в технический ВУЗ, окончил на тройки- распределили в конструкторское бюро в "ящик" либо на завод (Господи, никогда я, убогий, на заводе не был). Никаких тебе "стран проживания", "видов на жительство", получения гражданства, банков-фирм, американских университетов и т.д. Оклад: 100-105-110 рублей, плевать на то, хороший ты инженер либо хреновый. Прошло лет пять… на работу не опаздываешь, антисоветскую литературу не распространяешь (включая "Дхаммападу" и "Бхагавадгиту; кто забыл – кришнаитов сажали, как репку), ездишь на овощебазу, носишь на демонстрациях портреты членов незабвенного Политбюро – старший инженер. Жалованье повысили, в партию родную приняли, путевки дают – рай. Детишки подросли – и им путевки в пионерлагерь. Лет через пятнадцать квартира даром (не ты ее заработал кровью и потом). И никто никогда тебя с работы не уволит. Тут и пенсия скоренько подкатывает: 132 рублика; мало, но с голоду копыта не отбросишь. Правда, и евпатридом не станешь. Соблюдай дхарму развитого социализма: до коммунизма – рукой подать. Нонеча постсоветский человек выброшен на вологодский мороз или калифорнийскую жару и сладко грезит о былом. В отличие от В.О.Пелевина, которого прежний режим посадил бы минимум в "дурку", постсоветскому человеку свобода слова ни на хрен не нужна. С хорошей женой под одеялом да с корешками на кухне под портвейн "Агдам" свобода слова была и пребудет вечно. Что- то я отвлекся, загогулина вышла, "звиняйте".

О сюжете романа ни гугу. Скажу лишь на простецком языке, что в основе оного – пифагорейское учение о сакральном числе, герменевтическая нумерология, гексаграммы китайской магической "Книги Перемен", учения о переселении душ, оккультные призвуки романа Г. Гессе "Степной волк" и верб… (не буду дописывать слово, дабы читателю не нужно было хвататься за словари). "Числа" содержат полный реестр пелевинских "фишек-мулек": четкий сюжет, пленительную словесную "игру в бисер", висельнический юмор, инфернальную "подкладку", "архетипические пласты", "новорусский дискурс", "новые репрезентации", табуированную лексику (к примеру: "иди ты на х<.>й и там погибни"; "Ом Мама Папин Хум", "За Е. Боннер" – не надо нос морщить и гневно сморкаться – это отнюдь не казарменный юмор, это – плетение словес ) и т.д. и т.п. Резко, правда, потягивает жуткий инобытийный сквозняк, но для пелевинского читателя сие не в диковинку. Книгочей, помнишь набоковскую "Защиту Лужина"? Так вот, Пелевин пишет несравненно круче, аж жидкие поджилки читательские трясутся, и уши оттопыренные инеем покрываются.

Лет восемь назад Пелевин был провозглашен критическим синедрионом полковым знаменем, "умом, честью и совестью" русского прыщавого, но весьма смышленого по части зашибания "бабла-лавэ" ПОСТМОДЕРНИЗМА-ПОСТМОДЕРНА. Читатель, не хочу забивать тебе голову концептуальным обоснованием дефиниций. Херня это все. За меня молвит Виктор Олегович:

"Что это такое постмодернизм? – Это когда ты делаешь куклу куклы. И сам при этом кукла. – Да? А что актуально? – Актуально, когда кукла делает деньги… – Медицина утверждает, что пидарасы бывают трех видов – пассивные, активные и актуальные. Первые два вида ведут себя так потому, что такова их природа, и к ним претензий ни у кого нет. А вот третий вид – это такие пидарасы, которые стали пидарасами, потому что прочли в журнале "Птюч", что это актуально в настоящий момент. И к ним претензии будут всегда… – Есть еще более страшный вид пидарасов, четвертый. Это неактуальные пидарасы. Именно сюда относятся те пидарасы, которые выясняют, что актуально, а что нет в журнале "Птюч". Кроме того, сюда относятся постмодернисты" (С. 140-141). Исключительно ядовито, но в тему. Все ТАК и есть. Умри, Денис, лучше не скажешь. Все именно ТАК. Под этими словами, полагаю, в "сердечном соглаcии" (Entente) подпишутся многие, да и все остальные, почешут репу… и присоединятся. Излишне нервные филологические Раймонды Дьен и Долорес Ибаррури сюда не захаживают. Постмодернизм- постмодерн – величайший лохотрон в культуре (западной и русской) для незатейливых хлопцев и дивчин с высшим физико-математическим, техническим и гуманитарным образованием. Горячие парни и прохладные девки лихо капусту срубили, да еще и сейчас рубят, да как резво. О, времена, о, нравы.

Господин Пелевин – изысканный стилист, владеющий всеми техническими искусами вербального искусства, зачастую пишет СМАЧНО. Не могу удержаться: дюжина цитат специально для читателя:

"Степа уважал психоанализ, считая его чем-то вроде рыночной экономики души" (С. 99); "Когда-то здесь простирались огромные азиатские царства – Иранское, Монгольское… Когда они ушли в прошлое, их место заняла Московия, которая расширялась несколько столетий, пока не стала огромнейшей в мире империей. Подобно приливу, она растекалась сквозь леса и бесконечные степи, кое-где заселенные отсталыми кочевниками. Встречая сопротивление, она останавливалась, как это делает прилив, чтобы набрать сил, и затем продолжала свое неостановимое наступление… Степа подумал, что метафора чем-то напоминает историю ваучерно-залоговой приватизации> (С. 104); "Правительство России обозначается в современном китайском языке четырьмя иероглифами: – временный, быстротечный", – "начальник", – "труба, нефтепровод", – "север" (С. 105); "…политическая партия крупных латифундистов под названием "Имущие вместе" (С. 136- 137);"У российской власти… есть две основные функции, которые не меняются уже много-много лет. Первая – это воровать. Вторая – это душить все высокое и светлое. Когда власть слишком увлекается своей первой функцией, на душение времени не хватает, и наступает так называемая оттепель – ярко расцветают все искусства и общественная мысль" (С. 145: курсив автора); "Кто это говорил, что в открытом исчезает героизм? Сорос, что ли? Наоборот.., кроме чистого героизма там вообще ничего не остается" (С. 158); "Пьеса называлась "Доктор Гулаго" и позиционировалась как трудный первенец российской гей-драматургии ("Первый блин гомом", – шутил неизвестный рецензент)" (С. 170); "… вся наша культура – просто плесень на трубе. Которая существует только потому, что нефть нагревают. Причем нагревают ее совсем не для тоно, чтобы расцветала плесень. Просто так ее быстрее прокачивать" (С. 176); "Это было даосское изречение-врата для вступления на Путь. Иероглифы означали: "Лучше журавль в небе, чем … в …" (С. 210); "Come, Tatyana, in the dark. We will eat and we will fuck" (С. 222; курсив автора); "Красота спасет мир и доверит его крупному бизнесу… За все свои дары человечеству… капитал хочет совсем немного – чтобы мы согласились забыть себя, играя простые и ясные роли в великом театре жизни" (С. 250-251); "…меня безумно раздражает этот педерастический детерминизм, который сводит к репрессированной гомосексуальности все, что чуть выходит за умственный горизонт биржевого маклера" (С. 253). Цепляет? Цепляет, ибо дело Фрейда-Адлера-Юнга живет и побеждает. Писатель ВСЁ видит и ВСЁ понимает: король не просто гол, он еще – "аки свиния – в калу". С нами – Он, за нами – великая Россия, эх, без креста.

Себя потешу дивной цитатой: "…богема существует главным образом для того, чтобы скрашивать досуг дорогих адвокатов" (С. 127). Читатель, я жил в богеме, я дышал цыганскими легкими ее сладким и тлетворным воздухом. Богема – тавро на лбу на всю жизнь и послежизнь. Уже много лет я не жгу свечу с обоих концов, утратив смазливость и здоровье, превратился (внешне) в облезлого буржуина-бабуина. Однако все равно я – царь и раб богемы… "у времени в плену". Существенное уточнение про "дорогих адвокатов". Питерские литераторы поколения Бродского-Рейна-Наймана-Бобышева пили-ели частенько на "чужие" денежки, а мы, младшенькие (списка не будет), "газовали-квасили" на "свои" рублики, честно заработанные честным трудом. Ей-Богу! На адвокатские бухло-закуску не рассчитывали, да и просто… промолчу. Каждому – его!

Отменный роман, правда, шедевр своего рода, в своем роде: трагический, смешной, метафизически ужасающий, занятный, забавный, очаровательный (здесь это не дамское словечко), прельстительный и прочая, и прочая, и прочая. Любезный книгочей, пора дедушку Кота за бороду дернуть и спросить с пристрастием, как в ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ-ФСБ, почему книга-то гениальна? Отвечаю. Поглощая, как пасту-макароны, изумительный пелевинский роман, читатель на инвалидной коляске въезжает в повесть "Македонская критика французской мысли" и в "рассказы" Виктора Олеговича и… хрясь лбом в бетонную стену, ибо эти тексты Виктора Олеговича беспримесно гениальны.

"Объясняю на пальцАх, что такое категорический императив Канта", – как вразумляет непросвещенных школяров мой знакомый профессор философии из университета…  Друг мой высокий, представь себе, что, повалявшись часика три на пляжном песочке, выпив четыре бутылочки пенного пивка "Сансара", поглазев на пучеглазых девок со свиными лядвиями, ты сдуру, от нечего делать, покупаешь у вульгарного зазывалы билет в балаган под открытым небом (типа сочинского "Летнего театра"). Вошел, взял в буфете баночку джин-тоника "Тримурти" и пакет чипсов "Амитаба", сел. Начинается концерт-солянка. Ну, занафталиненные поп- дивы поют под "фанеру" и силиконовыми титьками трясут. Скукота. Хор пейсатых дядек зычно поет "Тум… балалайку". Не сахар. Занавес. Перемена декораций. Сцена разъезжается. Пара сотен солистов Краснознаменного хора Советской Армии громоподобно, так, что колонны, устремленные в небо, сотрясаются, заводят любимую песню моего детства: "Сталин – наше знамя боевое". Занятно. Тут выскакивают юмористы-речетворцы в потертых пиджаках, густо осыпанных перхотью, и несут такую околесицу препошлейшую, что мухи дохнут и блевать до головокружения хочется. Айн-цвай-драй. Сцена вновь подвергается деконструкции: выезжает оркестр Мариинского театра и под водительством Валерия Гергиева "урезывает" "Полет Валькирий" из оперы Лао-цзы "Дао дэ цзин". Гаснет свет, зал трансформируется в сцену, сцена – в зал, зрители и музыканты, сбросив телесную хитиновую оболочку, в обнимку неспешно отправляются в "Путешествие на Восток" под ледяным ветром "нечеловеческой музыки" (В.И. Ленин), которая, оказывается, сама себя продуцирует. Концерт окончен. Дальше все, как у В.В. Розанова.

Вот такие мыслишки возникли у меня, когда я залпом, как стакан теплой водки, отринув срочную работу, прочитал роман "Числа" и тараном (если угодно, старым валенком) вломился в пелевинские повесть и рассказы. "Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао". А мы тут шандарахнем старикашку Лао-цзы по башке "Логико-философским трактатом" воинствующего педераста Витгенштейна: "Если вопрос вообще может быть поставлен, то на него можно и ответить".

В "Македонской критике французской мысли", внешне полукарнавальной и легкой для чтения, таятся, поверь, читатель, глубины непромерные. Название повести "намекает на Сашу Македонского легендарного убийцу"-снайпера (С. 270). Киллер убивает отца героя (красного олигарха-нефтяника), а сын "мочит" "лягушатников". Некоторые персонажи "Чисел" плавно перетекают из романа в повесть и рассказы, как шарики ртути. Герой третьего ряда из "Чисел" по кликухе "Кика" обрушивается в повести на "величайших французских мыслителей прошлого века. Мишель Фуко, Жак Деррида, Жак Лакан и так далее – не обойдено ни одно из громких имен" (С. 271). Пелевин потешается над Бодрияром и Бартом, но не упоминает ни Ж.Делеза, ни М.Элиаде, ни Ц.Тодорова (и верно: реальные и правильные пацаны).

Надеюсь на то, что поэтам-юмористам-сатирикам придется по душе целомудренный пелевинский элегический дистих":

"Как-то раз восьмого марта
Бодрияр Соссюр у Барта" (С. 293).

Читатель, только не подумай, что речь идет о швейцарце Карле Барте (1886-1968), фундаторе диалектической теологии. Барт-то Барт, да не тот (Ролан). В повести упоминается и пречудесная "фреска-триптих под названием "Мишель Фуко получает от ЦРУ миллион долларов за клевету на СССР" (С. 288). Читатель, не нравятся тебе пелевинские шуточки, тогда изучай титанические культовые романы (конца 1940-х гг.): "Счастье" П. Павленко и "Кавалер Золотой Звезды" С. Бабаевского (никакого юмора). Эх, эти духоносные опусы сейчас и не помнит никто. На самом деле Пелевин избыточно, пугающе- содрогательно серИозен…

Окончание следует. Нам не "западло".

2510 слов.