3.

Я бродил по улицам долго, все пытаясь свыкнуться с мыслью о том, что надежды для меня нет. Буду кем-то другим. Все равно кем. Экономистом, менеджером... А может, стану театральным критиком. Буду писать: «С этой сложной ролью прекрасно справился Иван Иванов, молодой, подающий надежды актер...»
...Ноги сами вынесли меня к ДК Энергетиков. Честное слово, сами. Рассудок в этом никакого участия не принимал.

- Вернулся? - поприветствовал меня Поных. - Молодец.
- Можно подумать, без меня бы не обошлись, - фыркнул я. - Нужен тут школяр-недоучка...
- Ага, - глухо ответил наш режиссер. – Ты – школяр-недоучка. А я ветеринар с идиотской  фамилией. Все, пошел работать.
И я пошел работать.

Все собрались в первых рядах зала. Поных стоял перед нами, опершись лопатками на край сцены и насупленно гудел:
- Звонили... Настойчиво просили снять спектакль... Намекали, что заигрывания с политикой, которые сходили с рук Андрею, нам не сойдут... Я сказал, что посоветуюсь с коллективом...
Тем же голосом, которым когда-то говорил: "Спектакль, конечно, отменим", Малькин флегматично сказал:
- Играть, конечно, надо. Ничего не поделаешь...
- Как? - мрачно поинтересовался Миша Тяглов.
- Как сможем, - пожал плечами Малькин.
- А почему собственно надо? - высоко задрав подбородок поинтересовался Костя Кравец, игравший в последнем спектакле Пьяницу. - На черта нам такое счастье без Витальича?
- Да очень просто, Костенька, - ласково сказал Малькин. - Ты еще хоть раз на сцену выйти хочешь? Так это последняя возможность.
Кравец замолчал. Остальные тоже не пытались возражать.
Мне было проще, я-то уже почти привык к мысли, что для меня все кончено. Но не бросать же их в такой тяжелой ситуации...
- И еще, - добавил Поных. - Андрей нам всем... Ну понятно. Это самый важный для него спектакль. Он хотел сделать "Телефонный справочник" с самого начала. Теперь может не успеть. Мы должны... Ну понятно же, да?
Ему уже никто не ответил. Актеры молча расходились по местам.

Черновые проходы "Телефонного справочника" мы гоняли до полного автоматизма. Потом начиналась мука. Антонина, Кира Анатольевна, Малькин, Филипченко, Кравец, Тяглов и я под изнуренным взглядом Поныха пытались выжимать из себя хоть какое-то правдоподобие. Мы пытались играть. И было это чудовищно.
- Здесь можно раз в полвека расстреливать по десять миллионов и все равно ничего не изменится...
- У каждого из нас есть имя в телефонной книге...
- А я так люблю запах акации...
Все реплики звучали одиинаково фальшиво, независимо от того, кто и по какому поводу их произносил. А срок премьеры был все ближе.
Савешникова готовили к операции. Что-то там у него было связанное с работой сердечных клапанов. Поных и Антонина каждый день приносили известия. впрочем, довольно однообразные: состояние Савешникова не менялось. Но это был тот случай, когда отсутствие плохих новостей само по себе было хорошо. Мама со мной не разговаривала. Выяснилось, что я никудышный сын и крепко подвел ее после того, как она уже договорилась обо всем с ректоратом университета. Вопрос, что неплохо было бы договориться сперва со мной, я даже не поднимал.
Все остальные дела и проблемы я отложил на потом. Благо, до этого "потом" оставались уже считанные дни.
Однажды соседка сказала, что меня искал участковый. Я не удивился: Поных предупреждал, что возможна подобного рода нервотрепка. Просто проигнорировал эту новость. Все равно большую часть времени я проводил в театре и поймать меня одного, отдельно от остальных актеров труппы, было почти нереально.

И наконец, время кончилось.

- Ох, как же позориться не хочется... – с мукой протянул Миша Тяглов. Ему оказалось тяжелее всех: его персонаж должен был находиться на сцене почти постоянно без малого два часа. До прихода в театр Тяглов был лаборантом-почвоведом.
- На реакцию зрителей не смотрите, - наставлял нас Малькин. – Со сцены не уходите ни в коем случае. Что бы ни происходило, спектакль должен продолжаться.

Позориться действительно страшно не хотелось. Но как-то вариантов не было. На попятный идти поздно... Ну и ладно, что ж теперь. Два часа позора - дело не смертельное. По крайней мере, отрежу себе все пути на сцену. Чтобы потом, чем бы я ни занялся, не оставалось в голове поганой мыслишки, что "мог бы"... Точно буду знать: не мог бы. Тоже плюс. А то я себя знаю: всю жизнь бы нервы себе мотал...
Антонина то и дело бегала смотреть, как заполняется зал. Она-то и увидела первой суету в проходе. В сопровождении паникующего и оттого совершенно закаменевшего лицом Владимира Палыча к нам стремительно двигался Савешников.
Он был маленький и высохший, с седым ежиком волос над высоким лбом. Крылья заострившегося носа раздувались. Палка, на которую он опирался, казалось, выстукивала по полу сложный танцевальный ритм.
Я не могу передать охватившее нас в этот момент облегчение.
Играем! Играем!!!

Андрей Витальевич обводил нас блестящим взглядом, дотягиваясь, приобнимал за плечи, говорил что-то ободряющее. Навстречу ему появлялись улыбки, у всех, даже у флегматичной Киры Анатольевны, даже у измученного ожиданием Тяглова.
Мы усадили его в пятом ряду, возле операторского пульта. Рядом устроился Поных. Операторы Леша и Слава возились один с пультом, второй с камерой и на начальство внимания не обращали.
- Не бойтесь, - как-то просительно сказал нам Савешников. – Все получится...
- Да мы и так-то не боялись, - улыбнулась ему Антонина. – А уж теперь...
Савешников выдавил ответную улыбку и слабым взмахом руки отправил нас в сторону сцены. Прозвенел второй звонок.

Мы последний раз собрались вместе – небольшой толпой за кулисами – что-то еще напоминали друг другу, желали удачи. Потом все разошлись по исходным местам.
Задребезжал третий звонок. И через несколько секунд я почувствовал, как светлой силой наливается все тело, дышать становится легко и свободно, а глаза начинают видеть все так ясно, словно до этого я таскал мутные очки.
Началось.

Я открывал спектакль. Я поднимался из зала на еще закрытую кулисами сцену и замирал спиной к зрителям. Осветители сработали великолепно: кулисы были все в черных ломаных тенях, казалось, сцену закрывает стена спутанного бурелома. Я чуть откидывал назад голову и начинал говорить:
- Бывают такие времена... такие исторические периоды... когда даже сказка о Золушке... да что я говорю, даже телефонный справочник за какой-нибудь тысяча девятьсот пятьдесят шестой год... не могут быть поставлены на сцене иначе, чем в современной интерпретации... Это сказал Дьердь Далош...
Я замолкал и задумывался, склонив голову на плечо. Потом я оборачивался к залу.
- Не могут? – переспрашивал я зал. – Неужели правда не могут?
Зрители молчали.
- А мы попробуем! – зло и весело обещал я им и прямо с края сцены прыгал в зал.
И быстро уходил по проходу. А за спиной с шорохом расходился занавес.

История, которую рассказывал Савешников, отчаянно пыталась остаться любовной мелодрамой. Красивой и доброй. Встреча нескольких человек произошла из-за телефонного справочника, в котором кто-то вырвал несколько страниц. Эти люди очень хотели просто и спокойно жить, дружить, работать, любить друг друга. Но ни черта у них не получалось. Бывают такие времена...
Однако, они не сдавались. Там, где реальность требовала от них подлости и насилия, они действовали во вред себе, но не подчинялись ситуации. Где любой предал бы, героиня оставалась верной. Где любой убил бы, герой находил в себе силы прощать.
И все равно ни черта у них не выходило...

Моего персонажа забили «новые опричники» в конце третьей сцены. Дождавшись, пока с шорохом и поскрипыванием опустится занавес, я встал, показал остававшимся большой палец и, чтобы не мешать, быстренько ушел в гримерку. Переодевшись и умывшись, обошел зал, пригибаясь, добрался до пультовой секции. Еще с прохода было видно, что Поных сидит, сильно подавшись вперед и, не отрываясь, смотрит на сцену, а Савешников наоборот откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Наверное, он чувствовал себя очень усталым.
Я добрался до них, склонился к Андрею Витальевичу и зашептал:
- Все отлично идет! Я видел - в зале ни одного пустого места нет!
И тут ко мне развернулся Поных. Он выбросил вперед руку и вцепился мне в плечо железными пальцами.
- Сядь, - тихо и глухо сказал он. - Сядь и не мельтеши. Все. Он больше не слышит.
Я чуть не вскрикнул: сдержаться помогла боль в плече. Нахлынул холодный ужас.
- Почему не слышит?!
Поных всем корпусом развернулся ко мне. Несколько секунд помолчал, глядя в глаза, потом коротко дернул головой:
- Умер.
Рядом с Владимиром Павловичем возле самого пульта было свободное место. Я почти рухнул туда.
- Как?! Когда?!
- Почти сразу. Еще до твоего выхода.
- Но как же мы тогда... Мы же играли! Мы до сих пор играем!
- Я не знаю, как, Дмитрий... Знаю, что спектакль идет отлично. Не знаю.
Он опять подался вперед, уставивишись на сцену, а я сжался, поверх его спины глядя на спокойное и неподвижное лицо нашего Савешникова. Так мы и  сидели  втроем, пока зал не взорвался оглушительными аплодисментами.


В гримерке было тихо. Все потерянно сидели на стульях и ящиках и совершенно не знали, что говорить и что делать. Врач объяснил, что был тромб, в больнице Савешникова собирались класть на шунтирование, но не успели.
На премьеру он просто сбежал. И волнения этого дня его доконали.

Через некоторое время я к стыду своему обнаружил, что думаю уже не о Савешникове. Неясность собственного будущего занимала мысли. Вот произошла встреча с чудом - но теперь чудо закончилось. Вопрос - закончилось совсем? Или если мы доиграли спектакль до конца, значит сила Андрея Витальевича перешла к нам, и теперь каждый из нас обладает той или иной мерой настоящего таланта? А как это проверить? Еще раз выйти на сцену? А вдруг окажется, что чуда больше нет? Что тогда? Проклятый экономический факультет? Будущее театрального критика? И как теперь жить нормальной жизнью, зная, что бывают такие люди, как Савешников? Искать способы самому стать таким же? Заниматься какой-нибудь там... эзотерикой?

Еще вопрос чем нам аукнется выпущенный спектакль. Если завертится... Не загребли бы меня в армию. Три года - срок большой. Если вообще вернусь...
Нет, не надо думать о плохом. Надо решиться: моя жизнь связана с театром. И точка. Остальное - подробности...
И я снова начал думать о Савешникове. Я представил, как он сидел там в зале, один среди толпы, рядом с беспомощным Поныхом и понимал, что может не успеть. Как он, продолжая поддерживать нас, лихорадочно искал варианты...
Наверное, он так ничего и не придумал. Просто, когда стало совсем худо и он понял, что может отключиться в любой момент, он одним могучим рывком отдал нам всю свою силу, сколько ее еще оставалось. И этого хватило, чтобы мы по инерции смогли довести спектакль до конца.

И не надо рассчитывать на то, что теперь у меня есть талант. Не надо. Мы отыграли спектакль и сила Савешникова ушла. Вместе с ним, вслед за ним.

В этот момент Антонина подняла голову.
- Так что же значит, - потускневшим от слез голосом спросила она. - Если Андрей Витальич умер... - она всхлипнула. – Он же даже не видел, как мы играем? Он же... И значит мы сами смогли сыграть?..
Это было настолько в такт моим мыслям, что я чуть было не озвучил их в ответ. Но не успел.
- Да, - ответил Антонине Малькин. - Конечно, Тонечка мы сами. Андрюша только подтолкнул нас. И теперь отпустил. Теперь мы... Теперь ты все можешь сама.

Я с ужасом подумал, каково будет Антонине обнаружить, что это неправда и даже хотел было возразить.
Но вместо этого почему-то только подтверждающе кивнул ей.

Tweet