Вспомнилась еще одна историйка из времен маей молодости.

Бухали мы как-то на Дне раждения нашей аднагрупницы Юли. Харошая она очень была девачка, только дурная до невьебения. Была она в силу сваего далбаебизма придметом насмешек всей групы и палавины факультета, однако пойти на шару пажрать никто не атказался. Скинувшись, мы прикупили мятый веник, Калянчик прилажил в падарок ат фсех спизженый из дома томик Лермантова и мы двинулись в путь. Очень место было для такого случая подходящее – за городом, в частном доме. Красота: хочешь - пей, хочешь - танцуй, хочешь – нутрий в сарае пугай, хочешь – блюй ва дваре. Ну и апять же ж – природа, рамантика и сельские пасторали. Вот только с еблей было все как-то не прадумано – в доме присутствовали неприклонные в этих вапросах радители, маразматичная бабушка и малолетняя сестрица виновницы.

    Все мы исправно выпалняли  праграмму падобных мераприятий, а то есть нажирались алкагалическими напитками и мели всякие вкусности со стола, стараясь не выражатся при радителях. Переодически кишкотня прекращалась и мы уходили в агромную такую саседнюю комнату, где включался мафон и мы танцевали «грязные танцы». Зрелище со стороны, па-видимаму было достаточно гнусное – пьяные рыла, галоперидольные телодвижения, взлетающие юпки и мелькающие пад ними разнацветные девичьи трусы, шарящие по бапским жопам потные руки – ну, вы в курсе, сами наверно такой хуйней занимались. Патом мы апять вазвращались к сталу и продолжали напиваться, предвкушая, как наивные радители разложат нас па комнатам начевать.

Мне «павизло» больше всех – мой палавин нажрался как еп тваю мать, са всеми братался и плакал, патом начал абильно блевать и принудительно был отправлен спать в атдельную комнату. Никто начевать с ним не сагласился, так как народ подобрался нежный и видети ли их аскарбляла сама мысль спать в памещении с абрыганным настенным кавром, ебанные гламурщики. Ушол в койку мой благоверный раньше всех, еще в середине вечеринки, правда он патом еще один раз ащасливил нас сваим явлением, кагда явился в разгар веселья в «танцевальную» комнату и насцал в гиганский фикус, стоявший в агромнай кадушке. Он видимо решил, что он на природе, проделав все с совершенно безмятежным ебальником, патом деловито струсил хуй и аккуратно заправил его в трусы, после чего гордо удалился абратно в койку с чувством выпалниннаго долга.

Пьянка закончилась после того, как один из гостей, здаравенный такой дебил Миша, ебнулся со всей дури на стол, разворотив его до основания, попадала вся пасуда, торт там и вся хуйня. Хозяева агарчились пачему та, вобщим канцовка палучилась смятая. Все разлезлись по шестикомнатному дому спать.
Мне дасталась место с на диване с имининницей и в этой же комнате  савершенно ебанутые радители улажили на пол Григория (добавлю, что он  паебывал Юлю  уже не раз, паэтому сами дагадываетесь где он аказался через полминуты после таго, как за радителями закрылась дверь). Я, понятно,  деликатно спалзла на пол. Лежат эти упездни прямо над маей башкой, сопят и шерудят пастелью. Слышу Юлин шопот: «Ну Гришка, пачему ты ка мне пристаешь только на вечеринках?». Он ей: «Ну Юля, бу-бу-бу-бу-бу…» (шуршит при этом снимаемыми трусами). Она: «Ну Гришка, ну что, нельзя меня в кино свадить или еще куда, как нармальніе люди?” Он: “Ну Юля, бу-бу-бу-бу-бу…»(фтарые трусы пашли). «Ну Гришка, мне кажется, что ты думаешь, что я какая-то такая и меня не уважаешь!». «Ну Юля, бу-бу-бу-бу-бу…»(шелест разгребаемой валасни). «Ну Гриша!…О!..О-о-о! Гри-и-иша!» (характерные звуки нетрезвых фрикций, стоны и прочая паебень – эта вы тоже навернае знаете). Ва время аписаного диалога меня чуть не разорвало – никагда мне так не хотелось ржать в неподходящий мамент, даже похороны ваенрука в школе оказались по сравнению с этим детским лепетом. Кагдаже эти пахатливые уебаны полчаса еблись, как сука ебучие каты, мне было уже не да смеха – присаединиться нельзя, Юля явно была против, дрочить както ни салидно (хатя сейчас думаю, что надо было быть проще) – пиздец вопщем. Закончили, наконец-то, улеглись вроде. Патом вдруг эта дура начила ныть, что у нее сейчас залетное время, а еблись они (я говорю – уебаны!) без гандона. Григорий пратрезвел и потребовал немедленно принять какие-нибудь бапские меры. Юля сообщила что у нее есть шланг от кружки Эсмарха, но сама кружка – у мамы в спальне (видимо, она у них была одна на двоих). Григорий сообщил, что согласен схадить за кружкой, но мы его остановили, придумав иной аригинальный выхад. Юля притащила из кухни варонку для постного масла, ее присоединили к шлагу, мы па быстряку забодяжили раствор марганцовки и провели в какой-то ванючей кладовке над абосранным видром сеанс спринцывания метадом саабщающихся сасудов – я держала варонку над головой, а Юля засунув шланг себе в пелотку совершала орошательные движения. При этом мы давились от сдерживаемого смеха, и чуть не сдохли при этом.

    Павеселила нас Юля, передав слова своей мамы, кагда мы все явились в институт на занятия в панидельник. К слову, мама у нее была прадвинутая для сельской местности и ей Юля давно рассказывала о некоторых сваих ебарях. Родительница, в отличае от папашки, была в курсе, что доча ебется уже лет пять, а вот старый далбаеб пребывал в полной уверенности, что Юля в 24 года еще целка. Так вот представте, какая у меня была истерика, кагда я услышала переданные мамашкой слова Юлиного папы: «Ты знаешь, мать, сматрел я со стороны, как наша доця с мужиками танцевала, и вот теперь здается мне, что у нее уже между ног-то чешется!».