Дверь надо открыть как можно бесшумнее – сюрприз так сюрприз. Володя так любил ту светлую, живую стихию, которую неожиданная радость вызывала на милом лице супруги – эти взлетающие брови, эта расцветающая в тихий смех улыбка. А затем в её тёмных, мучительно обожаемых глазах возникнет немой вопрос.

«График переиграли», - объяснит он ей, торопливо обнимая и зарываясь лицом в душистые волосы, – «Сутки наши». И, осчастливленная его неожиданно ранним возвращением, она закружится, смеясь, по комнате, а потом…

Замок всё-таки щёлкнул, не очень громко, но достаточно предательски. Хорошо, что хлынувшая из кухни музыка спасла сюрприз. «Посуду, наверное, моет» с нежностью подумал Володя и, наклонившись, чтобы развязать шнурки, увидел незнакомые белые туфельки с высоченным каблуком.
Это, вероятно, те самые, за которыми она собиралась сегодня идти. Сходила уже значит. Тем лучше, не надо никуда тащиться, завалимся-ка на целый день в постель. Вова мечтательно улыбнулся, развязал один шнурок, приступил, было, ко второму…
Слева от порога стояли элегантные мужские ботинки, покруче Вовиных, причём один вызывающе налез на его домашний тапок.


Володя медленно выпрямился, отчего сразу же ощутил грубую, дурную щекотку в мозгу. Не снимая обуви (когда рушится мир - кого волнует испачканный пол), тихо подошёл к коридорному изгибу, за которым притаилась полная солнца и музыки кухня.

Тут как раз закончилась песня, раздался преувеличенно бодрый голос ди-джея, а сквозь голос этот звуки, от которых в горле у Вовы народился, набух тошнотворный, прохладный ком, повисел немного и обвалился куда-то в пах.
…скрип, мерное позвякивание металла о стекло и чьё-то смешанное со стоном хриплое дыхание. Заглянуть в кухню и увидеть, что они вытворяют на кухонном столе было нелегко, но Вова всё-таки смог себя заставить. Увидел лишь жирную, ритмично работающую мужскую спину, усеянную длинными кривыми волосинами, потную складчатую шею над этой спиной и тут же почувствовал, как голову с тихим свистом наполняет гладкая, гибельная пустота. Вернулся в коридор и бессильно опустился на пуфик. Как странно надулись вены на руках… Если ты мне когда-нибудь изменишь – я убью. Кого убьёшь, глупенький? (тихо) Не знаю... Над гладью вторящего нежно-розовому небу озера, в прозрачной утренней тишине летнего леса, спешно бия крыльями, несутся две крупные утки, вдруг с берега резкий, звонкий хлопок, отделанный роскошным, многоступенчатым эхом, полёт одной из птиц ломается взрывом перьев, пуха, и превращается в беспорядочное, снижающееся кувыркание, затем всплеск, и перья по воде…


«…ну а для тех, кто любит и любим» - вещал с кухни ди-джей, «наша следующая песня…». И, пока неспешно разгонялось вступление, мужской голос с кухни одышливо произнёс: «Давай теперь сзади», и снова начал позвякивать металл о стекло, ложечка в сахарнице, что ли. Грянула музыка, и тут Вова как-то сразу понял, что именно ему сейчас нужно делать.


Быстро прошёл в комнату. Небольшим плоским ключиком, висевшим за дверью, открыл сейф. Вынул из чехла приятно тяжёлую, на три части разобранную двустволку. Каждая из этих трёх частей тоже в свою очередь была в отдельном брезентовом чехольчике. Всё аккуратно, всё по уму.

Ну, вот и всё, орудие в сборе. Руки в чём-то скользком, наверное, в оружейной смазке. Но когда рушится мир, кого волнуют испачканные руки? Как далеко всё хорошее, что было с ней, и как нелепо, как пугающе близко что-то чёрное, необратимое, ревущее, то, о чём лучше даже не начинать думать. Думать сейчас, наверное, вообще не надо. Надо делать. Делать. Отсюда такой вопрос – патроны.

Трясущимися руками Володя начал шарить по полкам сейфа, опрокидывая банки с порохом, какие-то узелки, коробочки… Вновь в голове завертелись ненужные, мешающие сейчас мысли.

«Как глупо, господи, как нелепо всё кончается… Дурочка, я же любил тебя…»

Затем вот так:
«Ёбаная сука! Ведь медовый месяц ещё не кончился».

А потом так:
«Как же это я, чёрт меня возьми, буду в неё стрелять?».



Есть один. Замасленный картон гильзы с несложным рисунком (камыш, взлетающие утки, чёрт их возьми). Жёлтая латунная головка с соблазнительно лоснящимся капсюлем и мелко выбитой цифрой «12». С другого торца - серая прокладка, на которой отцовским почерком тщательно выведено «К». Картечь. В условиях квартиры – стопроцентная гарантия результата при попадании – слишком уж ничтожна дистанция выстрела. Свинец на такой дистанции летит косматым, в клочья всё рвущим комком. Но если с порога кухни сразу дать картечью в эту отвратительную, невыносимую, колеблющуюся спину, то можно повредить и жену, а ведь с ней ещё надо поговорить перед тем как.

Патрон туго вошёл в нижний ствол. Но чем же насытить верхний? Для завершения пьесы необходим именно дуплет, господа. Как минимум дуплет. Надо закончить, оборвать эту беспощадную кухонную музыку.

Сумасшедшая деловитость на минуту отступила, и Вова, зажмурившись, тихо и протяжно завыл. Затем опустил глаза, и, заметив, что на правой его ноге шнурок развязан, невесело и скрипуче засмеялся.


А на кухне в это время забыли обо всём, они и музыку-то почти не слышали, всё приближались, приближались, и как только  стол ещё выдерживал неистовые спазмы любви, и тут в соседней комнате оглушительно лопнул выстрел.




Эпилог.

Тут так и чешутся руки написать про озорной и насмешливый рок, причём отвести ему ключевую роль в этой маленькой трагедии. Скажем, подружка жены, выпросившая у неё ключи от квартиры, чтобы на пару часов уединиться там с оголодавшим кавалером.
А сама непорочная супруга в это время сидит в парке на зелёной лавочке с «Лизой» в руках, и рядом в пакете коробка с только что приобретёнными новыми туфлями. Девушка поглядывает на часы, даже не подозревая, какие страсти разыгрываются дома.

Вот её возвращение домой, где милиция и скорая, где белые лица любовников, имевших, что называется оглушительный оргазм, а на потолок в маленькой комнате словно из ведра плеснули. Ботинок, сиротливо лежащий на боку у сейфа, на открытой дверце которого аккуратно висит смертельно-синий носок, да мало ли какие ещё подробности – ведь всё это сведёт бедняжку с ума.


Уж лучше пусть всё останется всё как есть – возвращение домой не вовремя, толстый, предынфарктный любовник, испуганная, оглушённая, но и с облегчением в тёмных очах, жена.

И конечно, главный персонаж. Несчастный, впечатлительный и незлобивый, в сущности, муж Вова, вся вселенная которого, как вселенная всякого субъективного идеалиста исчезла, распылилась выстрелом в небытии вместе с сейфом, женой, изменами, квартирой и всей обувью мира.