Если вам кто-нибудь скажет, что по накурке свинью поймал - это ни разу не смешно. И не надо вот улыбаться и подмигивать и говорить, что такого не бывает. Да вы все равно, наверное, ржать будете, а ну и ладно.

  Короче в то лето накуривались мы каждый день, не в смысле, когда светло, а обставлялись без перерывов и выходных. А было часто, потому что наркополицейские все разбежались кто куда, а, скорее всего, по помойкам да по банкам коммерческим из-за низкой зарплаты и внеуставняка. Я так думаю. Трава и дрянь всякая хлынула в город как кишки из кита, которого прижало стальным носом авианосца к корме другого авианосца.

  И не то что бы постоянно сорта голландские или чуйку везли, а что попадалось, от петрушки с задрюпинских полей до самого, что нинаесть шишкастого гидропона с секретных гидропонных заводов. Химки тоже много было, её цыгане варили, отчего в их пригородных халупах воняло как в лаборатории имени Пиночета, а вечером выпадал на рубероидные крыши уксусный натурально зимний иней или хуй его знает, что они там мешали.

  Цыгане неебически запасливы. У них, как ни спроси, наркота есть, и с пушкинских времен не переводится. Так мне один учитель ботаники говорил. Ему я не верить не мог, да и если бы не поверил, не сказал бы. Потому что он со светлым и праведным человеком - батюшкой нашим на короткой ноге был. А кто водится с такими людьми, тот сам от них святой простотой заражается. У него-то в церкви мы обычно и раскуривались. Бывало, батюшка озорно так подмигнет из-под мохнатых бровей, бороду за пояс запихнёт, и басовито спрашивает:
- Нет ли тут никого из моего прихода?
- Нет, - все ему отвечаем дружно.
- Ну, тогда дернули.
  И косяк взрывает.

  И вот однажды хапнули мы с Кирюхой с утра. Я измену словил, как последний плохиш. А Кирюха все надо мной смеялся и пердел раскатисто, как гудок с бронепоезда имени первого Интернационала. Громко и музыкально у него получается, как если бы сам Моцарт горохового супа выкушал. Он когда на вокзале рулады выводит, все хари поворачивают и глаза выпучивают, поезд ждут, наверное. Я такие окуляры только в фильме про Хиросиму видел. Потому что в других случаях хитрожопые японцы как через щелочку смотрят, чтобы их не заметили, и в Китайскую Народную Республику рис возделывать на болотах не направили.

  Короче, зассал я. Показалось мне, что наркополицию всю обратно на работу взяли, пообещали в отпуск отправить и премии по пять окладов дать, если они нас с Кирюхой теплыми поймают, и на дачу быстро пошел. Потому что на даче они ловить меня не будут, там моста нет и желто-синий УАЗ проехать не сможет, а тракторов им, как я слышал, не дают.

  Иду по дороге, солнышко ласковое светит, в ебальник прямой наводкой, птичка щебечет, надрывается, как будто ей сверчок в жопу забрался. Последние денечки лета с пылью дорожной вдыхаю. И тут, слышу, кто-то разговаривает со мной тихо, но настырно, как следователь под каллипсолом. То с одной стороны забежит и хуйню какую-нибудь скажет, то с другой подъебнёт. Но я никого слушать не стал, а на дачу пришел, ополоснулся из ведра и на диван проваленный покемарить лег.

  Закрыл глаза, ноги вытянул. Тут слышу, натурально, тетка моя, три года как покойница, со мной разговаривает. Своим собственным прижизненным голосом. Заебалась, говорит, тут сидеть, душа на небо просится, в рай попасть не могу. Что-то показалось мне, что припизживает она маленько начет рая-то, никак такого быть не может. Значит, думаю, Кирюха за мной приебашил и прикалывается. Я всю дачу обыскал, под шкаф заглянул - никого, под диваном и под табуретками проверил. Радио выключил. Мало ли что там предавать могут. Сейчас над торчками все кому не лень прикалываются. Может там массовик-затейник Фоменко сидит, обкуренных вычисляет через подзорную трубу, бабским голосом хуету им втирает в УКВ диапазоне, а сам под стол забирается в студии и ржет там до желтых луж. Но только слышится мне, что голос-то из сарая идет, где бабка свинью на случай  апокалипсиса уездного масштаба вместе с солью, мылом и примой держала.
 
  Пошел туда. Открываю замок гвоздиком, другой рукой ломом замахиваюсь. Нет никого подозрительного. Заглядываю за загородку из досок. Вонища там как будто в разогретую, но зассаную сауну, головой засунули. Свинья, хоть и худощавая была, а срать любила. И вот поднимает она ко мне ебальник здоровый с пятаком, что-то жует и теткиным голосом говорит. Типа, тут я внутри сижу, выпусти меня, друг ситцевый. Я, конечно, не поверил, потому что мало ли что может эта свинья с голодухи сказать, и уходить собрался. Но животное теткиным голосом хныкать стало, умолять слезно освободить её душу грешную и грозить мне, что ежели я гадом буду и на небо ее не пущу, она враз по загробным каналам телефонной связи милицию вызовет. Этого я позволить не мог.

  Загородку снял, паранью дерзкую мстительно за ухо схватил и внутрь дачи повёл. Поставил её посредине комнаты, достал нож армейский и свиняке в шею вогнал по самую рукоятку. Она визжать стала и по всей комнате метаться, брызгая кровищей, а тетка, тем временем, вопила об освобождении духа от бремени плоти в самом, что нинаесть лысо-кришнаитском духе и в перерывах складно меня девятиэтажными матюками поливала, звонко и задорно как торговка на колхозном рынке в базарный день. Нет, бля, хуже, как прораб, которому за шиворот окурок со строительных лесов свалился. А свинья тем временем, перевернула дубовый письменный стол ударом лобешника, забежала в центр комнаты аккурат под лампочку, и сдохла нахуй.

  Ну, думаю, всё, освободил теткину душу, можно и покемарить самому. Оказалось - нефига. Тетка, видать, из свиньи выбралась, я по голосу так понял, и села в комнате назойливо причитать, что, мол, потолок на даче ей мешает на небо попасть. Хуй с ней, думаю, ради тетки родной нечего не жалко. Взял лом и дырищу в потолке проковырял на чердак. Тетка завыла последний раз как радиоактивный ветер в трубе атомной станции и съебалась на небеса. А я устал совсем от всего этого беспредела, и спать лег.

  Родители взволнованные меня утром нашли. Я лежал на диване в одежде перепачканной кровью. Кровища, кстати, была по всей даче: и на полу, и на стенах, и на обеденном столе, и даже внутри препарированного еще в детстве плюшевого медведя, которого я под голову кладу вместо подушки. Посредине комнаты валялся трупак свиньи с ножом в шее, черная пластиковая ручка которого указывала на дыру в небо. Что они сначала подумали - не знаю, я спал тогда. Но после того, как я восстал из убиенных и с видом красноглазого, но выжившего в горниле лазерных бомбардировок, терминатора им все это рассказал, ну, исключая конечно момента с Кирюхой (зачем палиться?), они напряглись не хуже тех предков из Простоквашино и скорую сразу вызвали.

  Лечили меня от галлюцинаций доктора целых три долгих месяца. Уколами, клистирами и таблетками. Так они меня достали, что по сей день, если увижу аптеку, на другую сторону улицы уебываю быстрым темпом. Котлетку свиную родичи зажали, видать обиделись на меня, и проведывать почти совсем не ездили. Но я все равно вылечился, духом и телом окреп, в козни нечеловеческие крепко уверовал, и опасаться их стал. То же и батюшка наш сказал, от нечистого это. И я так думаю, что от нечистого, потому что от нормального ганжа такого не бывает.

Tweet