По меркам молодежной тусы провинциального городка он был мачо - олдовый неформалй, уже 4 года как отращивал волосы и три раза ездил стопом в столицу нашей Родины город-герой Москву. Кроме того, он заканчивал универ, знал веселую песенку про Джа, пытался играть на басу в бесперспективной, застывшей в стадии вялого бесконечного распада, панк-группе, пил дешевый портвейн, принципиально курил только Беломор и был едва ли не единственным человеком в городе, когда-либо пробовавшим «экстази». Брутальность и самостоятельность из него так и перли.
Она же была тихой, скучной и абсолютно неинтересной первокурсницей, приехавшей учиться на агронома из глухой деревни, не отличалась ни умом, ни внешностью, ни стилем.. так – моль и моль… Естественно, не могла она не влюбиться в него без памяти. Деревенская чмошница и Казанова местного розлива с глубокими провинциальными комплексами – чем не золотая пара?
Они начали встречаться. Нет, не так. Он начал ее трахать. И находил в этом немалое удовольствие – не в самом сексе, конечно (она закрывала глаза и лежала абсолютно неподвижно, впрочем легко, но без всякого желания, выполняла все, что ей говорилось), он упивался тем, что всегда может прийти в квартиру, оставленную ей уехавшей на Север теткой, среди ночи – пьяный, сраный, со следами помады на расцарапанной морде – а она накормит его, разденет, помоет, выслушает безо всякой реакции его пьяные бредни… а потом будет лежать под ним молча и тихо, прикрыв глаза, и  послушно выполнять его команды. Он был ее хозяином – так уж получилось.

***

Говорила она вообще мало. Но однажды ночью сказала все-таки тихо и спокойно: «Меня отчислили из университета». Он думал уже, что больше ничего не услышит, но следом прозвучала вторая не менее спокойная фраза: «Я залетела». Это был рекорд ее говорливости… А он подумал, глядя в потолок, что как же настопиздела вот эта неустроенная, дерганная, полная идиотских проблем жизнь, что очень некстати мать, воспитывавшая его одна и двадцать два года безропотно терпевшая измывательства над собой, наконец выгнала его из дома, что тепло домашнего очага – это круто, что может он даже научится любить детей… А самое главное – он с удивлением открыл это для себя – ему было ее жалко, тихую моль эту… Возможно, это и называют любовью.

***

На свадьбе он, естественно, нажрался. Все запомнилось урывками. Тамада с невероятными дефектами речи и испуганно-радостным потным лицом засовывает микрофон так глубоко в рот, что, кажется, сейчас его проглотит… Поддатая мать грустно гладит его по остриженным волосам – пришлось стричься, мужики из новой деревенской родни не любят «волосатых пидоров»... На улице, за стеклянной стеной ресторана, стоит и плачет щупленькая девочка-эмо, которую он грубо, поставив лицом к пеньку тополя, отымел позавчера в полумраке Центрального парка культуры и отдыха... Хотя чего уж обращать на это внимание - эмо всегда плачут… Свидетель, по случаю торжества собравший волосы в аккуратный хвост, перегибается через стол и сочно, с хрустом, врезает свой кулак в мясистое красное лицо тестя… Здоровенные пупкастые мужики, одетые в советские еще костюмы и плетеные сандалии, поскальзываясь на селедке под шубой, увлеченно и радостно, с уханьем пинают скрючившееся на полу тело свидетеля, в его растрепавшихся черных волосах видны уже ярко-розовые проплешины… Оставшись с молодой наедине, он первый раз орет на нее за то, что… а хрен его знает за что, просто орет. Но обижается крепко и демонстративно уходит спать на диван. Она, как всегда, молчит…

***

Эта работа выматывала нервы. Не потому, что было тяжело работать, а потому что совсем невыносимо ни хрена не делать. Он стал самым задроченным юрисконсультом в крупной и солидной конторе. По большей части он занимался тем, что на правах молодого разносил по кабинетам других ведомств завизированные договоры (кто сказал, что дедовщина есть только в армии?), играл на компьютере в косынку и слушал, как жирный бородавчатый начальник бюро визгливым голосом рассказывал своему заму, как во время международного фестиваля молодежи в Москве он навалил на клык одной ебливой черненькой венгерке (разговор всплывал раза по три на дню – похоже, это был единственный сексуальный опыт big boss-а). Начальнику преданно глядел в глаза и подхихикивал в нужных местах второй юрисконсульт – шестерка и вообще мудак. Жаль, что у него не было хвоста – он наверняка вилял бы им при виде патрона… Хотя было подозрение, что булки под блестящими пидорскими брючками при этом у него все же подергивались…
На работе было хреново. Но дома – еще хреновей. Моль ходила по квартире бледной тенью, почти не разговаривала и, что было невыносимей всего, не ругалась и не жаловалась. Когда он приказывал ей сложить его разбросанные по комнате шмотки в шкаф – она собирала их, еле двигаясь из-за огромного живота. Когда он требовал яичницы перед работой – она молча одевалась и ковыляла в круглосуточный магазин, находящийся в трех кварталах от дома, за яйцами. Когда он орал на нее  - она не возражала и даже не плакала, а просто смотрела на него своими вечно печальными глазами. А это перенести было просто невозможно.
Когда у нее начались схватки, он вызвал по телефону скорую, отправил ее в больницу, а сам ушел. В запой. На полтора года.

***

Через восемнадцать месяцев он стоял под ее дверью. Кеды покрывала бурая грязе-снежно-ледяная корка. Обоссанные и уже заледеневшие на морозе джинсы внизу украшала жидкая грязная бахрома. Китайский пуховик был в нескольких местах прожжен сигаретой, из обуглившихся дыр торчала вата. В кармане лежала отключенная мобила, отобранная у пацаненка, шедшего в школу, да так никому и не загнанная. Из-под рукава пуховика на грязный подъездный пол вытекала вязкая почти черная струйка. На полу накопилась уже внушительная лужа. В пьяной голове шумело, двигаться не было сил. Их хватило только на то, чтобы нажать на кнопку звонка…

***

Забинтованная в предплечье рука еще не совсем зажила, еще болела, но он заставил себя побриться. Получилось неплохо – обошлось почти без порезов. Когда моль придет из ломбарда, надо отправить ее к соседке за машинкой и оболваниться под «ноль-три» - не особенно солидно, но хоть на бомжа не будет похож. Моль понесла в ломбард все золото, какое имела – кольцо (он свое где-то с кем-то и как-то благополучно просрал, о чем не осталось даже и тени воспоминаний), старую материну цепочку и кулончик, который подарил ей в честь окончания школы красномордый отец. На эти деньги они надеются купить ему подержанный костюм и какие-никакие туфли с пальто. Его университетский однокурсник, с которым, по совести-то говоря, никакой дружбы никогда не было, обещал похлопотать в своей конторе – там как раз нужен юрист на подхват. Хрен с ними с амбициями, придется прогибаться и услужливо хихикать - семье нужны деньги. Моль пытается шить что-то на продажу, но денег едва хватает на самую элементарную жратву. Она совсем похудела, бедная, добрая, такая несчастная Молька… А дочка, которая сейчас стоит обхватив его ногу и глядит ему в лицо своей смешной обезьяньей мордахой, ходит в растянутых колготках, доставшихся от благотворительных организаций, любимым лакомством считает натертую морковку с сахаром. Она почти не видит бананов или яблок – все дорого… Когда он заходит в дом и нагибается, чтобы развязать шнурки, дочка обнимает его за голову и радостно поет что-то на своем смешном птичьем языке. Когда она улыбается, у нее торчат два верхних зуба, а торчащие ушки как бы приподнимаются, с ними приподнимаются и мелкие белые кудряшки. Кажется, он ей нравится. И, кажется, он, сука такая, любит их обеих больше всего на свете. Тем более что больше у него ничего и не осталось…

***

Да, опыт работы есть.. Приходилось, конечно. Да, да, образование профильное, вот копия диплома.. Почему ушел с прошлого места работы? Ну, так получилось, ошибки молодости, вы же понимаете.. Стаж прерван, да.. Готов работать. Да, и в выходные, когда угодно, хоть до ночи, у меня семья, понимаете? Да. Обязательно. Телефон? Да, есть… Запишите мобильный. Хорошо, буду ждать. И чем скорее – тем лучше. Спасибо. Я очень жду. У меня же семья… Хотя да. Я это уже говорил. Спасибо, до свиданья.

***

Моросил мерзкий, ледяной и колючий дождь со снегом. В наступающих сумерках дорога блестела от света фар. Он поймал такси. Последняя роскошь, которую он может себе позволить сейчас. Все, больше денег нет. Остается только ждать – пригласят на работу или нет. Может, телефон зазвонит прямо сейчас, а может – через неделю. А может, звонок от абонента «Берут на работу!» вообще не прозвучит. Хер с ними, юристами – придется идти на рынок, картошку грузить. Семья голодать не будет. Его девочки больше никогда не будут ни в чем нуждаться. Теперь он мужчина. И теперь его ничто не собьет с этого пути. Он им нужен, но еще больше они нужны ему. Это точно... Ну какого хрена этот мудак прет по встречной на своей БМВ?!

***

Стоящий на тротуаре помятый мент в погонах старшего лейтенанта орал в трубку: «Семеныч, ну епта! Ну где этот сраный фотограф, я ебну его, Семеныч! И сколько ждать?! Да, водилу уже увезли, хуй знает, может и выживет… А этот все… вылетел прямо со штурманского вперед и лобовуху башкой вынес, а потом еще и об «бэху» дался. Лежит вот теперь, не поймешь где нога где рука, всего переплело аж.. Еще и бритый, скинхед хуев… Бля, ну долго нам фоторгафа ждать?! Я ебну его, Семеныч!». Второй мент, старшина, тоскливо топтавшийся до сих пор возле трупа, прислушался: «Слышь, старлей, телефон пищит. У этого, по ходу. О, точняк. Прикинь, кто звонит: «берут на работу». Ниче так имечко, да? Че, сбросить звонок? Сбрасываем… Слышь, у него ваще два номера в памяти всего. И оба какие-то ебнутые. Один «берут на работу», другой – «молечка дом». Юморист был, бля! Короче я отключаю на хер, а то будет названивать – нервирует только..»

***

Вечер. За окном дождь. Он опять не придет – она чувствовала. Они с этим смешным маленьким обезьяненком всегда будут одни. Но они ему не нужны. И никогда! Никому! Не будут! Нужны…
А может все-таки… Она сняла трубку, набрала номер. «Вызываемый вами абонент…». Все. Все понятно. А ведь все казалось… Казалось, была надежда. Но – нет… А ведь так хотелось…