В общем, дрочил я тогда по семь раз на день, а если удавалось больше, то и поболе. И вообще, куда деть хуй не знал, аж стыдно становилось. Едешь в автобусе, его на колдобине подбросит - встаёт хер от тряски как заговоренный и не опадает, зараза, пока не выйдешь. Бабки косо смотрят, тетки норовят жопой прижаться, особенно если давка. А хуле надо? Два раза бедром провела и пиздец, накатывает. Пытаешься сдержаться, сжимаешься весь, но нет, прёт кончина. И идешь в липких трусах домой переодеваться. Ну и запах, конечно, соответствующий.

Летом дело было. В средине июля. Я, четырнадцатилетний пиздюк, тощий и кучерявый аки маленький Пушкин, вышел из автобуса с полными штанами кончины и направился в заросли сирени. Огляделся. Тихо, не ссыт, вроде, рядом никто. Трусы снял, чтоб не липли, джинсы на голое тело натянул, а труселя в карман сунул. Не выбрасывать же и домой направился. К квартире подошел, а там никого: предки на работе, сестра куда-то убежала. Ключи, как назло, забыл. Дай, думаю, к Кольке, другу моему зайду, трусы постираю, а то джинсы жесткие, промежность натирают что пиздец.

Пошел наверх. Он на два этажа выше живет, нажал на кнопку звонка. Типа как канарейка щебечет, занятно. Открывает его мама. Если честно, она мне всегда наравилась и сестра Кольки старшая Лена тоже. Похожи они. Обе невысокие черноволосые, кареглазые, пухленькие, но не жирные. Черты лица мягкие, округлые, сиськи, кстати, тоже. Глаза восточные, черные как южное небо.

Я на Ленку, кстати, дрочил иногда по памяти, но подойти к ней побаивался, если честно. Парень у нее был Олег. Бритый такой, жилистый с наколкой в виде сатаны на руке. С финкой и цибаркой, прилипшей к губе, постоянно ходил. Посадили его потом за грабёж. Мужика пьяного вечером отловил и этой самой финкой во время драки пырнул.

  - Что стоишь? Входи.
  Это мама Колина говорит, а я что-то замечтался, стою в никуда смотрю. Красивый голос, певучий, мягкие интонации, как теплое море обволакивает.
  - Здравствуйте. А Коля дома?
  - Здравствуй. Ты заходи. Поешь может быть? Твои на работе, наверное.
  - Ага, говорю, а у самого бурчит аж в животе. Не отмажешься, что есть не хочется.

Захожу на кухню. Уютно так, чистенько, борщик на плите варится. Руки помыл над раковиной, за стол сажусь. Мама колина суп наливает половничком. Халат у нее короткий, выше колен. Ноги стройные и смуглые выглядывают, попка обтянута красной бархатистой тканью. Супа налила. Ставит белую тарелку с борщом передо мной. И тут, надо же, сиськой третьего размера меня за плечо цепляет и проводит по нему мягко так.

Хуй, естественно, подрывается. Молния на ширинке стареньких еще отцовских джинсах слабая, стёршаяся. Вжиик, разъехалась. И всё. Сижу на стуле со вставшим хуем, торчащим из ширинки. Статуя Озириса один к сорока трём. И не отмажешься, что это, типа, не я.
 
У нее глаза аж поволокой подернулись. Ротик приоткрыт. Стоит и не знает что делать. Я покраснел как рак, аж уши загорелись. Думаю, сейчас или никогда. Осмелел и поцеловал её. Прямо в губы. Сосёмся, а она мой хуй в руку взяла и подрачивает.
Я расслабился совсем, вернее, ноги подкосились от собственной смелости, дышать тяжело. Присел на диванчик угловой, её к себе привлёк. Она мою рубашку расстегивает. Целует грудь, живот, аж сладко становится. Вот и до хуя добралась. А что мне надо? Пара фрикций и всё. Результат в её великолепном ротике с пухлыми губками. Проглотила. Мне неудобно стало за себя. А она говорит, ничего, все получится ещё, за руку меня хватает и в спальню тянет.

Как до спальни дошли - помню плохо. Прижимал её к стене в коридоре и засадить пытался прямо там. Тянет в кровать упорно.
Постель расстилать не стала. Толкнула прямо на нее, джинсы расстегнула, одним движением с меня спустила. Халатик приподняла и сверху села. Я только успел подумать, куда это она свои трусы дела, а потом мне не до этого стало. Трётся пиздою вдоль моего хуя, туда-сюда. Вернее скользит. Хуй во что-то временами утыкается, а она подрагивает.

Внутрь скользнул, как родился там. Я даже не думал, что так классно будет. Это тебе не кулак жесткий да сухой. А она так плавно вверх-вниз, насаживается и поднимается. Сиськи покачиваются. Я глаза закрыл и вспомнил почему-то как мы на море плавали на теплоходе. И кончил. Внутрь. Я же не знал, что вытаскивать нужно.

Открываю глаза. Около двери в спальню Колин папа стоит и смотрит грустно из под русых бровей. Мне даже страшно не было, а жалко его как-то. Он ликвидатором в Чернобыле был, геройский мужик, надо сказать.

  - Ну, что набарахтались? - спрашивает.
  - Вова, ну это же мальчик, не надо! - это колина мама так испуганно, а сама с меня уже слезла.
  - Вижу, что не девочка, а я и не собираюсь, - смеётся.
  Я тем временем штаны натянул и боком к двери протиснулся, а там и в коридор. Кроссовки натягиваю.
Он выходит и дверь в комнату прикрывает.
  - Слышь, говорит, герой-любовник, с почином тебя. Кольке только не говори, а то я, сам знаешь. И рубль мне протягивает. На, говорит, пивка купи, обмой это дело.

Я отказываться было стал, но он на меня так поглядел, что я рубль в карман сунул, буркнул "досвиданье" и перепрыгивая через ступеньки побежал на улицу, к солнцу. В глазах темнело, стучало в висках. Я долго шел, неизвестно куда, потом сел на лавку в сквере. Слушал птиц и проезжающие трамваи, думал, что же дальше.

А дальше. Кольке я, конечно, ничего не сказал и никогда не скажу. Хороший парень, гитарист и душа компании. Мы с ним потом много раз на блядки ездили. С колиными родителями я при встрече обязательно здороваюсь, а его отец мне подмигивает и усмехается в усы. Типа прикалывается, а я краснею до сих пор как рак. Рубль этот я этот в тумбочке храню как память. И с тех пор на чужих жён не смотрю как на женщин. Принцип у меня такой.

Tweet