Глава двадцать четвёртая. ПЕРВАЯ СМЕРТЬ.

В это время Фёдор, лежа на нарах, размышлял о том, что у старшего лейтенанта Ивана Обухова есть два пути для сохранения своей ментовской задницы. Один - помочь ему, Фёдору, бежать и спастись от правосудия самому, и второй - вместе с Фёдором на Голгофу к позору и смерти.

Фёдор не сомневался, что Иван выберет первый путь. Но и здесь было две дорожки - одна дать Фёдору уйти, а вторая, более надёжная, Фёдора убить. Всё очень просто - устроить побег, организовать Федьке пулю в спину, и все концы в воду. Что-то должен Иван предпринять. Фёдора он знает, догадывается, наверное, что полицай молчать не станет и выложит всё следователю, как на духу. Даст Обухов Фёдору возможность бежать, непременно предоставит.

А Фёдор возьмёт, да и не побежит. Ради того, чтобы предателя партизана Ивана Обухова правосудию отдать. Вот удивительная будет история. Ещё и приплюсовать можно, что так, мол, и так, старший лейтенант Обухов мне предоставил возможность побега, дабы скрыть своё мутное прошлое. Тогда получит Ванька на всю катушку. А сбежать Федька всегда успеет. Пересылок, тюрем ещё много будет до суда. Триста раз можно сбежать.

Так и решил Фёдор и, успокоившись, уснул. Спал - снов не видел. Проснулся от стука сапог по коридору. Лязгнул замок, и в камеру зашел Иван. Через руку у него висела шинель. У Фёдора болела голова, видимо проспал он долго.

- На вот, чтобы не замерз, - сурово произнёс Иван, - Ты нам живым ещё нужен, падла.

Иван протянул Фёдору шинель, сам не двигаясь с места. Охранник за спиной Ивана напрягся, сжимая винтовку. Что-то такое блеснуло в глазах Ивана, что-то, отчего Фёдор сразу поднялся и взял шинель. Она была тяжелее, чем обычно. Фёдор осторожно прижал шинель к груди и произнёс:

- Спасибо, старший лейтенант. Меня эта шинель не раз на фронте согревала.

Иван ничего не ответил, повернулся и ушёл. Дверь со скрипом затворилась, лязгнул железный засов, и Фёдор нащупал в подкладке стальной прут, достаточный, чтобы одним рывком вырвать хилую решётку окна. "Вот она, улика", - подумал Фёдор, но, почуяв возможность свободы и жажду риска, сразу же решил изменить своё решение относительно побега.

Окно в камере забито досками, но это не помеха. Если поставить нары на "попа", можно парой сильных ударов выбить гнилые доски. Но сначала нужно оторвать нары от пола. В любой момент может зайти охранник. Знать бы, на каком этапе побега Иван задумал Фёдора шлёпнуть?

Нужно действовать не так, как предполагают опера. От смерти всё равно не уйти, так может быть, можно её обмануть.

Фёдор решил дождаться полуночи, прилёг на нары и, чтобы убить время, стал думать. Попался глупо. Самоуверенный стал. Никак не думал, что Иван Обухов до сих пор жив, да ещё и в НКВД служит. А так бы хрен, кто его смог задержать - документы в порядке, боевой офицер, весь Первый Белорусский знает, как он воевал. А что его деревенский пень какой-то опознал, так кто б в это поверил, если бы не появился Обухов?

Плохо ещё, что все друзья-товарищи фронтовые предали. Сели в эшелон и на восток уехали. Немцев не боялись, с голыми руками на автоматы шли, а плюгавых НКВДэшников струсили. Бежали, как дворняжки, поджав хвосты. Но Фёдор на помощь и не рассчитывал. Так уж повелось с детства, что верил только в себя. В свои силы.И вспомнился Фёдору детдом.

Приехали они вдвоём с худеньким парнишкой-немцем. Отец его во время первой мировой попал в плен, да так и остался жить в России, женился, участвовал в революции, работал на заводе слесарем. А потом был неожиданно арестован вместе с женой по подозрению в шпионаже в пользу капиталистической Германии. Судили их и отправили обоих по этапу, а сына в детдом.

Немчёнок был маленький, взъерошенный, с испуганными голубыми глазами, и звали его Фридрих, а по отчеству Рихардович. Язык сломаешь говорить Фридрих Рихардович. Поэтому раньше, объяснил немчёнок, и дома, и на улице звали его Федькой, только добавляли ещё "немец". Так и повелось Федька-немец. Пока ехали до детдома два Федьки, пока на пересылке ждали - подружились.

Тёзка, как и Федор, в детдом ехать не хотел, месяц бегал по Витебску, пока не поймали на вокзале. А Федьке и убежать-то было некуда, он дальше околицы своей и носа никогда не показывал.

Когда Федька с немчёнком приехали, их перво-наперво повёл воспитатель помыться в баню. Баня была холодная и просторная. Но воды и горячей и холодной - лей, не хочу. Не то, что в сельской бане. Федька тогда первый раз в жизни под душем мылся. Потом повели их на склад, одели в серую мешковатую форму, обули в сапоги. Большие, правда, были сапоги, размера на три бы поменьше, но это не беда. Ни Федька, ни немчёнок и таких не нашивали - летом босиком, а зимой как придётся.

Вот из-за этих сапог всё и началось. К вечеру привели их в отряд, пока ужин, пока познакомились, а уже и отбой. Положили их с тёзкой-немцем рядом, на соседние кровати. Федька так намаялся в дороге, что сразу уснул. Снился ему дом, деревня, старая конюшня на горе.

Проснулся неожиданно оттого, что услышал - как будто кто-то всхлипывает, словно плачет. Фёдор открыл глаза и увидел, что сидит возле его кровати на табуретке пацан из старшего отряда, его Федьке сосед по столу в столовой показал и прошептал в самое ухо: "Это Леший, с ним лучше не связывайся".

Так вот, сидит этот Леший и Федькины новые сапоги примеряет. А Фридрих-немёц свернулся клубочком на своей кровати рядом и хлюпает носом, глаза вытирая, а в его сапогах второй старшеотрядник-верзила прогуливается-поскрипывает.

Заметил Леший, что хозяин обувки проснулся, и нахально ему подмигнул.

- Мои возьмешь, - хрипло произнёс он, - воспиталка спросит - скажешь, сменял.

Федька встал с кровати. Леший тоже поднялся с табуретки. Оказался он выше Федьки чуть ли не на голову и шире в плечах. Шагнул он ближе и презрительно с головы до ног осмотрел Фёдора.

- Не дёргайся, - прохрипел он, - ведь зашибу. Будешь ты у меня полы драить каждый день, и стирать за мной, козёл.

И от этого места было Федьке два пути - один вниз, совсем вниз, а другой непонятно куда, но даже этот путь ещё нужно было заслужить. Вспомнил Федька, как учил его отец, когда он однажды пришёл домой побитый парнями из соседней деревни.

- Если враг сильнее тебя, - говорил отец, - бей наповал, чтобы он больше встать не смог. И чем попало. Что под рукой будет.

Но ничего не было у Федьки под рукой, кроме самой руки. И выхода не было. А кидаться в драку было бы сейчас совсем неразумно. Поколотит его этот Леший, как кутёнка слепого. Здоровый он и, видно, что жестокий.

Леший отвернулся, спокойно взял с табуретки аккуратно сложенные Федькины брюки и стал нагло шарить по карманам.

- Ничего нет, - разочарованно произнёс он, - только карандаш.

- Отдай, - дрогнувшим голосом произнёс Федька.

- На, - усмехнулся старшеотрядник и бросил острозаточенный карандаш к ногам Федьки. Грифель сломался. Этот карандаш один остался от набора, который купил когда-то в городе Федьке отец.

Федор нагнулся за карандашом. И в это время получил такой удар по затылку, что рухнул, как подкошенный, на колени, а в это время старшеотрядник несильно пнул его сапогом в лоб и, не убирая подошвы от лица, произнёс:

- Целуй, кулацкое отродье, пролетарский сапог!

Никто уже не спал. Федька чувствовал это. Никто не шелохнулся и не сказал: "Хватит!". Все лежали и молчали. Но Федька ни от кого помощи не ждал, он сам стал сильным, потому что в его руке появилось это самое отцовское "что попало" - простой карандаш, который Фёдор держал в кулаке, как нож.

- Целуй, скотина! - повторил Леший, покачиваясь на одной ноге, а второй снова пнув в лицо. И тогда Фёдор свободной рукой схватил сапог за подошву и резко поднял вверх. Леший, взмахнув руками, упал, ударившись затылком о табуретку. В его лице мелькнуло удивление и страх, и, зажмурив глаза от боли, он обеими руками схватился за затылок.

Ни секунды не медля, Федька прыгнул на него сверху и несколько раз с силой ударил его карандашом в лицо. Один, два, три!!!

Третий удар пришёлся прямо в глаз, карандаш переломился. Леший взвыл от боли и, скинув с себя Федьку, стал кататься по полу, дико крича. Ещё раньше Фёдор увидел, что второй мародёр кинулся было на помощь Федькиному врагу, но на нем повис немчёнок, не давая приблизиться к Федьке, и теперь тот что было мочи лупил щупленького Федьку-немца здоровенными кулаками.

И опять никто в отряде не вскочил, не вступился за них.

Тогда Федька схватил валяющуюся на боку табуретку и со всего дикого деревенского маху опрокинул её на голову верзилы. Тогда же с соседней кровати, как пружина, вскочил белобрысый паренёк и в высоком прыжке ударил пошатнувшегося старшеотрядника головой в лицо.

Как по команде, словно стая саранчи ринулись пацаны со своих кроватей пинать, кусать, царапать давних обидчиков. Поднялся дикий шум, гам, вбежали какие-то люди, вспыхнул свет, кто-то крикнул "Атас!"...

Назавтра утром Фёдор понуро, переминаясь с ноги на ногу, стоял в кабинете заведующего детдомом. Он, прибыв вовремя на место происшествия, быстро навёл порядок, разогнал всех по спальням, отвёз пострадавших в больницу и сам дежурил в детдоме до утра.

- Так, так, так, - произнёс заведующий, бывший военный офицер, по кличке Чертила-однорукая. Правой руки у него не было по локоть - потерял, как поговаривали, в боях за установление Советской Власти на Украине. А Чертилой назвали, потому что часто это слово в разговоре употреблял.

- Значит, так, - продолжил Чертила-однорукая, - воспитанника Лесникова ты навсегда глаза лишил, у Дятлова сотрясение мозга. Оба в больнице. Драка в отряде. И путь-дорожка тебе теперь, Фёдор Дашко, в колонию. Строгого режима. А там, парень, тебя научат... как...

Тут Чертила-однорукая замялся, не зная, чему же научат Фёдора в колонии. Тогда он прокашлялся и положил перед собой чистый лист. Прямо, как Ванька Обухов на допросе накануне.

- Ну, рассказывай, - сказал он, - как дело было.

Фёдор молчал.

- Молчи, не молчи, а я всё уже знаю, - почему-то обрадовался Чертила-однорукая, - сапоги хотели ваши отнять. А ты не отдал. И правильно сделал, чертила! Мог бы, правда, Лешего глаза и не лишать, а так, поучить уму-разуму. Надоели они мне с Дятлом до чёртиков. Никакой на них управы не было. Всё дерьмо в детдоме от них. И никто справиться не мог. А тут явился рыцарь плаща и карандаша. Ох, чертила!

Директор откинулся на спинку стула и громко, раскатисто захохотал. Видя это, и Федька тихонько хихикнул.

- Но-но, - прикрикнул Чертила-однорукая, - смеётся он! А мне теперь от начальства по шапке получать. Как же наказать-то мне тебя?

Федька глубоко и горько вздохнул. Директор пристально посмотрел на него и произнёс:

- Знаю подходящее наказание. Назначу-ка я тебя командиром отряда. А-то у вас сейчас Колька-размазня командир, а он только ноет ходит, а дело не делает. И за порядок в отряде, и за чистоту теперь ты головой отвечать будешь.

Фёдор не на шутку испугался. Что ж это такое - второй день в детдоме и сразу в командиры. Он же и порядков их не знает! И никогда командиром не был.

- Ничего, ничего, - успокаивающе покачал единственной рукой Чертила, - я тебе хорошего комиссара в помощники дам. Он у нас давно, всё знает, всё умеет.

Директор подошёл к двери, приоткрыл её и сказал кому-то в коридоре:

- Метла, ну-ка быстро позови мне Ваську-Скомороха из второго отряда!

В коридоре послышалось поспешное топанье ног, а директор, захлопнув дверь, сказал:

- У нас тут у всех клички, привыкай. Даже у меня. Знаешь, небось, какая?

Фёдор отрицательно помотал головой.

- Знаешь, знаешь, - сказал директор, садясь, - не прикидывайся. И не ври мне. Я вас, сорванцов, насквозь вижу.

- Чертила-однорукая, - глядя исподлобья, произнёс Фёдор.

- Точно так, - ответил директор, - но для тебя я Фёдор Данилович, запомни.

Федька вздрогнул и пристально посмотрел на директора.

- Да, Дашко, мы с тобой круглые тёзки. И из деревни оба. Правда, я из бедноты, а ты кулацкий сын.

"Козёл ты", - подумал Фёдор, но разумно промолчал. В это время в дверь постучали, и заглянул тот самый пацан, который прошлой ночью так красиво врезал головой верзиле Дятлову.

- Разрешите? - спросил он писклявым басом.

- Заходи, Скоморох! Знакомься - новый командир вашего отряда Фёдор Дашко. А ты назначаешься при нём комиссаром.

Федька и Скоморох пожали друг другу руки. Видно было, что Скоморох таким решением директора доволен лишь частично, он и сам бы командиром отряда быть не отказался.

Но вскоре они подружились, и потекла-полилась у Фёдора детдомовская жизнь. Когда вернулись из больницы Леший с Дятлом и попытались было взять реванш за проигранную битву, то встретили такое яростное сопротивление всего отряда, сплочённого Фёдором и Скоморохом, что с позором бежали с поля боя.

Но одноглазый обиды не забыл и Фёдору отомстил, но вспоминать об этом сейчас не хотелось.

Фёдор открыл глаза и сразу же зажмурился от резкого света пыльной лампочки под потолком. Свет такой яркий, что он в камере своей у них как на ладони. Охранник регулярно поглядывает в глазок, только ближе к полуночи всё реже и реже. К утру должен и вообще перестать подглядывать. А сейчас нужно ждать, главное - не уснуть.

К полуночи в камере послышался подозрительный шум, и охранник немедленно заглянул в глазок. Его строго-настрого предупредило начальство - на провокации не отвечать, и поэтому когда он увидел, что окно выломано, нары стоят у окна и заключённого в камере нет, то он побежал к дежурному.

Тот, недолго думая, поднял тревогу, услал в погоню двоих из наряда и бросился открывать камеру. Она была пуста. На первый взгляд. Лампочка не горела, и дежурный шагнул в темноту, выставив вперёд пистолет.

Он услышал зловещий свист рассекаемого чем-то воздуха, страшная боль в переносице откинула его к стене, и для него всё кончилось. Фёдор схватил упавший пистолет и бросился к двери, которую предусмотрительный охранник уже захлопнул, пытаясь задвинуть засов. Всем телом Фёдор прыгнул на дверь, охранника отбросило, но палец его застрял в засове, громко хрустнул, сломавшись.

От боли вертухай, взвыв, присел на корточки, и Фёдор без труда убил его, ударив рукояткой пистолета в висок.

В то время как менты рыскали под окном камеры, ища следы беглеца, Фёдор пробирался по коридору, вжимаясь в стену. Если бы он ещё знал, куда идти. Слава богу, ключи все у него, но нет времени подбирать их к дверям.

На лестнице Фёдор застрелил двух засевших в засаде милиционеров. Легко и просто, ведь у него был сильный козырь - он воевал, он стрелял без промаха. Милиционеры даже не успели открыть огонь, как один из них рухнул с простреленной головой, а второй был ранен в плечо и упал в пролёт.

Завладев ещё одним пистолетом, Фёдор двинулся к выходу. Но сообразив, что ищущие его на улице милиционеры, услышав выстрелы, двинутся ему навстречу в здание, Фёдор пробежал по коридору и ударом ноги выбил дверь с табличкой "Следователь".

Комната была маленькой и тёмной, Фёдор прошёл к окну и попытался открыть его, чтобы выпрыгнуть. Но не получилось. Засохшая краска держала раму намертво. Тихо уйти не получалось, и он с силой ударил по окну.

Услышав звон разбитого стекла, милиционеры рванулись на звук, опять огибая здание от входной двери к задней стене дома. А Фёдор выскочил в коридор и снова рванулся к выходу. "Поиграем в казаки-разбойники" - подумал он. Бояться смерти он не мог. Это чувство у него атрофировалось за последние годы. Осталась игра, и сейчас она становилась увлекательной.

Подумав, Фёдор рискнул выскользнуть в дверь на улицу. Милиционеров близко не было. Он успел уйти в темноту. Несколько пуль просвистели совсем рядом, но не задели его. Фёдор добежал до ограды и ринулся в темноту улиц. "Господи, - подумал он, - зачем ты меня бережёшь? Я же грешник и убийца! Вот она, твоя справедливость!"

Теперь только ноги. Быстрые ноги и выносливое сердце. Зажирели менты на тыловых харчах - отстают. Стреляют, но мимо. Не научил их Обухов стрелять. Ещё немного, и можно свернуть под горку к поросшему густым кустарником берегу реки. И вдруг неожиданно прямо перед Фёдором из темноты вырос тёмный силуэт.

- Стой! - крикнул ему мужчина, блеснув погонами и выстрелил в упор. Фёдора отбросило с такой силой, что он полетел, покатился под откос с крутого берега блистающей лунными переливами реки. Месяц ухмыльнулся, сверкнул последний раз и скрылся за тучами. Выстрелы наверху, огрызнувшись предсмертным залпом, стихли где-то в подсознании.

Иван, прибежавший из дома к месту службы, увидел, что его подчиненные волокут за ноги по дороге мертвого человека.

- Поймали подлеца, товарищ старший лейтенант! - закричал радостно один из преследователей.

Фёдора было не узнать. Кровь залила весь мундир, лицо было изуродовано. Один из милиционеров отчаянно пинал уже мертвого Федьку и кричал:

- За брата, за Митьку!

Потом выхватил пистолет и два раза выстрелил ему в голову.

- Прекратить! - закричал Иван, но его не слушали. Труп продолжали бить, потом облили керосином и подожгли. В свете этого костра вынесли и положили на землю четырёх мертвых милиционеров - последние Фёдькины жертвы.

"Слава богу, всё закончилось", - подумал Иван, глядя, как полыхает то, что ещё недавно было живым человеком. И человеком ли?