Жыл-был  афигенный русский жывописец-модэрнист Врубель. Никого его картины не оставляли равнодушными. Кто-то с визгом «Конгениально!!!» совершал непроизвольное семяизвержение, кто-то рявкал «Какая мэрзость!» и тихо блевал в ближайшую малахитовую урну. А он все писал и писал свои шедевры. Всем известные «Демон сидящий», « Демон стоящий» и «Демон прислонютый». Блистательный Петербург и купеческая Москва уже были у его ног. Оставалось дело за малым - Лондон, Париш и Нью-Васюки.  Их, в общем,  демонами уже не удивишь, и решил Врубель написать лицо ангела.

Взял холст, сварганил рамочку, загрунтовал тщательно и в тени просушил. Заточил твердо-мягкий австро-венгерский карандашик острым, как бритва, финским ножом и…
...и начал ждать музу. Минут через двадцать, когда было обгрызено всего два ногтя и подписана каллиграфическим почерком рамочка, зазвонили колокола близлежащей церквушки, и на колокольне в стиле барокко Врубель увидел дергающего за веревки дьяка. Пару сотен аршин не помешали жывописцу разглядеть лик оного отрока. Он был юн и имел слегка девичьи черты лица. «Опаньки, - подумал Врубель, - спасибо тебе, Господи! Гляньте-ка, каков кросавчег! Аки ангел». И, плюнув два раза через правое плечо, ринулся к мольберту. Про выдрюченный карандашик Врубель даже не вспомнил. Схватил плоскую широкую кисть из конского волоса и банку льняного масла. Жидко развел не свойственный ему ультрамарин. Твердой рукой, характерными фирменными дрожащими мазками начал ваять. «Вот поперло! - шептал  себе под нос наш гений, и слюни капали на  бархатный кафтан. - Я вам всем покажу! Тоже мне… «Какая мэрзость»… Я вас всех по стенкам размажу! Вы ко мне на коленках приползете, паркет мой итальянский вылизывать будете! А тому бородатому педанту я просто в рожу плюну. О как! Посмотрим. С-сволочи».

Спустя три четверти часа Врубеля отпустило. Довольный приходом, лежал он на софе и вытирал испачканные руки об забрызганный слюнями кафтан. «Перфекто! - бубнил Врубель. - Надо чифирнуть. И позвать корешей».
На следующий день, после вечерней молитвы, в доме у Врубеля собралась могучая шобла известных перцев. Пришли не только Репин с Суриковым, Левитан с Кунджи, Саврасов с Шишкиным, но и даже почему-то Мамин-Сибиряк и Грумм-Гржимайло. В предпоследний момент в дом вломился недавно вернувшийся из Монголии Рерих.
- Прошу наверх, господа, там моя мастерская, - наконец прервал затянувшуюся заминочку Врубель и стал подруливать коллег к скрипящей лестнице. - Прикинь Илюха, - приобнял он Репина, - вчерась приходнуло меня неподецки, прям будто сам Бох мною как с джойстика рулил.

- Мадерка нынче глючная пошла, - молвил Репин, и из бороды его сыпались вчерашние крошки, - говорят, прошлогодний урожай весь заплесневел в ихних мадерских подвалах. Я тут давеча залудил с Васнецовым, по две на рыло, так мне Пресвятая Богородица сама капельницы ставила. Глюкозу пятипроцентную и эссенциале.

- Што-ты, што-ты,  батенька, я уже четыре дня ни-ни, да и мадеру только крымскую потребляем-с. Позвал я вас всех, штоб оценили вы мою последнюю работу, – молвил Врубель и отворил дверь в мастерскую. Вечерний московский закат пробивался через венецианские стекла арочных окон, а на клейкой ленте над дверью шевелилась всего одна еще живая муха. Мольберт с презентуемой картиной стоял в самом дальнем углу и из-за яркого света казался темным, с еще более сумрачным пятном посередине.  Академики и профессора, шаркая и изредка попердывая, сгрудились вокруг мольберта. И, по мере привыкания профессорских глаз к освещению, полились одобрительные возгласы…
- Афигеть!
- Вот это да!
- Ты крут, Врубель!
- Это самое прекрасное, што я видел в своей противоречивой и многогранной профессорской жизни!
- Афтар жжот!
- Прекрасная композиция и техничный штрих, право, как искрятся глаза!
- А это девочка или мальчик?
- Я думаю, оставь все как есть, в виде эскиза.
- Это лучшая твоя работа, чювак!

И все такое, в этом ракурсе. Довольный Врубель тем временем достал с антресоли ящик шампанского, выдал каждому по бутылке и позвал всех в сад. Там они дружно хлопнули пробками и, попеременно похлопывая Врубеля по плечу, чуть не довели его до сколиоза. Как стемнело, почти все разошлись, только навязчивый Рерих, все объяснял, чем буряты отличаются от уйгуров, да мирно спал на детских качелях Грумм-Гржимайло. Пришлось отвести Рериха до стоянки извозчиков, и даже подкинуть ему пару целковых, а то до Южного Бутово не хватало. А дружыщще Грумм остался в саду до утра.

Обольщенный Врубель вернулся в дом. Заварил кофею и поднялся в мастерскую, взглянуть на причину сегодняшнего триумфа. На картине находилось одно лицо в эскизном варианте. Тщательно были проработаны только глаза и волосы. Ангел глядел куда-то во врубелеву ключицу, а блеск в глазах навевал мысль о повышенной температуре или выкуренном косяке. Антропологически он оказался не похожим на увиденного вчера славянского русого дьяка, а напоминал скорее итальянского трансвестита. У него не было даже крыльев и, тем более, других небесных знаков отличия, но глядя на него подсознательно вырывалось слово «ангел», не оставляя шанса другим словам русского языка. А слово «трансвестит» тогда еще не знали.

Врубель любовался своим трудом, попивая кофеёк, и муть от шампанского постепенно смещалась в левое полушарие. Очищенное правое полушарие подумало: «Это я знаю, што это Ангел, Рерих врубился, он много видел, а Мамин-Сибиряк собрался даже стих написать. А остальные!? Да это же быдло! Они ж ни фига не врубаются! Им што в лоб, што по лбу, всё едино. Они ж баранку от бублика отличить не могут! Не поймут и загнобят. Особенно тот педант, критик грёбаный! А у меня от критики уже почти фобия выработалась». 
И решил Врубель добавить к портрету и крылья, и петлицы с эмблемой ВВС, погоны со звездами младшего лейтенанта. А на держащей огненный меч руке скрупулезно прорисовал татуировку «С НАМИ БОХ», и портрет печального бородатого дядьки в колючей проволоке.
К утру алкоголь выветрился не только из левого полушария, но даже из мозжечка. Врубель выронил кисть, она брызнула и, мгновенно покрывшись пылью закатилась под плинтус. «Тв-о-ю же ж ма-а-а-а-ать…! - Уже тогда он находился на пороге окончательного и бесповоротного своего безумия. - Што я наделал?! Факъ, факъ, факъ!!!».

Так он чертыхался мантрами довольно долго, пока не проснулся Грум-Гржимайло, и не отвел несчастного в психлечебницу. Великий путешественник понял, почему его дорогой друг с кадетских времен Врубель тронулся умом. Увидев портрет ангела, которым они так восхищались совсем недавно, он понял, што Врубель передохуячил.

Кирилл Тотай. 11.12.06г.

Правды в этом повествовании не больше, чем в учебнике по истории за 10-й класс, Миаил Александрович Врубель сделал всего два мазка, а потом очень сильно расстроившись замазал все черной краской.