Странное дело, но ему предстояло в этот день сразу две свадьбы. Первая – вторая свадьба его младшего сына Дениса на ещё совсем юной курносой девушке. Вторая – так же вторая, его собственная, на собственной же начальнице Таисии Захаровне, женщине ухоженной и властной.
Денису надо было жениться, так как ему было уже за тридцать, годы уходили, и надо было заводить детей. Все его приятели давно уже стали солидными дядями и в редких посиделках гудели ему баритоном “Да забудь ты свою Ирку! Сука она”. Денис, в принципе, был с ними согласен. Действительно, пора забыть, столько лет прошло. К тому же он любил поесть и не любил готовить, а Катя оказалась прирождённой поварихой.

А Борис Петровичу тоже надо было жениться. Ещё как было надо в его-то пятьдесят шесть! Он с удовольствием вспомнил про огромные груди Таисии Захаровны и с досадой посмотрел вниз, на свой солидный живот, не позволяющий разглядеть дудольку, которую он сейчас правой рукой уверенно направлял точно в центр унитаза общественного туалета ЗАГСа. Из дудольки весело зажурчала жёлтенькая водичка, и настроение Борис Петровича тоже весело зажурчало. Ведь он стоит и смотрит не только на унитаз, он смотрит в своё светлое будущее. Сисяндра сделает его своим замом по культурно-массовой работе. К тому же он переедет в её просторную квартиру, а в его собственную двушку заселятся Денис с Катей. “Ничего, они молодые, мы и не с этого начинали”.

Полёт мысли его прервал звук шаркающих старушечьих шагов за дверцей. “Уборщица”, догадался Борис Петрович, “Надо же, как похоже на тёщу. Так же шаркает, карга старая”. После смерти жены он не бросил тёщу на произвол судьбы, он был в меру порядочный и в меру богобоязненный человек и считал, что уход за противной выжившей из ума старушкой перевесит на том свете все его грешки. “Это страховка, Боря”, подумал он и обернулся.
В душе похолодело. Брюки, его свадебные брюки, отглаженные им лично до состояния опасной бритвы, брюки, снятые и бережно переброшенные через дверцу кабинки, пропали. Московский ноябрь не сахар и Борис Петрович подотдел под брюки белые кальсоны с начёсом, ведь в его возрасте с мужским здоровьем не шутят. Вот так он и стоял сейчас оторопевший в полуобороте, весь как шахматная доска – чёрная бабочка, белая сорочка, чёрный пиджак, белые кальсоны, чёрные туфли. Сознание услужливо зажгло транспарант “Постирать бы надо” и Борис Петрович распахнул дверцу, уже зная, что никаких брюк на кафельном полу он не увидит, их украли, унесли. И он знает кто.

Он вышел из туалета, ведь мобильник остался в брюках, и пошёл искать родных, чтобы поведать о своей беде и вместе найти выход из дурацкого положения. На него озирались, он ловил на себе недоумённые взгляды. Но это были лишь взгляды, а не крепкие руки санитаров, и он шёл дальше, дальше и дальше. Он шёл в темнеющую московскую осень.