Они бросали быт свой и уют,
И целовали стремя злому флагу.
Им ангелы теперь хорал поют,
А может бесы волокут в клоаку.

- Удивительно, второй раз привозят мне этого деда и второй раз суицид. Валер, у меня, что тут мёдом намазано? Ты в курсе, что этому Мафусаилу сто пять лет? Кстати сердце как у футболиста, а так давно бы крякнул.
Хирург второй экстренной, Андрей Норейка ещё не знал, что встретится с суицидником в совершенно иной обстановке и встреча эта будет роковой.

                                                                      ***

ПАМЯТЬ.    Рейд по кулацким хуторам в районе Рыбинска подходил к концу. Бойцы выдохлись, пресыщенные кровью и слезами русских мятежников, они страстно рвались домой, в чистенькую и уютную Латвию. Эрнест Вергелес не был исключением. Дома его ждала пышногрудая Мирдза, дочь мельника Левинсона, дома было хорошо. А здесь, холод, тяжёлая работа, вши и кровь. Много крови. Некоторые бойцы-каратели не выдерживали, кое-кто пытался сеять смуту. Да взять хотя бы Регимантаса Лицитиса и его слова о том, что русские тоже люди. Брузкайтис застрелил его прямо перед строем, ну и поделом.
                                                                      ***
ХРОНИКА.    О зверствах латышских стрелков в России в первые послереволюционные годы ходили легенды. В народе тогда бытовала поговорка: "Не ищи палача, а ищи латыша". Каратели вели себя на нашей земле как захватчики, осатаневшие от крови и безнаказанности. Латышская дивизия Вацетиса прославилась тем, что зверски подавляла фактически все антибольшевистские выступления и народные бунты. В Москве, Ярославле, Муроме, Рыбинске... По свидетельству очевидцев, латышские каратели при подавлении крестьянских волнений на Тамбовщине уничтожали некоторые села артиллерией. В уездах сжигали каждый десятый дом.
                                                                      ***
ПАМЯТЬ.    Вокруг деревни лежали сотни трупов убитых женщин, стариков и детей.  Сильный трупный запах носился в воздухе. Мы их убивали, чтобы уничтожить как можно больше русских свиней. Правда свинья животное благородное и большой грех сравнивать её с каким-то русом. Человек сорок загнали в большой общественный сарай и, подперев двери кольями, сожгли. Жареная свинина пахнет, безусловно, лучше. Август Мисиньш заколол штыком двенадцатилетнего мальчишку и получил от Брузкайтиса полную флягу спирта. Надо взять на заметку.

                                                                      ***
ХРОНИКА.    Для проведения арестов и расстрелов активистов контрреволюционных организаций и лиц еврейской национальности в Рыбинске по поручению Наркомата было создано карательное подразделение. Команда была укомплектована исключительно добровольцами, объединенными ненавистью ко всему русскому. Брузкайтис и его помощник Зиверес развивали у сотрудников команды звериные инстинкты: часто хватали младенцев арестованных русских граждан и на виду у всех у себя на груди разрывали их. Убийства стариков и детей, насилия над девушками происходили на глазах обезумевших матерей, но для карателей такая казнь была долгом чести и источником славы. Каждый из сотрудников команды соревновался в количестве совершенных им арестов и убийств, изысканности пыток своих жертв.

                                                                      ***

- Господи! Святой и непорочной девой Марией заклинаю тебя отче! Освободи, забери меня хоть в преисподнюю к Диаволу, хоть в клоаку зловонную. Сил нет терпеть и ждать, когда же придут.
Старик, кряхтя, поднялся с древнего продавленного дивана и, шаркая тапками по полу, прошёл на кухоньку. Взяв со стола стакан с водой, он жадно выпил жидкость, не насытился и, подставив посудину под кран, открутил барашек. В трубе хрюкнуло, и в стакан посыпались жирные чёрные тараканы. Десять, сто, много. Вергелес отбросил стакан, заплакал и, схватив со стола нож, нанёс первый рубяще-режущий удар по запястью.
                                                                      ***

ХРОНИКА.      Для расстрела нам не нужно ни доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным, расстреливать, и расстреливаем. Вот и все. В этом - смысл красного террора! (чекист Лацис)
                                                                      ***

- Опять эта песенка звучит в голове. Песенка того мальчика из, дай бог памяти деревни. Не помню, ничего не помню. А он маму звал. Громко так кричал, - мама, мамочка.            - Но я даровал ему лёгкую смерть. Марголис хотел по нему на телеге проехать, а я застрелил. Юозас мне тогда зуб выбил. Малыш, ну не пой ты эту песенку, ты умер, тебя нет.
Грязные, в жирных пятнах от раздавленных тараканов обои вдруг зашевелились, вздулись бугром и лопнули. Из разрыва высунулась детская головка с льняными волосёнками. Голубые смешливые глаза с любопытством посмотрели на Вергелеса и мальчишка заговорил. - Эх, дядечко, за что же ты меня убил. Я ведь к маме просился, а ты выстрелил. Теперь приходить к тебе буду, мучить. Ты не серчай, работа у меня такая, людей плохих мучить.
Старик опрометью бросился в ванную. Привязав нейлоновый шнур к змеевику, и сделав скользящую удавку, он встал на табурет и, не раздумывая, бросился в спасение. Гнилой кронштейн не выдержал, и змеевик вывернуло из стены. Вода из деформированной гайки хлынула на пол. Старик сидел на полу, верёвка свободно свисала с его травмированной шеи. Через несколько минут в двери настойчиво постучали.
                                                                      ***
- Валерка, будь другом, обработай этому старому упырю стрингуляционку йодом что ли и дай снотворное. Выспится и пусть шурует на все четыре стороны. Он меня точно в гроб вгонит скотина такая. Пусть им менты занимаются или психушка. Ну, Лерыч, меня Инга ждёт. Спасибо кампаньерос, с меня пиво.
                                                                      ***

Сон мучительный, липкий и надоедливый, как заезженная кассета донимал Эрнеста всю ночь. Начало, середина, конец, на перемотку и за рыбу деньги.
Эрнеста ведут гулкими коридорами по мрачным подземельям тюрьмы. С лязгом открывается засов, железная дверь распахивается и старик, движимый пинком под зад влетает в камеру. По стенам двухъярусные нары, а в середине стол. За столом сидят блатнюки. Синие от татуировок, с наглыми, повидавшими глазами и ухмылками, предвкушающими развлечение.

Краснорожий, с перекошенной шрамом харей пахан, сморкается и говорит: - Ну, что диду, колись до сраки. За какой грех угодил на крытую?
Урки наблюдают, затаив дыхание за реакцией новичка. Вергелес судорожно соображает, что бы соврать. Мыслей, по крайней мере, достойных в голове нет. И тут детский голос с верхнего яруса удивлённо и в то же время радостно кричит: - Дядя Эрнест, ну наконец-то! А мы уж тебя заждались.
И обращаясь к сокамерникам, мальчишка с гордостью поясняет: - Это дядя Эрнест, он из латышских стрелков. Знаете сколько народу, он убил и замучил?! Вам до него ещё расти да расти. Он даже меня убил, вот! Дайте ему чифиру и бутерброд с глазами…
                                                                      ***
Старик, судорожно комкая простыню, просыпается и, поняв, что уже не уснет, идёт на кухню пить. А день за окном уже начал своё победное шествие по просторам космоса. Звякнул трамвай на перекрёстке, хлопая крыльями, сорвался с крыши турман.
- Надо бы за хлебом сходить, - подумал старик. Через несколько минут его шаркающие шаги прошелестели под окнами.
                                                                      ***
КОДА.    Подходя к булочной, Эрнест увидел оброненную кем-то и раскисшую прямо на крылечке мороженку. Пытаясь перешагнуть препятствие, старик на краткий миг зазевался. Вращающаяся на оси дверь ударила его в плечо и он, отшатнувшись, ступил ногой в сладкую кляксу. Нога подъехала, и стрелок-ветеран со всего размаху ударился хрупким затылком в бетонную, окованную по краю стальным уголком ступеньку крыльца.

Грешная душа, радостно и освобождено пискнув, взмыла над давно протухшим телом, сделала круг и, качнув крылами, воспарила в огненно-синее небо. Но, ударившись о небесную твердь, с жалобным криком рухнула на землю, забилась в конвульсиях и в треске проломившейся земной коры канула в вязкую бесконечность. Кроме поэта никто не увидел этой развязки, бог с ней. А поэт постоял, хмыкнул, сделал метку в записной книжке и ушел. На крыльце суетился над трупом нечаянный убийца старика, хирург второй клинической, Андрюха Норейка.

Они уходят, затканы туманом,
Наемники, поросшие быльём.
Советскою звездою осиянны,
Кровавым пузырящимся дождём.

25.11.2007г.  Е.Староверов.

Tweet