Двери со скрежетом закрываются за моей спиной. Я ставлю в обоссаный угол сложенную коляску и жму свободной рукой на кнопку первого этажа, оплавленную зажигалкой какого-то урода. Как обычно, дребезжащий лифт безумно медленно, почти пару минут, ползет с самого верха до самого низа старой многоэтажки. Но для меня эти минуты наполнены не мучительным ожиданием, а блаженным отдыхом. Я успеваю расслабиться и перевести дух. Почему-то загаженная кабинка лифта – единственное место, где я могу думать.

Все как обычно. На руках у меня ребенок, а в голове – куча мелких, пустых и назойливых мыслей и мыслишек. Типа того, выключил ли я плиту? не забыл лы взять сменную детскую одежду? что купить вечером в гастрономе? и т.д. Рутина, рутина, рутина. Я знаю наперед, что будет дальше. Взвыв изношенными кишками в последний раз, лифт наконец-то замрет в нижней точке. Жмурясь после смрадного полумрака, я выйду на солнечный свет. На другом конце двора, на скамейке, будет сидеть «наша мама». Как обычно, на ней будет нелепая и давно вышедшая из моды одежда – стремная юбка до пят и допотопная блузка с кружевами. Пожухлое обветренное лицо без косметики, неряшливые волосы. Раньше я бы побрезговал стоять рядом с таким чудовищем, но сейчас я живу с ним. И мне плевать.

Держа ребенка на руках, я пойду через двор. Щелкнет невидимый тумблер, и некрасивая женщина очнется от своей перманентной дремы. Натужно улыбнется и тяжело поднимется со скамейки нам на встречу. Она не может ходить быстро, поэтому мы будем медленно и молча бродить по парку, толкая перед собой коляску с нашей дочкой. Точнее, с ее дочкой. Потом мы вернемся домой, «мама» устало ляжет на тахту и замрет до утра, а я займусь домашними делами.

Как я докатился до этого? Неужели эта «семейная жизнь» и есть предел мечтаний и апофеоз самореалиции любого нормального человека? Ведь раньше все было по-другому. А было ли? ... Под тоскливый скрип ползущего лифта я напрягаю память. С чего все началось? Ах, да.

* * *

Как давно это было? Неделю, месяц, полгода назад? Вот я торопливо шагаю через парк, чтобы срезать путь к стоянке. На мне – костюм, в руках – кейс. Я солиден и важен, как бумажный детородный орган. У меня много дел, я тороплюсь, потому что опаздываю на деловую встречу.

– Молодой человек, извините. – я замедляю шаг. – Вы не поможете разложить коляску?

Я смотрю на бледную изможденную женщину с ввалившимися глазами. На ее руках – маленький ребенок. Вокруг нас полно праздно гуляющих семейных пар, я открывают рот, чтобы извиниться – я очень спешу – но почему-то не делаю этого. Я безропотно помогаю женщине разложить коляску и усадить в нее ребенка. Забыв про важную встречу, долго гуляю с ними по парку. Затем провожаю домой. Захожу в гости, в бедную однокомнатную квартирку. Остаюсь на ночь. Ночью, пока девочка бесшумно спит в свой колыбельке, занимаюсь сексом с ее мамой. Впрочем, это трудно назвать сексом. По сравнению с этим безысходным и тоскливым процессом упражнения на резиновой кукле, должно быть, покажутся феерией страсти.

В итоге, я остаюсь в этом доме. Кто я, где моя прежняя жизнь? ... Как в полусне, я каждый день занят бытом – готовлю, стираю, убираю. Почти не общаюсь с вечно хворой малоподвижной матерью, не говоря уже о сексе. Ухаживаю лишь за ее странным молчаливым ребенком. Гуляю с ней, читаю ей сказки, а вечерами купаю в маленькой пластиковой ванночке. Купание всегда приводит ее в восторг. На худеньком личике появляется жутковатая улыбка, она радостно гукает и шлепает по воде хвостиком.

Стоп.

Каким, нахрен, хвостиком? ... Ну да, хвостиком. На ее копчике растет достаточно длинный и гибкий хвост, которым она крутит во все стороны.

Меня прошибает холодный пот. Словно с головой окатили водой, и наконец-то закончился затянувшийся кошмар. Трясущейся рукой я жму кнопку «стоп», затем – кнопку последнего этажа. Обиженно взвизнув, лифт нехотя пускается в обратный путь.

– Папа забыл твое одеяльце, милая ... сейчас мы поднимемся наверх, мама нас немного подождет внизу. – заискивающим, извиняющимся голосом бормочу я, пока треклятая железная клетка мучительно долго ползет вверх.

До боли знакомая лестничная площадка. Я торопливо открываю дверь, оставляю у порога вещи. Аккуратно, словно взведенную противопехотную мину, помещаю ребенка в кроватку. Имитирую поиски одеяльца в тесной квартире. По сложной траектории псевдо-поисков, как бы случайно, снова оказываюсь у дверей. Молноеносно выскакиваю на площадку, захлопываю и быстро запираю дверь на все замки. Кидаю связку ключей в мусоропровод. К черту проклятый лифт! Бегом вниз – перепрыгивая через ступеньки, едва не ломая ноги.

Выскакиваю из подъезда. Как я и ожидал, женщина неподвижно сидит на скамейке. Стеклянный взгляд обращен в сторону, рот безвольно приоткрыт. Ветер шевелит выгоревшие, сухие и ломкие волосы. Она похожа на куклу.

Я подхожу ближе.

Она и есть кукла. Точнее, хорошо сохранившийся труп. Очевидно, она умерла уже очень давно. Судя по всему, при жизни она была довольно красива.

Я задираю голову и смотрю на окно. На то знакомое окно с облезлой деревянной рамой, что находится под самой крышей. Девочка стоит на подоконнике в полный рост (как она вылезла из кроватки?) и смотрит вниз сквозь мутное стекло.

В моей голове вспыхивает яркая картинка.

* * *

Я вижу бедную комнатушку. В кресле – труп молодой одинокой женщины, только что умершей от сердечного приступа. Похоже, ее смерть была мгновенной. Возле кресла на полу лежит бутылочка с детским питанием. Напротив кресла – кроватка-манежек. Ребенок лежит на боку и смотрит на мертвую мать через деревянные прутья. Тишину нарушает лишь мерное тиканье часов. Девочка молчит. Она прекрасно понимает, что плач – лишь напрасная трата сил. Лишенный слов и мыслей, я чувствую то же, что и она. Ледяное и бескрайнее, как космос, одиночество. И чудовищную волю к жизни.

Утренняя заря растворяется в солнечном свете. Сумерки окрашивают барнянцем облезлые обои. В пыльных углах комнаты зарождается ночная мгла. День сменяет ночь несколько раз. Ребенок все также неподвижно лежит на боку и пристально смотрит на тело в кресле. Наконец, у трупа начинают подергиваться пальцы рук. Чтобы не порвать окоченевшие мышцы и сухожилия, покойница медленно разминает руки и ноги, осторожно двигает головой, несколько раз сухо щелкает челюстями. Словно пробудившись от глубокого сна, женщина встает на ноги. Бережно берет на руки полумертвого от голода ребенка. Идет к холодильнику, достает бутылочку с молоком, ставит на плиту кастрюльку с водой...

* * *

Наведенный флешбэк закончился. Он не вызвал у меня ни капли сострадания, лишь ужас и омерзение. Ей не удалось разжалобить меня. Ей конец.

Я понимаю, что с такого расстояния она не может дергать за невидимые ниточки. Не может анимировать тело мертвой женщины. И не может добраться до меня. По крайней мере, я очень хочу в это верить.

– Надеюсь, на этот раз ты точно сдохнешь с голоду, хвостатая тварь. – тихо шепчу я, злорадно вспоминая запертую квартиру и ключи в мусопороводе. Может, стоило ее убить перед уходом? Но смог бы я взять в руки скалку или молоток, и забить насмерть 2-3 летнего ребенка, пусть даже ТАКОГО? Сильно сомневаюсь.

Я отворачиваюсь и иду прочь. Слышу за своей спиной крики – «Врача, врача скорее! Женщине плохо! Уложите ее на скамейку...» – затем глухой стук об асфальт – «ох, еб твою мать ... ЕЕ  ГОЛОВА ...»

Все еще не веря в то, что вырвался, на подгибающихся ногах я перехожу через дорогу. Последнее, что успеваю услышать – пронзительный визг тормозов. И последнее, что успеваю понять перед смертью – даже при бережной эксплуатации мертвое тело не может служить долго. Оно неумолимо изнашивается и разрушается. Любимая кукла требует замены.

* * *

– Девушка, извините.

Она переходит на шаг и снимает наушники. Вытирает полотенцем лицо, потное и раскрасневшееся от бега. Как завороженная, смотрит на бледного изможденного мужчину с ввалившимися глазами. Мужчина держит за руку маленькую девочку с острыми и неприятным взглядом.

Мужчина с трудом разлепляет потрескавшиеся губы.

– Вы не поможете разложить коляску?

Tweet