Он достал опасную бритву, которая коротко сверкнула на солнце, и деловитым и стремительным жестом умелого художника, наносящего мазок по полотну, резанул по горлу. Ровная узенькая черта, словно из ничего протянувшись от уха до уха, казалась сначала простой легкой царапиной, но жертва, нескладный мужичок неопределенного возраста, производящий впечатление некой неопрятности начинающего алкоголика, вдруг почему-то громко и жутко захрипел и, очнувшись от беспамятства, дернул широкими руками с короткими пальцами с въевшейся в них грязью вверх - к шее. Дернулось и все его тело, но руки не успели достигнуть пораженного места, потому что мясник вдруг точным и многократно выверенным движением с силой вдавил пальцы левой руки в его глаза и дернул на себя. Широкая алая лента, словно язычок надувного клоуна, мгновенно выпала ему на грудь, ушла под рубашку и тут же проступила через нее, отбрасывая в стороны десятки жирных ярко-красных брызг. В руке у убийцы неизвестно откуда взялась обыкновенная вилка - из дешевого и старого домашнего сервиза, но с длинной и крепкой белой рукояткой, которую он, крепко сжав в жилистом правом кулаке, вогнал своему подопечному глубоко в открытый рот. Подержав его в таком положении несколько секунд, палач разжал руки, и труп мешком упал на успевшую уже собраться у его ног большую лужу крови, которая пропитала всю одежду и промыла себе путь вниз.
Как всегда остекленевший от такого рода зрелищ Юра стал отчаянно дергаться, в напрасных попытках развязать хитроумные и крепкие узлы и, докрасна напрягая лицо, испускал сквозь кляп отчаянное мычание, которое сочеталось с сильными и ритмичными рвотными спазмами. Он знал, что его усилия бесполезны, однако не мог ничего с собой поделать - и каждый раз продолжал это дело снова и снова. Как ни кощунственна была эта мысль, но лицо бесстрастного профессионала, только что закончившего трудную, но ужасно интересную работу, невольно внушала Юре уважение - легкая улыбка и кивок головой, направленный в сторону и ставший теперь чуть рассеянным взгляд. Федор Иванович присел на грубый деревянный табурет и закурил. Выпустив струйку дыма вверх, он заботливо и отечески подмигнул обмякшему, привязанному к стулу Юре и достал из пачки еще сигарету и зажег ее.
- Ах, простите великодушно, мой юный друг, - с интонацией великолепного актера сказал он и, ловко выдернув кляп, вставил сигарету Юре в рот, - знаю, что кричать вы уже вряд ли будете - видимо, немного успокоились. Ну и к лучшему. А вот за последствия ваших мышечных рефлексов я не вполне уверен. Поймите - не хочу причинять вам боль, а себе - беспокойство. Лучше спокойно посидеть, покурить и все обсудить, чем повторять весьма болезненную - уверен в этом - процедуру вашего повторного связывания.
К Юре пришло полное безразличие, пробормотав "посмотрим…", он сделал глубокую затяжку задрожавшей в губах сигаретой.
- Я не сомневаюсь, что вы скоро поймете, что уроки эти я выполняю с вами не в силу какой-либо прихоти. Их разнообразие, прежде всего - вот где кроется суть. Всему свое время, юный друг, - сказал он двадцатипятилетнему Юре.
Да. Точно юный. Еще какой. Чтобы как-то отвлечься от всей мерзости происходящего и от жуткого запаха скотобойни, Юра стал думать о том, как же все-таки ему в следующий раз подловить нужный момент - еще до начала действа - когда Федор Иванович повернется к нему спиной и схватить какой-нибудь подручный предмет.
- Например, топор, - вдруг подсказал Федор Иванович, - и Юра от неожиданности поперхнулся дымом и закашлялся, голова закружилась, затем в ней что-то щелкнуло, и он снова нырнул в надвинувшийся на него субсветовыми звездами мрак.

Он дернулся и сел на кровати. Комната была в мутном и сером рассвете, который робко прорывался из-за глухих штор; болела затекшая шея, а все тело было покрыто гадким горячим и удушливым потом, который стал быстро высыхать после того, как он откинул грязное одеяло. Нечастые уроки Федора Ивановича, преподаваемые им по ночам, забывались довольно скоро. Они повторялись всего пару раз в месяц, и, на фоне безудержного хвастовства самого гения умерщвления, особым разнообразием не отличались, дублируя в основном ту же самую картину - только лишь выбирались каждый раз разные жертвы. Юра никому не рассказывал о своих снах, боясь насмешек - может быть он и не удержался бы, если бы хоть один раз за последний год заглянул хоть в один бар или другое питейное заведение городка, насчитывающего тысяч двадцать человек, однако он довольно долго уже не позволял себе ни капли спиртного и почти ни с кем не общался - только лишь с теми, кому помогал, хотя они даже и не подозревали о какой-либо помощи.
Одевшись и плеснув пару пригоршней воды на лицо, Юра вышел в пропахший кошачьей мочой подъезд и по пути тронул через дверь квартиры еще спящую ,но уже находившуюся в стадии пробуждения безобидно-ворчливую на вид, но обычно пускавшие гнусные черно-коричневые вспышки набирающей силу злобы бабу Фису, и она снова погрузилась в глубокий предутренний сон, совсем не характерный для ее возраста; однако мало кто знал, насколько характерным было для них, умирающих, в общем-то, старух, страстное и вытекающее из жгучей зависти ко всему продолжающему жить желание погубить. Никто не знал и того, что именно по ее вине в простых обтянутых красной и черной материей гробах за последние пару лет свезли на захудалое с размытыми оврагами кладбище добрую половину престарелых жителей их квартала.
По пути со второго этажа вниз Юра проверил свой почтовый ящик и вместе с прочей убогой провинциальной рекламной продукцией обнаружил необычный бело-синий узкий большой конверт, на котором были отпечатаны его адрес, имя и фамилия. Выйдя на уже довольно посветлевшую улицу, Юра вскрыл конверт и вынул оттуда совсем небольшой листок бумаги, на котором вверху находилась фирменная шапка учреждения, а текст под ней состоял в следующем:

"Уважаемый Юрий!
Ассоциация Частнопрактикующих Избавителей Нашего Времени (АЧИНВ), принимая во внимание Ваши выдающиеся способности, имеет честь пригласить Вас на семинар по проблемам современного Избавления, который состоится (дата) в городе Москве по следующему адресу (был указан адрес). По решению Координационного Совета Ассоциации, мы, воздавая должное Вашему вкладу в дело Избавления, а также в силу Вашего материального положения, берем на себя все расходы, связанные с Вашим пребыванием на семинаре.
Просим Вас пробыть на регистрацию в точно указанное время.
Координационный Совет".

Письмо не излучало ровно ничего, чему Юра слегка удивился - ведь любая подобная вещь даже спустя долгое время неизбежно оставляла на себе неощутимые для других, но хорошо считываемые им следы написавшего или напечатавшего послание, изготовившего вещь или высморкавшегося в носовой платок. Что такое Избавление Юра тоже не знал, как и не знал он ни принципов лечения Рейке, ни Духовной Матери Шриматаджи, ни даже сальной улыбки Марии Деви Христос. Однако он понял, что содержание письма представляло собой что-то несоизмеримо важное по отношению к тому, что с ним происходило в прошлом, и отправился в центр начинающего просыпаться городка со смутной надеждой узнать больше.

Дядя Толя, низенький грязный мужичок, одетый в мятые и бесформенные тряпки, никак не мог встать со скамейки и пройти пару сотен метров к ближайшему магазину, потому что стучавшая молотками и визжавшая пилами голова не могла отыскать нужного направления, а глаза - сфокусироваться в пространстве. Юра подошел и присел рядом.
- Плохо, дядя Толь? - спросил он, хотя данного вопроса и не требовалось.
- Добавь на чекушку, Юрик, - не глядя на него, ответил дядя Толя. Помираю, мочи нет. Шея болит, - сказал он, - в горло как будто железку какую-то засунули, - схватился руками за шею и стал ее тереть и разминать.
Юра внимательно посмотрел на его квадратные кисти рук, с въевшейся под ногти грязью, и вдруг понял, кого он видел буквально полчаса назад, сидя привязанным к стулу и безуспешно дергая веревки. Это было плохо. Юра достал из кармана купюру и дал ее дяде Толе, который посмотрел на него с неподдельной благодарностью.
- Спасибо, братишка, - искренне сказал он, но прежде чем он встал и заковылял через сквер в сторону магазина, Юра послал и ему небольшой импульс, и необходимость идти в магазин сразу же отпала.
Дядя Толя ошарашено огляделся вокруг, еще раз потер внезапно переставшую болеть шею, и затрусил по улице неизвестно куда, забыв и про Юру и про грядущую опохмелку.
Юра встал и пошел дальше. Те, кому он помогал, давно уже не вызывали его восторг, по сравнению с первыми - захлебывающимися от радости - попытками, и недолго находились в новом для них состоянии - иначе Юра давно бы уже превратил свой городок в цветущий сад - образцовую общину идеальных людей - забывших о том, что такое гадить, а также подчистую разоривших всю местную ликероводочную и макодобывающую индустрии. Однако такого не было, тем более что в некоторых случаях он чувствовал явный запрет в случае своих особо энергичных усилий, исходящий откуда-то свыше - видимо из абсолютно недостижимых и неподвластных ему высот.
На улице почти никого не было, но убогая женщина уже с раннего утра сидела на своем обычном месте у входа на центральный городской рынок. Юра подошел к ней, присел на корточки и стал ждать. Обычно Прасковья не говорила вообще, однако если она и открывала рот для того, чтобы издать звуки посложнее своего мычания и поскуливания, для этого существовали довольно веские обстоятельства. Как всегда, она сидела и играла своими амулетами - на вид безобразными и почерневшими от времени собачьими мослами, камушками и всякой другой дрянью, перекладывая их из одной руки в другую и тихонько их созерцая и шипя что-то себе под нос. Юра поздоровался с ней протянул письмо, хотя даже не был уверен, умеет ли она читать и захочет ли, а если умеет и прочитает, то вряд ли что-либо поймет. Однако Прасковья, взяв письмо, внимательно на него посмотрела и минут пять сидела с ним неподвижно, изучая.
- Иди, - вдруг сказала она, с трудом ворочая языком, - Надо! Узнаешь! - и отдала Юре письмо, на котором от ее пальцев остались липкие и желтые разводы.
Ну что ж, ехать так ехать, подумал Юра, вставая.

Юра любил дорогу - это изумительное ощущение перемены мест, людей, ракурсов и мыслей. Иногда он жил предвкушением странствий - даже если они все упирались только путешествием в столицу и обратно. Даже если в поезде мелькали одни и те же знакомые лица - многим была нужна его помощь, и многим он старался хотя бы на короткое время переписать определенный участок - поступков, мыслей и решений. Хотя Юра никогда не задумывался - а нужно ли избавление потенциальной жертве обмана - девушке, зашившей в бюстгальтер кровные мамины тысячи и поехавшей покупать на одном из десятков рынков шубу, или нужен ли положительный результат хитроумному дельцу, затеявшему сомнительную аферу на заплывших жирком лени мозгах москвичей, он понимал, что этого делать как раз и не следует, и все же делал. Потому что никогда не мог отказать себе действовать во благо Тем, кого он неосознанно почитал и кому следовал всю свою сознательную жизнь. Сам он ничего толком не знал. Он просто шел, и знал только, что в этом пути очевидно был смысл. Потому что лечить следовало всех - заблудших и погрязших, замышляющих и пассивных, направляющих и направляемых. Только вот еще не знал - каково соотношение между реальным лечением и профилактикой. И почему, собственно, профилактика не нужна вообще.

Денег хватило только на сидячий вагон - довольно жуткая пародия на самолетные кресла, расположенные по обеим сторонам вагона вперед по ходу движения: таким образом кто-то ехал лицом вперед, а сидящие у другой стены - вперед спиной, и это создавало иллюзию движения против часовой стрелки. Когда уже подходила его очередь к кассе, Юра почувствовал чью-то руку на плече и обернулся. Сзади радостно скалился и дышал дешевой водкой Дайм - один из немногих кто был ему близок, и кому он время от времени рассказывал то, что никогда бы не рассказал другим.
- Здорово, Юрик! - явно в избытке чувств выкрикнул он, отчего некоторые в очереди повернулись или вытянули головы, - а ты че - в Москву? Так давай и я с тобой - все равно делать нечего, а тут и денег немного есть - щас бухануть купим и будет все зашибись! - Юра посмотрел на его спортивные штаны и затасканную курточку. Впрочем, сам он был одет немногим лучше.
Дайм мыслил в строго противоположном направлении, и обычно считал всех отпетыми негодяями, величайшей ошибкой которых было их рождение. Но сейчас Дайм светился неподдельной радостью - он увидел Юру еще на привокзальной площади и почувствовал, что представилась редкая возможность развеять нудную и тошнотворную скуку проживания с престарелой теткой и попытками заочной учебы в некоем гуманитарном институте.

Места, доставшиеся им, были по ходу движения поезда, и это несколько повысило настроение. Поколебавшись, Юра рассказал Дайму о цели своей поездки и показал письмо от таинственного АЧИНВа. Дайм, прочитав письмо, только хмыкнул и покачал головой.
- Ну блин, - сказал он, - не знаю насчет придурков этих, но знаю точно одно - в общаге у наших мы с тобой толково отвиснем. Не грузись насчет гадости всякой. Хоть развеемся.
И достал из пакета только что купленную бутылку водки, на которую Юра посмотрел с большим сомнением. Однако подумав о том, что он уже, собственно, находится в пути; то есть НА пути, а также о том, что предшествовал период слишком долгого воздержания от алкоголя, а существенно уставшей нервной системе необходима разрядка, он кивнул товарищу и достал из своей сумки маленькую магнитолу, которую тут же включил. Микропространство, заключенное в их двух креслах, заполнили звуки какой-то развлекательной радиостанции, и Юра поспешил сменить тему с помощью кассеты с "Моторхедом" - кроме всего прочего, он любил стиль этой группы еще потому, что прослушивание ее в дороге, особенно в наушниках, создавало ощущение полета в самолете - непрерывное пикирование в дремоту и состояние заложенных ушей и выныривание из нее в резко нарастающий шум двигателей.
Они успели только опорожнить по полстакана до первой следующей станции, отчего горячая струйка мнимого блага потекла вниз и смачно растворилась в глубинах желудка, и Юра сразу понял, что водка - это, в сущности, не так и плохо, а даже очень и хорошо, когда в промежуток между их креслами просунулось довольно интеллигентное, но небритое лицо, и, обнажив золотую коронку, сказало:
- Але, пацаны! Один еду, скучно! Чтоб не было потом каких вопросов - сразу втыкните, - он протянул им некий документ на желтоватой бумаге с наклеенной на него фотографией, из которой следовало, что его обладатель, Попов Сергей Константинович не далее как вчера благополучно вышел за порог одного воспитательного учреждения, где он изволил отбыть годиков пять по статье, пронумерованной еще в то время как сто первая, - так что смотрите - я не фраер и не крыса какая там. Все будет в полном ажуре, - улыбаясь с прищуром, он свернул справку об освобождении и упрятал ее за пазуху, а потом звякнул своей бутылкой, извлеченной из новой щегольской кожаной сумки, - стаканы есть, пацаны?
Юра протянул ему пластмассовый стаканчик, и приятная поездка, взбодренная новыми ручейками радости, продолжилась.
Сергей Константинович оказался неплохим и грамотным собеседником, а также обладал точным глазом, благодаря чему каждый из троих получал абсолютно равные количества волшебного напитка - пока не закончилось три бутылки - однако благодаря длительному воздержанию двоих из троих часа через два магнитола плавала под ногами Сергей Константиновича в луже смачной колбасной блевотины, сам он уронил голову на руки и застыл, а Юра, в очередной раз посетив вагонный туалет, где он только что сам выпустил обильное количество рвоты, машинально залил в себя новые сто грамм и положил в рот кусок мяса, и через минут десять почувствовал, что все это вновь возвращается вверх по пищеводу.
Дайм, поняв последующую бесполезность своих двух собеседников, уже присоединился к только что вошедшей компании мужиков, купив на станции еще одну бутылку, а высокая мощная проводница, проходя мимо, сказала ему, что он, дескать, поскольку самый трезвый из всей троицы, то пусть скажет двоим остальным, что если они еще раз наблюют между вагонами, то она вызовет наряд из состава. К счастью, она еще не видела лужи под ногами у Сергей Константиновича и не чувствовала ее острого запаха.
За окнами уже давно стемнело, пассажиры вагона менялись почти на каждой станции, и в конце концов их осталось довольно немного - всего десятка два. Юру вновь затошнило, и он нашел в себе силы подняться и зайти в туалет.
Там он согнулся и опорожнил желудок в коричневый унитаз с мокрым ободом, слегка забрызгав себе колени. Потом выпрямился, чтобы отдышаться, и густой и кислой слюной плюнул на свое слабое в закрашенном белой краской окне отражение. Зачем я туда еду? - пронеслась мысль где-то внутри, в не перестающей соображать голове, - что мне там надо? Есть ли смысл? Могут ли они помочь мне ответить на все вопросы - за столько лет? И почему так гадок мир?
Вдруг ему стало невыносимо душно, и он потянулся к окну, оказавшемуся, как и следовало, наглухо забитым. Как и все окна и большинство дверей у всех нас, подумал Юра, и ему вдруг захотелось это исправить. После того, как Юра несколько раз ткнул стекло локтем и оно не поддалось, он стал искать подручные предметы. И хотя в паршивом туалете не было даже бумаги, он, заглянув под раковину, увидел неизвестно кем заржавленный топор, заткнутый за сливную трубу.
После первого же удара свежий встречный ветер весело ворвался в образовавшееся на пол-окна отверстие, и Юра облегченно вздохнул грудью, потому что к нему пришло озарение. Сжимая в руке потемневшую от времени рукоятку, он открыл расшатанный диск с надписями "занято" и "свободно" и шагнул в коридор.

Трупы замерли по всему вагону - в лужицах и озерцах крови, вытягивая вперед скрюченные судорогой пальцы и страшно оскалившись расплющенными лицами. Сверкая красными волосами затылков открытыми траншеями красных разрубов, из которых уже слабее - струей, а не толчками - продолжала течь кровь. Их новый знакомый остался сидеть в той же позе, положив голову на руки, и незаметна сразу была его развороченная голова, кровь с которой уже смешалась с рвотными массами на полу. С огромной раной в животе лежал в узком коридорчике Дайм, не успевший закрыть большие карие глаза, и его руки застыли в последней попытке запихнуть обратно выползшие кишки - видимо ему достался не один десяток ударов уже когда он упал и лежал на спине. Тут же в разнообразных позах вповалку застыли мужики и бабы, даже не успевшие водрузить на полку свои огромные клетчатые сумки. Бело-серые мозги забрызгали большинство окон, нарисовав на некоторых из них подобие морозных узоров.
Казалось, живых никого не осталось. Только теперь заляпанный кровью и мозгами Юра случайно обратил внимание на побелевшую от напряжения и уставшую правую руку, державшую топор, а затем и на все остальное. Его глаза начали округляться, а рвотные спазмы - опять прокладывать дорогу из уже опустошенного желудка, когда кто-то почти нежно обнял его за плечи.
- Страдание очищает душу, мой юный друг, а сострадание - в особенности, - стоящий за ним Федор Иванович, одетый в форму проводницы, приблизил лицо к его уху и прошептал:
- Только пожалуйста - не делай резких движений. А лучше - не делать никаких, потому что на этот раз ты, видимо не будешь отрицать, что некий виновник торжества - совсем не я! И даже не Мы. Просто ты оказался в нужном месте и в нужное время. Все остальное ты, видимо, поймешь потом.
Он обошел продолжавшего стоять столбом Юру, подошел к освободившемуся зэку и, брезгливо действуя двумя пальцами, достал у него из кармана лист бумаги.
- Вот - изволь полюбопытствовать. Это то, что ты посчитал справкой об освобождении. Больше в кармане ничего нет - можешь не беспокоиться - я врать не буду. Такие же и у всех остальных.
И он развернул бумагу. Под фирменной шапкой первая строчка гласила:
"Уважаемый Сергей!
Ассоциация….."

На этот раз Юра не был привязан к стулу, и он сам не осознал, как ему удалось исхитриться проделать такое стремительное движение - его руки, точно так же, как только что сжимали рукоятку топора, намертво вцепились в горло Федора Ивановича. Это в кино человека душат за пять секунд. В реальности на полное удушение уходит никак не меньше пяти-семи минут, которые сопровождаются обильными судорогами и хрипами, а также часто - непроизвольным мочеиспусканием и дефекацией. Однако Федор Иванович не стал противиться данному процессу, а всего лишь раздвинул губы в оскале-улыбке и развел руками.
- Чему…. быть… тому… не миновать… мой юный друг… до новых… и радостных… встреч….. - дальше он захрипел и потяжелел, потому что расслабил ноги, а тело стало биться.
И тогда Юра решил ускорить утомительный процесс - он припал зубами к сдавленной шее и что было сил сдавил челюсти. Когда он после того, как что-то хрустнуло, почувствовал, что верхние и нижние зубы почти сомкнулись, и их разделяет только тонкий слой, он вложил пальцы больших рук Федору Ивановичу в глаза и резко дернул свою голову назад. Потом он достал из кармана формы вагонный ключ и с наслаждением забил его ему в глотку.
Дождавшись, пока поезд замедлит ход, двигаясь в гору, Юра вышел в тамбур, открыл дверь и спрыгнул на влажную предутреннюю траву.

……………………………………………………………………………………………….

Два пузатых и бородатых затянутых в кожу человека, припарковавшие причудливой формы двухколесные экипажи в окрестностях метро Павелецкая, только что выкурили во дворе плотноутрамбованную папиросу с набитым в нее таким количеством каннабинола, что все вещество, предназначенное для курения, можно было попросту именовать "ядом". За несколько минут до этого они закончили напряженную предвыборную работу, которая заключалась в координации деятельности студентов по раздаче и наклеиванию на столбы прокламаций с мудрыми лицами будущих и совсем не страдающих манией величия вождей, и теперь один их них открыл две бутылки пива и передал одну товарищу. Было хорошо и спокойно.
Человек, больше похожий на бомжа, с искаженным гримасой лицом и одетый в запыленные лохмотья, хромая и сверкая пальцами ноги из растоптанных ботинок, подошел к ним и, отдышавшись произнес:
- Пива оставь, браток, не в падлу! Пожалуйста! - и вдруг дико сверкнул глазами.
И было что-то в его взгляде, полностью седой голове и во всем скрюченном облике такое, что один из них, не колеблясь, протянул ему начатую бутылку и сказал:
- Забирай, отец - чего уж там…
Взяв дрожащей рукой бутылку, бомж тихо пробормотал: "до новых…. встреч…" и медленно захромал прочь.
- Слышь, Дестрой! Прикольный крендель! - внезапно громко сказал тот, кто дал пиво, - ик! Забавный-то какой!!!!
Им стало невероятно весело, и они долго и в свое удовольствие посмеялись.

Tweet