Про пизду (8-му марта посвящается).

Бухали у Шайбы в общежитии. Был какой-то весенний праздник. Народу почему-то собралось очень много, и каждый развлекался как мог. Панкрат, Шайба и Кирилл Викторович на фоне остальных смотрелись бледновато - уевшись в каку, они разом очутились в привычном состоянии каматоза, означавшем только то, что еще один красный день календаря оказался наглухо вычеркнут из памяти всех троих дрожащей рукой алкоголизма. Забытым, как это всегда бывает, оказалось все, кроме самого неприятного момента: присутствовал там некто Пятаков - какой-то непризнанный поэт, паривший всех очень долго и нудно своей непризнанной поэзией. Сразу после того, как кондиция всей компании дошла до уровня, когда послать кого угодно и за что угодно в пизду уже совсем не стыдно и в общем даже где-то приятно, Пятаков был незамедлительно поставлен перед этим, так сказать, генитальным фактом. Обидевшись, опальный и пьяный поэт-невротик испортил весь праздник, подло вызвав милицию, которая разогнала всех к хуям за шумное поведение. Никто ничего не видел, но все знали, что это сделал именно Пятак, по сему с этого памятного момента он числился первым номером в списке личной вендетты Кирилла Викторовича со товарищи.

Именно поэтому утро следующего дня для наших героев началось с короткого и бесцеремонного опохмела, после чего сразу же перешли к сёрч-энд-дестрою в поисках Пятакова. Панкрат запомнил, что тот весь вечер орал про грядущее на следующий день выступление в Доме Культуры на местном съезде местных литераторов, который и было решено сделать отправной точкой поиска. Какой именно Дом Культуры имелся в виду, никто из троих доподлинно сказать не мог, поэтому методом случайной выборки остановились на Центральном Городском.

Рассмотрев, наконец, несфокусированным взглядом афишу, Шайба радостно воскликнул, что сегодня в ДК три заседания, последнее из которых - литераторов. Тут же на ступеньках и на радостях был распит пузырь портвейна, после чего, поскольку времени оставалось еще много, было решено устроить засаду внутри. Сказано - сделано.

Осев на последнем ряду в первом попавшемся зале, друзья, еще раз употребив спиртного, стали вслушиваться. Молодой, судя по всему, преподаватель читал какую-то лекцию на экономическую тематику, с воодушевлением рисуя непонятные графики, делая революционные выводы и тыкая указкой в глаза и без того малочисленным слушателям. Легко было заметить, что в своей речи молодой оратор злоупотреблял фразами "на самом деле" и "как бы", а также вопросом-паразитом "Да?", вставляя вышеперечисленную лексику где надо и где не надо. Например, простая пропозиция типа "Все любят мороженое" из уст лектора прозвучала бы примерно так: "На самом деле, все как бы любят мороженое, да?". Лишним было бы говорить, что Шайбу, как человека нервного, да еще и почти полновесного филолога по почти оконченному образованию, этот факт раздражал безмерно. Вдобавок, надо отметить, что в количественном соотношении навясчивый вопрос "Да?" в речи преподавателя встречался гораздо чаще всех остальных фраз-паразитов, причем всякий раз после этого вопроса следовала небольшая пауза, как бы предполагавшая ответ, но поскольку все понимали, что вопрос как бы риторический, никто, естественно, не отвечал. Шайба терпел как мог, супился, краснел, пытался думать и шаманить, но постоянно улавливаемое слухом "Да?" уже начало выстраиваться в шайбином мозгу в параноидально-зарифмованное заклинание. Он автоматически делил речь лектора на четверостишия, каждая строка которых оканчивалась на "Да?". И вот когда преподаватель, досказав три заключительные строчки своего выступления, замолчал после финального "Да?", Шайба, не выдержав, закончил эту шизо-поэму громким и неестественно-надрывным воплем "ПИЗДА!". Все обернулись. Стало неловко. Без извинений все трое по-военному синхронно поднялись и быстро покинули зал.

Следующим номером была опять-таки лекция, но на этот раз по половому воспитанию граждан. Молодая и явно нервничающая девушка объясняла пятерым женщинам уже даже не бальзаковского возраста, одному престарелому онанисту с сильно заметной эрекцией и трем пьяным молодым людям разницу между вагинальным и клиторальным оргазмами у женщин. Лекция самоликвидировалась в тот момент, когда девушка-лектор достала из огромной папки фото-плакат, изображавший женские гениталии, и начала подробно объсянять что-то там о местонахождении рецепторов и прочее. На этот раз не выдержало самообладание старого человека, который, узрев перед глазами упомянутую незадолго до этого Шайбой пизду (пускай даже на картинке и пускай в десять раз больше натуральной), вскочил с места и начал размахивать очень вяло стоящим хуем в оргазматической попытке вздрачнуть трясущимися от напряжения и варикоза ручонками. Зрелище походило на ловлю змеи австралийскими аборигенами, которую Панкрат когда-то в детстве наблюдал по телевизору и которая почему-то запала ему в память. "Надо же, - удивлялся про себя Панкрат, - как похож…". Онанирующий дедушка-абориген был по-видимому еще и глуховат, поскольку на вопли и посылания на хуй от оскорбленных старых дев не обращал не малейшего внимания. Когда видавшая в своей жизни и не такое девушка-лектор, неспешно собравшись, покидала опустевшую аудиторию, старец все еще корчился, пыхтел и изгибался, пытаясь довести себя до исступления мануальным путем, т.е. ручным, так сказать, способом.

Время шло, а Пятакова нигде не наблюдалось. Хоть и нетрезвые, молодые люди все же помнили о цели своей миссии и, собственно, пребывания в этом странном месте, называемом Домом Культуры, где за последний час все более или менее значимые события разворачивались исключительно вокруг слова "пизда". Кирилл Викторович был почему-то молчалив и сосредоточен, а Шайба, напротив, всю дорогу говорил без умолку о каком-то ужасном плане мести, о том, что просто отпиздить Пятакова было бы мало и что нужно было что-то по-глобальнее. Панкрат же ударился в ностальгию - его мозг целиком был занят картинкой из детства, на которой коренные жители Австралии ловили змей…

Когда задумчивые Панкрат и Кирилл Викторович пришли в себя, они с удивлением обнаружили, что Шайба куда-то пропал. Искать его времени не было, поскольку подошедшая толпа литераторов грозила занять все места в третьем зале - нужно было торопиться внутрь.

Викторыч и Панкрат предусмотрительно уселись на первый ряд, дабы дыхательными парами не шокировать изысканной публики. Зал был забит местными гениями словестности разных мастей, и, по идее, пьяным безбилетникам внутрь ходу не было, но благодаря природной идиотии, котрую сторонние люди обычно принимали за скромность, помноженной на пьяную наглость, двум нажратым персонажам удалось, скромно промолчав, с идиотским видом нагло пройти мимо бабушки-билетчицы. Шайба был безвозвратно утерян, его задумчивого общества сильно не хватало.

Двадцатым или тридцатым номером, пардон, участником конкурса рифмохуев был заявлен Пятаков. Панкрат и Кирилл Викторович жадно переглянулись в предвкушении пьяной драки на сцене Дома Культуры, но, на их удивление, к зрителям вышел какой-то совсем не похожий на Пятакова тип. В дикого цвета приталенном клетчатом пиджаке из моды семидесятых, неотразимом кашнэ, заправленном в мятую футболку, очень коротких брюках, походивших, скорее, на длинные шорты, и сандалях "прощай-молодость" на босу ногу. Завершали композицию казавшиеся уже вполне уместными зеленые очки-телевизоры на все лицо, которые, по всей видимости, были лет на десять-пятнадцать старше вышеупомянутого пиджака. Кирилл Викторович, готовый к бою и уже приподнявшийся над креслом, как-то осекся в своем самурайском порыве и, простояв на полусогнутых секунд десять, плюхнулся обратно. Панкрат наблюдал за происходящим в недоумении. Стильный типаж на сцене выдержал паузу, и уже порядком заскучавший зал снова притих в ожидании новой порции высокого. Незнакомец, как водится, постучал по микрофону пальцем, затем странным басом произнес слова приветствия: "Здрацтвуйте. Стихи."- Шайба как мог коверкал свой голос, отчего тот только еще больше походил на оригинал. Теперь в недоумении пребывал Кирилл Викторович, а Панкрат приготовился к самому худшему - чему именно, он сказать не мог, но точно знал, что ничего хорошего от появления Шайбы на сцене, тем более в таком маргинальном образе, ждать не следовало. Однозначно. "Стихи…", - снова сказал со сцены Шайба, какбы нерешаясь продолжать, тем самым неосознанно готовя публику к чему-то неприятному. Кирилл Викторович, окончательно узнав шайбину шепелявость, безуспешно пытался вычислить, что его товарищ удумал.

Товарищ тем временем, громко прокашлявшись, достал из кармана помятый листок и после короткой паузы, обведя весь зал прощальным взглядом, начал неспеша, громко, грозно и уверенно читать стихотворное произведение, отрубая каждое слово, как топором на манер Маяковского:

Вот я стою на постаменте
Среди говна и мудаков,
Моя штанина в экскременте,
Моя фамилья - Пятаков!

Я вещий отрок во вселенной,
Хоть и не признан как поэт.
Но на небесных гобеленах
Мне боги делают минет!

Моей залупой отраженный
Свет людям указует путь,
И умным, и умалишенным, -
Чтоб знали у кого соснуть!

Вы все ублюдки и гандоны,
Мелкоудельные князья!
Быть может есть средь вас бароны,
Но всех ебал вас в жопу я!

Нараставший в зале по мере прочтения шумок недовольства с каждым новым матерным словом из уст выступавшего становился все громче и громче, превратившись к последнему четверостишию в гул негодования. Шайбина мина, едва различимая за огормными зелеными очками, имела выражение крайней удовлетворенности. Послушав несколько секунд несмолкающие крики в свой адрес, Шайба громко повторил: "Запомните, моя фамилия Пятаков!" Затем, широко улыбнувшись беззубым ртом, он было уже отошел к кулисам, но, вернувшись к микрофону, торжественно заявил: "Идите все в пизду!"