Здание министерства строилось в пятидесятые годы двадцатого века, когда большую часть штата составляли машинистки. Запертые в тесных кубикулах, перетянутые поясами дешевых платьев, некрасивые девушки стучали на пишущих машинках, из которых, словно языки, лезли новые и новые бумаги. В этом цветнике работал одинокий черный слесарь, который чинил печатные машинки. Большую часть времени он возился с аппаратами, а в редкие часы отдыха подглядывал в женский туалет.
Однако не прошло и двадцати лет, как девушек разогнали, кубикулы разобрали, и в опустевшие комнаты поставили вычислительные машины. Они были огромные и по теперешним временам очень, очень простые. Машины мигали лампочками, мотали километры магнитных лент, а за пультом сидел специальный человек и следил. Этот человек, оставаясь один, растягивался в кресле, доставал журнал «плейбой», закуривал сигарету и наслаждался досугом в меру своей сексуальной просвещенности.
Когда машины устарели, оказалось, что они были слишком большими, чтобы разбирать и выносить. Этажей в здании министерства было и так достаточно, поэтому, когда появились персональные компьютеры, машинные залы попросту закрыли, повесив на все двери амбарные замки. Последним уходил человек с сигаретой, и он видел, как магнитная катушка сделала свой последний оборот и замерла. Древняя вычислительная машина испустила дух.
Персональные компьютеры понемногу менялись, однако увидеть эти изменения было не так легко. Каждые пять лет уносили старые, приносили новые, внешне они выглядели одинаково. Да и пользователь вроде бы почти не менялся. Каждое утро порог министерства пересекали одинаково одетые, бледные, нездорового вида молодые люди, у них одинаково тряслись руки от кофе, неприятно пахло изо рта, и этот рот раз в двадцать минут наполнялся слюной в ожидании сигареты. Теперь по вечерам в офисах оставались либо самые закоренелые любители порножурналов, либо трудоголики, которые, впрочем, недолго задерживались на такой работе.
Однако природа свое дело знала. Не прошло и 30 лет, как в министерстве вывелся новый тип людей. Он оказался настолько живуч, что вскоре все прочие виды исчезли из здания, как не бывало. Уходившие говорили, что это заговор, что это козни «тех, кто сидит на закрытых этажах». Говорили, что без них министерство развалится, а здание упадет. И тому подобный бред, которым всегда успокаивают себя люди, которым указали на дверь.
Но здание не падало, как не разваливалось и министерство. Как не нашли себя в других областях люди, выгнанные или выдавленные с работы – они так и умерли все – кто в долговой тюрьме, кто на игле, кто просто в никому не известной жопе. А порог министерства каждое утро пересекали новые плохо одетые люди.
Он тогда работал на 37 этаже. Не высоко, не низко. Окон нет. Когда едешь туда на лифте, успеваешь почувствовать лишь половину тяжести и тошноты, которые достаются коллегам, работающим вдвое выше тебя. Вдыхаешь лишь половину паров разгоряченных тел, несвежего белья, прокуренных ртов. Рискуешь вполовину меньше, что тебе наступят на ногу или плюнут на спину пальто. Одним словом, неплохой повод в разговоре опускать глаза и говорить о своей работе вполголоса, с нежностью и даже некоторой грустью. Мол, конечно, не на втором, но и не на 164-м. Повод для гордости.
Как же он попал на свой этаж? Продвинулся по службе? Подкупил секретаря, втерся в доверие к начальству? Нет... Он пришел после колледжа, его взяли и посадили в этот офис, так ни о чем и не спросив. Достаточно было родиться, вырасти, получить образование – и можно идти работать. Туда же, где до этого сорок лет проработал его отец. А до него – дед.
Да и в самом деле, разве есть какие-то препятствия, которые могут помешать человеку работать? То, что было актуально еще в 20-м веке, теперь забылось. Национальность, вероисповедание, касты – все ушло в прошлое. Остались просто люди – свободные, равные, успешные и не очень – одним словом, наступил тот социалистический рай, о котором сто лет назад не могли мечтать даже самые слабоумные. Как это вышло – никто не понял. Просто Африка вдруг оказалась сытой, Индия одетой, Китай снял со стены последний портрет Мао Цзэ-Дуна, а мусульмане наконец перебили друг друга в священной войне. Прошло несколько лет, одна за другой начали открываться границы, пока не открылись все. Закончились междоусобне войны. Перестали продавать оружие, так как не с кем стало воевать.

Компьютер со стола убрали уже давно, еще при его отце. Равно как и бумагу. Нужно было беречь лес, а минеральная бумага тогда уже отмерла вместе с миллиардом ее несчастных поклонников. Его кабинет выглядело так. На стене висела картина, а в середине комнаты стоял маленький и страшно неудобный табурет, вдобавок привинченный к полу. Расположение и форма табурета была подобрана так, чтобы в кабинете ни при каких обстоятельствах невозможно было спать. Так, ножки табурета не позволяли растянуться на полу, а сидеть на нем без боли не было никакой возможности, равно как и, сидя, прислониться к стене. В этом кабинете можно было только работать. Даже отвлекаться было трудно – на табурет без тошноты не взглянешь (он был прост, но уродлив), а на картине, выполненной в новейшем стиле атомизма, не было ничего, кроме белого листа – изображение, если она и было, представляло собой всего пару молекул в углу холста.
Зайдя в кабинет, человек первым делом запер дверь и проверил, не осталось ли какой-нибудь щелки. Затем он снял пиджак и бросил его на пол под картиной. У обитателей 37-го этажа была неофициальная привилегия, они могли закрывать видеоглазок.
Затем он хлопнул в ладоши (трещинки кожи между пальцев отозвались болью) и посередине комнаты открылась голографическая картина. Мужчина и женщина замерли в самом конце полового акта, глядя в пустоту комнаты. Изо рта женщины вылетела капля слюны и висела в воздухе. Кожа на спине мужчины покрылась блестящими каплями пота. Грудь женщины остановилась в своем маятникообразном движении, и казалось, что она растет снизу вверх.
Человек дважды обошел вокруг неподвижной скульптуры, еще раз присмотрелся и вздохнул. Да, вчера она казалась красивее. Вечером все кажется красивее. Даже грудь казалась больше и крепче. И почти не видно было мужика – а теперь он занимает чуть ли не половину места.
Щелкнув пальцами (боль в костяшках) он закончил просмотр сцены, прерванный вчера вечером. Мужчина и женщина закончили трахаться и, помахав руками, исчезли вместе с запахом. Комната стала совершенно пустой, и человеку стало тоскливо. Он посмотрел свой список избранных сцен, и решил пересмотреть еще несколько. Он видел их, кажется, еще в прошлом году, но его в них что-то зацепило. Поэтому он возвращался к ним еще и еще, и смотрел на женщину, почти не отвлекаясь на то, что, собственно, происходило с ее участием. Кажется, женщина в этих сценах была одна и та же.
За такой работой незаметно подошло время обеда. Человек застегнул штаны, выключил проектор и поднял с пола свой пиджак. Посмотревшись на себя в отражении стекла, закрывавшего невидимую картину, он пригладил несколько складок рубашки, впрочем, полгода не стираной, и постучал в дверь. За дверью раздались шаги, и женский голос спросил: «вам с мясом или рыбой»? Он посмотрел на часы. Четверг. Рыбный день – улыбнулся сам себе.
- Рыба, пожалуйста! – он помедлил в приятном ожидании, - и зайдите ко мне на минутку!
Дверь приоткрылась, и металлическая рука протянула ему пакет. Одновременно с этим в комнате возникла полупрозрачная женщина, не слишком привлекательная, но хорошо сложенная и в форме из общепита.
Это был его любимый момент. Почему-то его всегда тянуло на женщин в форме немного старше его. Его идеалом всегда были стюардессы. Однако сейчас сойдет и общепит. Он снова закрыл видеоглазок и щелкнул сухими пальцами. Женщина начала торопливо раздеваться. Обед так обед.
Закончив, он торопливо высосал смесь из пакета, уже успевшую остыть, и в который раз приятно удивился, как сексуальные утехи поднимают его аппетит. Осталось также ощущение, что он только что вкусил запретного плода – може, именно поэтому его привлекали женщины в форме...

Он выбросил пакет за дверь и снова уселся на табурет. Нужно было поработать.

К тому времени на долю живого человека осталась лишь небольшая часть обязанностей, по большей части, приятных. Всю работу давно доверили машинам, и за человеком сохранили лишь декоративные функции. Считалось, что машины пока неспособны делать выбор в психологически спорных ситуациях. Что для того, чтобы принять решение, нужно быть Человеком.
Над этой идеей было принято смеяться еще в детском саду. Было смешно само то упорство, с которым на плакатах, в книгах, в газетах это слово писалось с большой буквы. Будь Человеком! – читалось на каждом углу! Человек – это звучит гордо – писали они под диктовку в школе. Человечество – пытались написать в сочинениях, и делали в одном слове по пять ошибок.

А разве взрослые над этим не смеялись? Ведь решения этого гордо звучащего Человека невозможно конструктивно обсуждать!
Допустим, некто задолжал денег банку, и пришло время выбивать из него долги. Он обещает заработать, занять, отдать. Верить такому человеку или нет? Машина проанализирует его кредитную историю, посмотрит, у кого он собирается занимать. Что за люди. Может, они еще большие жулики, чем он? И машина выдаст решение, которое большой долей вероятности сохранит кому-то деньги.
А человек? Ему покажут несчастного должника, его портрет, а если это женщина, он даже, наверное, найдет где-нибудь в сети ее интимные фотографии. И примет свое решение. На чем оно будет основно? На том, что тот похож на его отца? Что у него честные глаза? Что у нее хорошие сиськи? (были, 20 лет назад, до первой беременности, в отпуске на Таити, после небольшой пластической операции). И где здесь справедливость?
Однако люди учат уроки истории. Чтобы не превратиться в общество тотального контроля, в живую иллюстрацию к Олдосу Хаксли, они оставили это право себе. И машины услужливо отступали, предоставляя Человеку право решать. К счастью, решений такого рода было не так уж и много. Кроме того, тем, кто этим занимался, предоставлялись широкие права. В первую очередь, полная анонимность. Человек мог сделать выбор сколь угодно субъективно, думать хоть о сиськах, хоть и родственниках, но его участие в процессе навсегда останется тайной.

Сегодня вопросов было немногим больше обычного. Опять с десяток должников банку – их нужно было направить на принудительные работы, либо отложить рассмотрение дела еще на месяц- другой. Настроение было хорошее, поэтому он «отложил» всех. При этом его приятно пощекотала мысль, что тем самым он увеличил нагрузку на систему. То есть теперь эту работу придется делать кому-то еще. В такие моменты он чувствовал себя немного героем. Все же, казалось ему, большинство решений должно было приниматься сразу, и «подвешивая» дела, он плыл против течения и вносил в это все элемент осмысленности
После должников пошли дела личного характера. Кто-то хотел увести жену у другого и был пойман на месте. Вопрос был в том, предать ли это происшествие огласке. Он решил разобраться.
Вызвав из сети изображение искусителя, он невольно щелкнул пальцами. Рефлекторно. Как по команде полупрозрачный человек начал стягивать с себя свое тряпье, оно трещало по швам, носки так и вовсе разлезлись прямо в его руках. Через пару секунд он был раздет.
«Зачем, я это сделал?» - подумал министериал. «Привычка» - не без юмора ответил ему его внутренний голос, а член отозвался чуть заметным кивком. Да, я не очень люблю смотреть на одетые голограммы.
Теперь перед ним стоял человек, чью судьбу ему предстояло решить. Одним движением ом мог позволить тому сохранить его дело в тайне, либо обесчестить его навеки. Однако думалось ему вовсе не о сути вопроса и не о предстоящем решении. Едва перед ним показалась эта странная обнаженная фигура, он стал задавать себе один вопрос – почему выбрали именно его? Почему чья-то жена решила уйти именно с этим существом? Больше всего его удивляло, как искуситель выглядел. Он был невысок, коренаст, и сильно сутулый. Руки и ноги у него были волосаты настолько, что, казалось, за этот мех можно уцепиться и висеть. Мышцы груди были недоразвиты, отовсюду торчали ребра, а ноги и вовсе были кривы, причем с неприятными, разбухшими ногтями.
Министериал снял свою рубашку и бросил ее на пол под картиной. Он подошел к голограмме и приложил свою руку к руке искусителя. Теперь казалось, что они и вовсе разные биологические виды. Руки у того были толще едва ли не вдвое, кривизна всех частей тела просто пугала, а цвет и фактура кожи намекала еще и на некоторые пагубные наклонности этого субъекта, словно говоря: жизнь у него будет интересной, но короткой.
«И все же, почему именно с ним?» - по-прежнему спрашивал он себя. Почему замужняя женщина (какая б ни была) бросает мужа (какой бы он ни был) и убегает с этим питекантропом? Его рука потянулась было, чтобы вызвать картинки и самой семейной пары. Но почему-то отдернулась. На секунду ему показалось, что он знает, как выглядят эти люди. И ему показалось, что вовсе они не так страшны. И женщины эта, эта беглая жена, отнюдь не уродка.
Он хлопнул в ладоши, и картинка мужика исчезла. Он вновь сидел в своем кабинете один. Невидимая, да и не существующая в реальности муха неровно зажужжала у него над ухом. Это было последнее средство, которым машина обычно удерживала его от внезапного, неотвратимого забытья. Потом он все равно засыпал, согнувшись в три погибели на своей табуретке, упираясь ребрами в кости таза, свесив руки по сторонам, и машине оставалось только вздыхать, убрать бесполезную невидимую муху и выключить свет.
Однако сегодня он не засыпал. Едва исчезла картинка странного мужчины, его охватило странное беспокойство. Начало вдруг казаться, что этот мужчина – тоже видел его в своем кабинете, тоже раздевал его голограмму и ходил вокруг него. И примерял к его белому ухоженному телу свои волосатые обезьяньи чресла. Он представил даже, как тот мужчина осматривает его вместе с беглой женой – и они смеются, показывают пальцем, а затем тоже раздеваются и начинают заниматься сексом, а его безучастная голограмма стоит посреди комнаты и смотрит на противоположную стену. А на этой стене висит картина. На картине изображена женская помежность – очень мелко, не больше молекулы, но он видит ее, видит отчетливо и ясно, и протягивает руку, чтобы потрогать.
Стоп!  Он все-таки заснул. Разбудил его внезапно, против его воли возникший мираж. Это была картинка человека, и этот человек обращался к нему.

Привет!

Ему было немного неуютно, к нему очень давно не звонили. Его рот с самого обеда был закрыт, и губы неприятно слиплись.
Не нервничай – сказал он себе – это всего лишь голограмма. Робот. Ты можешь заставить его ждать. Да, он подождет твоего ответа. Однако внутри все равно все похолодело. Хотелось вытянуться по струнке и говорить отчетливо и громко. Внезапно он понял, что ему было стыдно, хотя и не вполне понятно, за что. Он облизнул губы, пошевелил языком, и пролепетал:

Привет!

Ты хорошо работал все это время – сказал робот.

Да, я неплохо поработал, - подумал человек. И все же как-то неудобно. Холодок внутри не проходил, наоборот – он вдруг вспомнил, что говорил ему однажды в лифте один министериал. Они посылают робота, чтобы тебя уволить. И тогда он говорит «привет».... Тот министериал показался ему на редкость  противным – он него пахло особенно резко и неприятно, его рукопожатие было липким и долгим, а взгляд – тяжелым и каким-то заискивающим. Как будто он, пожимая руку, хотел тайно о чем-то попросить, но не мог решиться.

Руководство считает, что ты достоин более серьезной работы, - сказал робот и улыбнулся – хотя это не значит, что ее станет больше, - поспешно добавил он, видя, в какой невеселой улыбке у человека искривился рот.

И что это значит? - спросил министериал, постепенно чувствуя, как внутри проходит непрятный холод, и взамен поднимается что-то горячее, что называется «чувством законной гордости и глубокого удовлетворения». Физически похожие ощущения вызывали у него глинтвейн и коньяк.

Это значит, - отвечал учтивый полупрозрачный человек, - что ты сможешь решать вопросы жизни и смерти. То есть буквально, кто достоин жить, а кто – умереть.

Сказав это, робот слегка поклонился и исчез. Человек опустился на табурет и погрузился внутрь себя, пытаясь запомнить это приятное горячее чувство, даже наслаждение. Он не знал, что в эту минуту аналогичное повышение получили все его коллеги, кто проработал столько же, сколько и он.

Точнее, конечно, он об этом догадывался. Все министериалы проходили этот путь – с возрастом им поручались все более ответственные вопросы. Впрочем, даже если бы он получил это повышение, стоя в шеренге коллег – вряд ли он бы радовался этому меньше. Ведь годы, и опыт – это тоже богатство, и каждый год жизни добавляет тебе еще одну звездочку на погоны...

В таким раздумьях он провел остаток рабочего дня. Он решил отложить работу до завтра – охватившая его эйфория не давала ему даже толком щелкать пальцами. Пальцы дрожали, из трещинок кожи тут и там выступала кровь, но он не обращал на это внимания. Завтра он пойдет на работу новым человеком.

До конца рабочего дня оставалось всего несколько минут, когда ему пришло новое, да, новое для него дело. Это было дело жизни и смерти. Он без колебаний решил его рассмотреть – нельзя же игнорировать ту работу, которую тебе только что поручили?

Дело было простое. Где-то на окраине города поймали проститутку. Она была грязна и немыта (если это указывают, значит она не мылась лет пять – подумал он). Она оказывала сопротивление властям. На ее задержание был отправлен целый велосипедный полк, причем состоящий только из женщин. Они сорок минут гнались за ней по какому-то полю (он улыбнулся), у половины полопались шины, остальные продожали погоню. Пока ее пытались связать, эта сучка успела выбить одной полицейской глаз, другой - сломать руку об колено, а при этом она обзывала их всех такими словами, что теперь весь полк отправили на психологическую реабилитацию.

Дальше – больше. После задержания она плевала в лицо всем, кто пытался с ней разговаривать, разбила голографический терминал в своей камере (это-то как умудрилась?), потом выковыряла глазок из стеклянного пола (чем?!) и шнуром от него попыталась задушить охранницу, которая принесла ей еду. Далее в отчете описывалось, какими яствами кормят в этой особой тюрьме, а также приводились сцены, записанные глазком до того, как он был испорчен.

Все же, принимать решение сразу – нельзя, сказал себе министериал, и сел поудобней (насколько можно говорить об удобстве применительно к его убогой табуретке). Он открыл досье этой проститутки, и на него обрушился мощнейший поток человеческой грязи. Сцены из притонов, убогие бордели, дешевая порнография, а главное – совершенно непредставимые лица. Рожа, морда, хайло, ебало – все эти слова слишком мягкие, чтобы описать, как выглядели ее кавалеры, ее сутенеры, ее кобели. Казалось, она прожила жизнь среди червей, среди разложения, и сама она, конечно, прогнила и разложилась, превратившись в развалину, в клоаку, в кучу дерьма. Какие могут быть сомнения?
И где-то на самом дне этой бездонной выгребной ямы затерялся листок, до которого пытливый, но уже огрубевший от отвращения взгляд министериала так и не добрался. На обычном бумажном бланке, отпечатанном сто лет назад, рукой простого деревенского врача было неразборчиво (он бы все равно не смог прочесть) написано: беременность, четвертый месяц.
А вот дальше он все посмотрел. И звериный рев сутенера, и удар ногой в живот (согнулась, не попал), и побои от совсем непонятных, но очень злых мужиков, и вот она лежит на полу борделя, и какой-то человек из прислуги, оглянувшись, входит к ней, закрывает за собой дверь, снимает штаны, и торопливо трахает ее, а его лицо озаряется беззубой улыбкой – сегодня он может не платить!
Министериал поспешно захлопнул электронное досье, и все эти картинки вновь легли друг на дружку в папке, осталось только легкое чувство тошноты. Да... Работа обещает быть трудной, как всякая новая и ответственная работа. Он поднял пиджак, и его изображение начало записываться недремлющим глазком. Сейчас он примет первое в своей жизни серьезное решение. Он посмотрел на пол, туда, откуда, как он представлял, за ним следят. Черный стеклянный пол был непроницаем. Его рука потянулась к прозрачной серой кнопке, висящей в воздухе прямо перед ним.
Бах! Внезапно стало темно, и он рефлекторно схватился за глаза. Они были целы – просто наступила кромешная тьма. Он хотел было сесть, но от страха промазал мимо табурета и грохнулся прямо на пол. Вырубилось эдектричество – догадался он. В темноте раздался странный звук – словно на этаже под ним, на закрытом, замурованном этаже, что-то пришло в движение.
Он не знал, да и никто не знал, что на 36-м этаже вдруг, совершенно непонятно почему, вдруг ожила древняя вычислительная машина. Она успела сделать всего один оборот катушки – и старая магнитная лента порвалась, лентопротяжный мотор взревел, где-то замкнуло, пустынный этаж озарился огромной вспышкой. Полетели искры, запахло изоляцией – и здание погрузилось в темноту. И замерли в своих кабинетых озадаченные люди.

Tweet