Это было около двух лет назад. Не вспомню точный день, но это был август, жаркий август – где-то середина… Пусть будет пятнадцатого. Удивительно, почему я не запомнил эту дату, ведь именно тогда я впервые встретился с ним – изменившим мою жизнь, превратившим её в настоящий кошмар. Именно пятнадцатого августа начался тот путь, который закончился здесь. Который закончится здесь, я уверен в этом.
    
Я бродил по супермаркету – набивал свою продуктовую корзину всякой снедью. Вообще я любитель плотно  поесть – обожал гулять по этому большому раю для маленького обжоры. Готовить я не любил, да и холост по жизни, поэтому, что неудивительно, меня прельщал больше всего отдел готовой продукции. Готовые котлеты – рыбные, свиные, куриные;  миллиарды салатов, с которыми эти мясные лакомства можно употребить; всякие слойки, пирожки, пицца… Ну что ещё нужно для голодного холостяка?

Пройдясь по этому отделу, я истекал слюнями, воображая свой чудесный ужин – осталось зайти в пивной отдел. Пиво… Люблю тёмное. Стоит оно в дальнем углу отдела, да и вообще в самом конце супермаркета. Конец – зеркальная стена. Когда я беру…брал… несколько бутылок, я обязательно смотрю…смотрел… на своё счастливое отражение. Такой, знаете, добряк с парой пива и полной корзиной… В этот злополучный день я заразился страхом – в отражении, за собой, таким горящим жаждой и аппетитом  – я увидел его. Он массивен, раздавшийся в разные стороны, но невысок. Ростом с меня.  Не одежда, а лохмотья – непонятного цвета - горелая ткань – чёрная такая, обуглившаяся. Лицо  красное, обгоревшее, всё в пузырящихся ожогах; растрёпанная борода…  Клочья  волос на облысевшей голове – остальные, кажется, выдрали… И, что самое главное, глаза – один нормальный, серо-голубой… А второй… Словно вытек – он пожелтевший, зрачок опущен вниз и беспорядочно двигается, будто ищет на полу оброненную иголку или что-то в этом роде…

Я обернулся – никого нет. Защемило в груди – подхватило сердце, я чувствовал, как разрывается грудная клетка.  Тот глаз, который здоровый – знаком до боли, но я не мог тогда вспомнить, понять… Мой первый инфаркт.

Как я оказался в больнице, не помню. Возможно, какой-то покупатель всего-навсего вызвал скорую. Мне только сорок, а уже рубец. Врачи сказали, что ишемия возникла у меня несколько лет назад – и вот её последствия. А всё из-за лишнего веса. Но меня это беспокоило гораздо меньше того, что я увидел в тот самый день. Образ этого человека (человека?), я назвал его Бородач, мелькал везде – в лицах врачей, остальных пациентов, в зеркалах.
Даже, было раз, видел этого Бородача - его силуэт, отражающийся в стекле аквариума, который стоял в кабинете моего лечащего врача. И всё тоже постоянное ощущение дежавю, что и тогда, в супермаркете. Но сердечко выдерживало, держалось.

После выписки, мне назначили реабилатационный период – стандартные шесть месяцев. За мной ухаживала соседка, пожилая худосочная старушка, Екатерина Викторовна. Три раза в день приходила ко мне домой, приносила продукты,  следила за тем, как я принимал лекарства, интересовалась здоровьем, и, почмокав губами, говорила своё склизкое «До свиданья, Олег» - уходила восвояси. Мне она не нравилась, царство ей небесное. Поухаживать за мной мог бы мой племянник Валерка или моя сестра Катюша, но я не мог с ними связаться. Дела, наверное.
Да, с работы я уволился – хоть и коллеги были против, да и шеф согласился оплачивать моё лечение. Видимо, хорошо я работал, сидя в своём сисадминском кресле. Но я отказался от всех благ, отклонил все просьбы – мне не хотелось жить, меня пугало всё – везде я видел эту обгоревшую кожу, жёлтый вытекший глаз… Я потерял интерес к жизни. Хотелось лежать, пить пиво… Просто лежать. Рубец на сердце желал этого, как и моё, всё разрастающиеся и разрастающиеся, жиреющее тело.

Так и пролежал полгода. И Бородач был неотъемлемой частью моей жизни. Он стал появляться всё чаще и чаще, не только в отражениях. Он ходил по коридору, заходил на кухню - открывал холодильник. Что-то доставал и поедал – чавкал, похохатывая.

Я боялся и трясся. Я шёл, шаркая тапками по полу, на кухню и не видел там никого. Шизофрения? Паранойя? Не важно, совсем не важно.
От такой жизни я настолько обленился и тронулся головою, что решил отварить себе макарон в пластмассовом походном контейнере – вся остальная посуда была грязной, некоторая даже заплесневела. Вы представляете, до чего можно докатиться? Я отковылял обратно в гостиную и бултыхнулся на диван. Мне было всё равно. В этот день Бородач подошёл ко мне. Он дотронулся до моего заросшего лица и провёл по нему. Я видел его обожженную руку; серые ногти, как грязные лопаты – такие только у покойников.

Вместе с ним в гостиную, где я беспомощно лежал, ворвалось пламя. Моё тело покрылось пузырями, лицо обгорело. Я узнал, что такое ад. Но я не умирал, даже приятно было. Я слился с огнём. Я чувствовал, как лопается моя раскалённая, дымящаяся кожа, я чувствовал запах горелых волос. Наверняка знаете этот запах – у меня он ассоциируется, со свиньёй, которой вот-вот перережут горло – её перед этим обрабатывают паяльной лампой. А Бородач стоял и смотрел на меня, довольно улыбаясь. Я смеялся в ответ.

Также выгорели все соседние квартиры. От дряхлой Екатерины Викторовны осталось только обугленное, чёрное тело. А я остался жив, к счастью, или несчастью? Понятия не имею.

Сейчас я лежу в столичном ожоговом центре. Смотрю в зеркало – и Бородач уже не стоит за мной. Бородач, это я. Только обгоревшую одежду забрали, а так копия, одно лицо… Я снимаю с себя бинты – сожжённая, пузырящаяся кожа, вытекший жёлтый глаз. Его должны удалить! Но нет. Я ухожу отсюда. И буду мерещиться вам.
Я подмигиваю отражению своим здоровым, серо-голубым, встаю с кушетки и выхожу из палаты.
Мой путь закончился, это так. Путь одного человека. Теперь же начинается новый - много новых жизненных путей, которые закончатся встречей со мною. Так будет повторяться снова и снова. Я Бородач. Теперь я не боюсь.

©Milovanoff