Он проснулся едва появился блеклый серый свет за мутным стеклом узкого оконца. Можно было спать дальше, столько, сколько захочется. Но он  каждый день просыпался в это время. Зачем ? Вряд ли  него был ответ на этот вопрос.
Небольшой дом, представлявший собой фактически одну комнатенку, как обычно выпустил тепло за ночь. Изо рта шел пар и вылезать из под шкуры, служившей ему одеялом, не очень хотелось. Он спал не раздеваясь, в свитере, теплых брюках, снимая на ночь лишь мягкие унты.
    Там, на улице, начали возиться, тоже просыпаясь, собаки. Они как бы давали знать  всему окружающему миру, что не все погибло, что стоит начинать этот день.
Он сел на кровать, по-прежнему кутаясь в шкуру и посидел так минут десять, уставясь невидящим взором на стену напротив.
    Еще один день. Как же по счету ? Он не считал.


    Однажды, таким же ранним утром, мама разбудила его, чмокнув в щеку и сказала: «Доброе утро, сынок ! Просыпайся, а мы с папой сейчас вернемся». И отец, уже одетый, уже стоя практически в дверях, весело крикнул ему: «Мы сейчас, карапуз !».
    Они ушли. Прошла уже целая вереница дней. Они не вернулись. Уже к обеду того дня, почуяв неладное, он  вышел на улицу и долго вглядывался в слепящую белизну снега, окружающего их маленький дом. В тот день была  мелкая поземка и следы родителей замело за те несколько часов, что он их ждал.
    Судя по тому, что они не взяли ни собак, ни ружье, ни еды – они на самом деле ушли ненадолго. Но не вернулись. Почему ? Он не знал. К вечеру, тихо повыв от отчаяния и страха, он лег голодный спать, все еще надеясь , что недоразумение утрясется к утру как-то само собой.
Не утряслось. А ему было всего семь лет. И бескрайние километры тундры вокруг. И восемь ездовых лаек, скулящих от голода около дома.
Мир перевернулся. Из ласкового и понятного, он стал злым, враждебным и колючим.


    Воспоминания о ТОМ дне пронеслись перед его глазами в несколько секунд. Мальчик тяжело, совсем не по-детски вздохнув, сполз со своей постели, натянул унты и направился к печке-буржуйке, стоящей посреди комнаты. Она служила ему и средством обогрева и местом приготовления пищи одновременно.
    Натаскав из небольшой кладовой угля, он загрузил им буржуйку, плеснул дурно пахнувшей жидкости из бутыли и чиркнул спичкой. Через пять минут печь уже весело гудела, бросая на стены желтые блики. В доме стало ощутимо теплее. За окном собачья возня  усилилась.
    Мальчик взгромоздил на плиту большой чугунный казан, накинул тулуп, взял большой кухонный нож и вышел на улицу, с трудом открыв дверь. Пощурившись какое-то время на блеклое северное утро и ласково потрепав по головам, подлетевших к нему всей сворой и чуть не сбивших с ног, собак, он отошел метров на пять от дома и принялся вырезать слежавшийся снег аккуратными кирпичиками.
    Собаки улеглись около импровизированного крыльца, грубо сколоченного из нескольких досок,  и пристально наблюдали за ним. В их глазах отражалась какая-то непонятная тоска. А может это просто казалось мальчику. А может так всегда смотрят ездовые собаки.


Мальчик любил собак,  они скрашивали его одиночество. Без них он бы погиб уже давно. Просто сломался бы в первые же несколько дней. Когда было совсем невыносимо, он интуитивно шел к собакам, садился среди них, утыкался какой-нибудь лицом в шерсть и тихо плакал. Громко плакать он уже не мог. А остальные собаки подходили и пытались лизнуть в лицо, выражая тем самым свою собачью жалость.


    Нарубив ножом кирпичиков снега, он носил их в дом, забирался на табурет и сваливал в казан до тех пор, пока тот не заполнился наполовину талой водой.
    Потом он сидел на табурете и ждал пока вода закипит. Услышав жизнерадостное бульканье,  мальчик притащил табурет ближе к печке, взял ковш и стал накладывать в казан пшено из мешка, стоявшего рядом. Затем отправился опять в кладовую и извлек на свет божий несколько банок армейской тушенки. Открыв их консервным ножом, он подождал пока пшено будет почти готово и, забравшись опять-таки на табурет, выковырял ножом тушенку из банок в казан.


    Пищи в кладовой было много. Пусть она и была однообразна: тушенка, пшено, греча, макароны. Но её было достаточно. Лучше всего у него получалось готовить пшено, да и собакам оно нравилось больше. По крайней мере ему так казалось. Поэтому именно такой рацион был наиболее часто в их скудном меню.
Гораздо хуже дело обстояло с углем. В небольшом бункере в кладовой его оставалось все меньше и меньше. Отец говорил, что в середине зимы придется съездить на собаках за топливом. Но эти слова звучали для мальчика отвлеченно.
Мальчик понимал, что без тепла не прожить. Собаки с их  невероятной шерстью могли спать под навесом на улице (и то там было сооружено импровизированное укрытие с ворохами соломы), а он не мог. Дефицит тепла он понял экспериментально, пару дней не потопив печь и чуть не замерзнув ночью насмерть.
Спасли его тогда собаки. Еле доковыляв к ним на улицу, он просто рухнул на Касатку  (вожака одной упряжки) и остальные, как будто поняв (а может и поняв !), что нужно делать, сгрудились вокруг него и прямо на нем. К обеду он отогрелся и смог идти разжигать печь.
Сейчас угля оставалось совсем мало. Наверное он мог бы протянуть дольше, если бы разрубил какие-нибудь деревянные вещи на дрова (стол, навес собак, крыльцо, табурет, наконец), но в силу возраста такие мысли даже не приходили ему в голову. Мама всегда топила печь углем. Других вариаций он просто не знал.


    Каша была уже почти готова. Теперь основная хитрость заключалась в том, как снять её с огня, который все еще бушевал в буржуйке. Пустой казан еще поддавался мальчику, но даже наполовину полный водой поднять он не мог. Первое время это была огромная проблема – он черпаком выгребал кашу во все емкости, которые находил в доме, но на дне каша успевала подгорать и, чтобы отчистить потом казан, у него уходил весь оставшийся день. Потом он придумал способ.
    Взяв длинный шест, принесенный им с улицы, мальчик влез на табурет, предварительно отодвинув его он печки на некоторое расстояние. Он продел шест сквозь дужку казана, стоявшего на плите и аккуратно упер этот конец шеста в плинтус около пола. Затем, поднимая шест, с помощью образовавшегося рычага, он добился того, чтобы казан приподнялся над плитой, заскользил все быстрее и быстрее по шесту и с грохотом врезался в стену, недалеко от пола.
    Часть каши, при этом способе, естественно, выплескивалась. А однажды он не удержал шест и казан перевернулся. И ему пришлось собирать еду по полу, но это было лучше, чем отчищать пригоревшую кашу и бегать, как сумасшедшему, с черпаком.
    Сгрузив таким образом казан на пол, мальчик взял несколько больших алюминиевых мисок и выложил туда черпаком большую часть еды. Теперь нужно было ждать пока остынет. Собакам нельзя давать горячее. Он присел на табурет и стал смотреть на проблески огня сквозь щели в двери буржуйки.


    Однажды ночью он проснулся от злобного рычания собак. Попытавшись разглядеть что-то в маленькое окно и не достигнув успеха, мальчик не выдержал, накинул на плечи тулуп и вышел на улицу, пустив в комнату клубы морозного воздуха. Все собаки ощерившись стояли полукругом у  крыльца и рычали. Шерсть на их загривках дыбилась. Он никогда не слышал, чтобы собаки рычали ТАК и ему стало жутко.
    Чуть поодаль от дома мелькали неясные тени и светились парные блуждающие желтые точки.  Внезапно раздался жуткий вой: тоскливый и одновременно угрожающий. Собаки сбились в еще более плотный полукруг.
    «Волки !», понял мальчик и кинулся в дом. «Волки, волки, волки … », стучало в мозгу. Именно о них папа рассказывал, что он видел стаю не очень далеко от дома.
Мальчик быстро вытащил из ящика охотничью одностволку отца, обрывая пальцы в кровь, открыл затвор, сунул туда первый попавшийся патрон, щелкнул затвором, взвел курок, выбежал с ружьем наперевес на  улицу и,, зажмурившись, потянул нас себя спусковой. Раздался оглушительный грохот. Когда мальчик открыл глаза, серые тени уже исчезли  Перепуганные то ли от выстрела, то ли от всего пережитого, собаки, полуприсев на все четыре лапы, выжидательно смотрели на него. Он взял их с собой в дом. Они жили с ним несколько дней, выходя на улицу лишь по естественным надобностям.
Стрелять его научил отец. Заряжал ружье конечно он сам, но мальчик видел этот процесс и бессознательно повторил его, когда опасность постучала в его двери.
Волки больше не возвращались и собаки опять ушли жить на улицу. Ушли сами. Он не заставлял их.


Пища остыла, пора было кормить четвероногих. Мальчик вынес по очереди миски на улицу и ставил перед каждой собакой. Драки не было. Не было никогда. Каждая всегда дожидалась своей очереди и своей порции. Закончив раздачу, он закрыл вьюшку прогоревшей уже печки, взял ложку, сел прямо на пол у казана и принялся завтракать сам.
Уголь закончился через три дня …

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ …