Унылый микрорайон просыпается медленно и тяжело в эту субботу, впрочем точно также, как и в остальные. То тут, то там приоткрываются слабые веки и, - раздвигая мешки вчерашнего веселья – серый потолок немым стоном пронзают испещрённые бордовым узором щёлки глаз: «Выходной!».

Александра не спит уже давно. Думает она мысль, длинную, ненужную и вязкую – как сопляк в киселе. Жизнь эта ей остопиздела, сильно остопиздела, прямо-таки остопиздела до охуения. И даже ёбарь её, среброкудрый Николя, уже не заводит так, как раньше. Да, ебётся он ничего, на твёрдую троечку, но в разговорах на отвлечённые темы – в ебле души, так сказать, - он совсем никакой. Сказать, что он нудный – это нихуя не сказать. Коля – мужчина конкретно тупорылый и, впрочем как и полагается ему по статусу, очень самоуверен и тупорылит бойко, не замечая никого вокруг.

«У нас на работе кар сломался», - гнусавит Коля закуривая. «Так эти менжеры и прочая поебень запрыгали как блохи по матрасу, потеют, руками машут, что делать не знают – ведь фура пришла с окунем. Водиле ждать-то не в жилу, график у него, жена дома, детишки, - хули ему ждать-то? Так я, вот этими именно руками, две тонны окуня на склад и перетаскал. Аркадий Михалыч мне лично руку жал - вот, говорит, учитесь мудаки у Коли, как работать надо… Спину, правда, сорвал, но это хуйня – сам Михалыч лично, говорю, благодарил и литру опосля смены выставил. Ты, говорит, Коля, человек! Че-ло-век!»

«То, что ты с рыбой обнимался я ещё вчера почувствовала», - иронизирует Александра, - «а вот то, что ты человек – первый раз слышу. Ты мужичок Коля, му-жи-чок, а человек – он в галстуке ходит и на трамвае - твоей любимой семёрке - не ездит».

«Семёрка – она ж прямо от магазина и до меня идёт, там тридцать шагов от остановки и я дома. Удобно!», - сердито ворчит Коля.

«Знаю», - улыбается Александра.

Зачем любовь человеку дана и почему не каждое сердце выдержать жгучие её объятья пытается? Отчего тогда, не выдержав, мыслить пытаемся хуем, когда мозгов меньше у него, чем у комара надоедливого? И найти пытаемся в пизде нечто скрытое, тайное, чего не имели раньше, хотя нет там нихуя – я проверял много раз? И что за зверь выглядывает из глаз наших ухмыляясь тогда, когда размножается словно на дрожжах всё мелкое и гадкое в нас? Нет ответа.

Жизнь, говорю, остопиздела Александре до изнеможения. Не то, что бы она хотела ёбнуться со скалы вниз головой или нырнуть под колёса поезда по наущению классика – нет, такой хуйнёй она не страдала. Другой хуйнёй мучилась она – когда-то в далёком детстве, помнится, сказывала ей бабка про один монастырь, что издавна возле Киева расположился. Что тишина там, покой и даже птицы по утрам поют о славе божьей - по-своему конечно, не по псалтырю. И что сады там вишнёвые весной расцветают очень даже замечательно… Картина эта так ярко контрастировала с прокуренной её квартирой, разнообразной мерзостью за окном и небритым Николя внутри, что часто не давала уснуть.

«Поеду, точно поеду», - прошептала Александра.

«Что?» - переспросил Коля.

«Иди на хуй» - произнесла Александра.

«Как это?» - удивился Коля.

«Иди нахуй, говорю! Ногами! Дурак!!» - из глаз Александры брызнули слёзы. Она вскочила и начала спешно собирать чемодан. Руки, казалось, сами складывают вещи, очень небрежно, кое-как, но всё-таки по-женски аккуратно - стопочкой.

Да, дорогой мой друг, для нас «стопочка» - это содержание. Это веселье и смех у барной стойки, столик на четверых и за сраку официантку, это уверенность в себе и брутальность во взгляде, - это допинг и горючее для ночных полётов на вражескую территорию... Для них же «стопочка» - это форма. Трусики и юбочки тут, маечки и топики там, брючки и шортики на седьмой полочке в шкавчике слева, пузырьки и тюбики где-то ещё – всего не упомнишь. Развела ручками – боже, много как добра-то! – красится-рядится и уже счастлива невообразимо.

На киевском вокзале многолюдно. Противный голос неудовлетворённой жизнью женщины ревёт из рупоров: «Ебать вас в сраку, хуё-моё, поспешите, поезд такой-то из Ухты отправляется с 3-й линии, а на 4-ю счас пребудет такой же, тока в Мариуполь, динь-дон-дон!». Ебанутая профессия для тех, кого не слышат дома.

«Сколько до монастыря в N-ске возьмёшь?», - спросила грузина на ярко оранжевой копейке.
«Сто и двадцать на чай, я чай люблю пыть» - грузин обнажил редкие зубы.
«А не дохуя?»
«Слюшай, когда мине будит дохуя я скажу садысь радная так прокачу, а пока нэт. Я карбуратор помэняль? Помэняль! Салон под тигра обдэлаль? Обдэлаль! А ты мине – дохуя!».
«Ладно, едем», - согласилась Александра, - «не пешком же Хохляндию бороздить».
«Гыы» - обрадовался грузин заводя свою ласточку. Крякнув в третий раз и сплюнув на пол чем-то мутным ласточка наконец завелась и мерно задрожала кузовом.
«Звэрь!» - крикнул грузин, - «трыцать лэт лэтаю, а всё нэ нарадуюс».

Дорога, нудная дорога… Из динамиков радио молодые, хорошо поставленные голоса спорят друг с другом и смеются, пытаясь заразить тебя тем же самым, здоровым беспечным смехом. Но по иронии жизни - проще подхватить бразильский свиной грипп не выезжая из Урюпинска - чем смеяться вместе с идиотами не думая ни о чём, когда на душе и без них гадко…

«Прыехали, куколька!» - грузин хлопнул себя по голому пузу, - «сто трыдцать, как и договарывалысь». Александра отдала деньги не смотря на него, - взор её магнитом притягивал золотой купол монастыря, в котором уже триста лет отражалось солнце. Вокруг ходили монашки в чёрных одеяниях - ходили так легко, словно плыли по воздуху, едва касаясь своими чистыми ногами этой грязной бренной земли. А дальше – райские вишнёвые сады упруго вписывались в горизонт и расточали дивный мягкий аромат нектара… Ну, прям как бабка нашептала!

Александра вошла внутрь и спокойствие, божественное спокойствие тут же охватило её. Настоятельница храма молча взирала на неё – и сколько было всего в этом взгляде! Гнев и милость, презрение и уважение, радость и скорбь – всё смешалось в нём и, казалось, земля сейчас уйдёт из-под ног её и ёбнется Александра в самые тёмные глубины ада, которые только мог придумать больной чеовеческий разум… Но настоятельница всего лишь произнесла: «Шмотки эти брось. Келья твоя на втором этаже направо. Завтрак в семь, ужин в семь. Иди отдыхай».

Так Александра и стала монашкой – рабой божьей – что, впрочем, не мешало ей иногда покувыркаться с заезжими дьячками и протоиереями, ну так а кто счас без греха? А Николай нашёл себе новую паторочь – кассиршу Люду – та мозг не ебала: «Ну поговори же со мной, мой милый!», - молча еблась, одевалась и уходила.