Часть первая.  


На следующий день мысли об этой девчонке не покидали его до самого вечера. Вечером он, как обычно, принял дежурство в палатке и, с нетерпением, дождавшись ухода сменщицы, сел возле окна на стуле, время от времени поглядывая на часы. Вчера они появились примерно в одиннадцатом часу вечера. Время проходило, но девчонок всё не было. И в десять часов они не пришли, и в одиннадцать, и в двенадцать. На улице давно уже завершились вечерние шарахания молодёжи, только изредка проходили мимо палатки случайные прохожие. Йохан лёг спать, так и не дождавшись прихода подружек.

Утром Рахим пришёл раньше обычного и сказал, что временно прекращает торговлю. Он собирался съездить со всей семьёй в отпуск на несколько недель, и поэтому закрывает киоск на неопределённое время. Рахим не сказал точно, когда он снова откроет, но попросил недельки через три заглянуть. Вообще-то дежурство в палатке в последнее время сильно отвлекала Йохана от работы в учхозе. В команде с Йоханом работали всего лишь 5-6 человек и они едва успевали управляться, работая с утра и до вечера. А теплицы нужно было ещё по ночам охранять от всяких проходимцев, чтобы они не распиздили посадочный материал. И Йохан теперь полностью переключился на работу в аренде, тем более, что за охрану ставили такие же трудочасы, как и за тяжёлую работу в поле, но работать ночью было не нужно. Только бухать вечером с пацанами из соседней аренды.

Арендных групп в учхозе было две. Одной руководил аспирант Кочин Сашка, он занимался выращиванием помидоров, их у него было более 500 сортов, всяких распиздяйских цветов, размеров и форм. Кочин был здоровый, усатый парнишка, высокий и сильный от природы.  Сам по себе он был прикольной человек, хотя в его приколы Йохан порой совсем не врубался. Себе в группу Сашка взял всего лишь пять человек, чтобы не гоняться за толпами десятков отлынивающих от работы студентов. В эту группу вошли, помимо самого Йохана: Витёк Лапин, Серёга Комбатов, Сашка Миронов, Сашка Дьякин и подруга Кочина - Эльвира.

Батыч был однокурсником из соседней группы и писал дипломную работу на тему кочинских помидоров. Вернее, писал Кочин сам, а Батычу потом подсунул материал для дипломной. Для отрабатывания он и взял Батыча в группу.

Мирон был бывшим однокурсником Кочина и раньше жил с ним на одной квартире, поэтому пользовался особым покровительством Кочана. Потом Мирон пару раз уходил в академ (то с четвёртого этажа упадёт, то его машина собьёт) и в связи с этим он застрял в учёбе, в то время как Кочан уже давно писал кандидатскую диссертацию. Мирон был земляком Йохана, из той же области в Казахстане и Йохан даже по знакомству устроил его работать к Рахиму в палатку. Но Мирон там долго не удержался, всего пару недель. Он постоянно мозгоёбил Рахиму голову, что у него работа в общежитской кочегарке и он не может прийти на дежурство в палатку. Ну, Рахим его и уволил, сказав, что такому долбоёбу только и остаётся огненную золу таскать и пылью дышать, если он не может променять временную кочегарную деятельность на постоянную и непыльную торговлю в ларьке. Было что-то у Мирона в голове сдвинуто. Особенно ярко это проявилось в аренде. Он постоянно, не умолкая, нёс какую-то чепуху, громко ржал над своими же словами, а другие ржали над ним, недоумённо переглядываясь. К тому же он делал свою работу очень тщательно, но настолько медленно, что это было уже не смешно, потому что другим приходилось больше работать.

Йохан и Витёк Лапин связывали  миронские неадекватности с его трудной судьбой,  после крушений с балконов многоэтажных зданий и прочими столкновениями с негужевыми средствами передвижения, приводивших к тяжёлым сотрясениям Сашкиного мозга и относились к Мирону соответственно и с сочувствием. Ну, чудит человек, ничего не поделаешь. В их третьей группе на плодофаке тоже собрались одни чудаки и придурки, такие коры мочили по очереди и одновременно, что не учёба была в институте, а сплошная передача «Аншлаг», только лучшего качества и в натуре.

В арендную группу Кочина они попали как бы случайно. Кочан сказал им, что нужно будет много работать, очень много работать, намного больше работать, чем в другой группе. Но зато в конце года есть уникальный гарантированный шанс огрести кучу денег, ибо из помидоров будут добыты семена, на которые у Кочана уже есть покупатели. Один килограмм покупают за 150 баксов и без ограничения. Такой поворот был неожиданный для Витька с Йоханом. Они были наслышаны об обыкновенной аренде, когда просто выращивают огурцы, помидоры, капусту, продают их на рынке и деньги делят на всех участников, в зависимости от числа трудодней. Поэтому комбинация с какими-то семенами поначалу не вызывала у них доверия, как и сам радостно светившийся и возбуждённо рассказывающий об этом Кочан. Но, подумав, решили вместе рискнуть. Уж если обломаются, тогда оба и одновременно, чтобы другому не было обидно за убитое время и незаработанные деньги.

Санёк Дьяк попал в группу скорее случайно. Ему было вообще до пизды куда попадать. Он учился в одной группе с Йоханом и Витьком и решил просто поучаствовать вместе с ними в концессии.

Всех других студентов из разных курсов и групп, человек 40 или 50 загнали в другую, большую арендную группу, которой руководил другой аспирант – Валера Киряев. Валера был неплохой и спокойный малый, звёзд с неба, как Кочин, не рвал. И в отличие от Кочана крепко любил побухать. В учхозе было десять теплиц, из них четыре взял Кочин, четыре – Валера и две теплицы были учхозные. Весной в мае-июне во всех этих теплицах колосились помидорные и капустные сеянцы, которые потом высаживали в открытый грунт. Со всех сторон по вечерам за сеянцами тянулся народ. Валерина гоп-компания устроила настоящий шабаш по обмену сеянцев на жидкую валюту в твёрдой посуде для частных и юридических лиц. Валера, конечно, был в курсе с большим удовольствием, ибо самолично проводил последующие вечерние заседания акционеров, после которых его с трудом узнавала собственная жена. Он только просил студентов сильно не зарываться, чтобы не было большого скандала на кафедре.

Кочинская группа в шабаше не участвовала. Кочан жёстко следил, чтобы ни один сеянец не был вынесен из теплицы. Он был на них просто помешан и впадал в истерику, если видел хотя бы одно затоптанное растение. Кочан заставил своих студентов затянуть теплицу колючей проволокой и обещал со временем привезти армейскую колючку для ограждения помидоров на полях. Кроме того, никто не мог определить, какие сорта помидор Кочин посеял в теплице. Они были зашифрованы в его блокноте. Листья у некоторых сортов были самых невъебенных картофельных форм, и Сашка нарочно приводил толпы местных жителей, чтобы показать им растения, попутно рассказывая им, что многие помидоры у него совсем несъедобные и вообще очень мелкие, разноцветные, а некоторые даже ядовитые. Потом он подробно объяснял, какую именно теплицу гражданам-покупателям нужно обходить далеко стороной. Бабки истово крестились, уходили и просили студентов не подсовывать им такую страсть из этой страшной теплицы. Вскоре вся округа была в курсе, что у Кочина в группе брать нечего и ни к чему, и в теплицу никто даже не пытался залезть, чтобы не тащить домой никому неизвестную херню.

Йохан после работы тоже был не дурак выпить рюмку-другую. Но побухать было решительно не с кем по разным причинам. И тогда он повадился ходить в соседнюю аренду по вечерам. Правда, вскоре один чувак начал регулярно портить Йохану настроение, постоянно подкалывая его своими тупыми шуточками. Фамилия была у него Белый, так же его и звали. В группе с Йоханом он стал учиться с весны, придя из академического отпуска. Был он местный. Ростом он был невысокий, но здоровый, заметно отожравшийся на домашних, мамочкиных харчах. Рожа у него была круглая, здоровая, с хитрющими лисьими глазами. Жил он по принципу - «Подъеби ближнего своего. Сначала наеби его самого, а потом незаметно выеби его жену или подругу нахуй.» В аренду он пришёл, чтобы выносить всё, что плохо лежит, и поэтому приходил каждый день и крутился там с умным видом, раздавая направо и налево кучу рекомендаций и ценных указаний, вперемешку с ебанутыми смехуёчками.

Поэтому Йохан не стал торопиться вечером в сторожку, где проходили почти ежедневные заседания. Днём он как бы случайно заглянул в Валеркину теплицу и пресёк целую батарею бутылок с пивом и водкой, поливаемых из крана холодной водой. Он сразу понял, что кодла сегодня будет снова весело заседать. Крутиться вокруг однокурсников в ожидании предложения выпить он посчитал западлом и поэтому вернулся в теплицу. Вечером, когда его товарищи разъехались по домам, Йохан слонялся внутри и не выходил из неё, чтобы лишний раз не светиться. Покупать водяру на свои кровные было по меньшей мере идиотством, когда вокруг шумели и пенились халявные реки из водки и пива. Йохану в особенности после работы, нестерпимо хотелось пожрать и ещё больше хотелось бухнуть. В сторожке, метрах в 50 от теплицы уже слышался громкий рёв и брожение пьяных умов. Но напрашиваться Йохану никак не хотелось, да и он понимал, что про него не забудут.

Так и вышло. Снаружи, из сторожки раздался истошный вопль Белого:
- Й-о-о-о-шка!!!

Йохан прислушался, лёжа на куче плёнки, но не двинулся с места. Пускай погорланит горилла. Белый не унимался:
- Й-о-о-о-шка!!! Иди сюда!! Кому говорю, твою мать!!

Йохан поднялся и, не спеша, вышел наружу. На лестнице в домик стоял Белый с пузырём и стаканом в руках. Йохан посмотрел на него и спросил:
- Ну чё разорался, как резаный? Чё те надо-то вообще?

Белый, потрясая бутылкой и шевеля густыми усами, немного нагибаясь и разгибаясь в такт своим словам, снова закричал:
- Дурак ты, что ли? Иди водку пить!! Вот же человек непонятливый! Нерусский в натуре, бля.

Морда у Белого уже была красного помидорного цвета, вызванная внутренним желудочным массажем и таким долгим разговором с непонятливым Йоханом. Йохан посмотрел в сторону фермы и увидел Витька, идущего от автобусной остановки. Повернув лицо к Белому, он невозмутимо сказал:
- Ладно, Белый, обожди пять минут. Щас Витёк подойдёт и я приду тогда.

Витек водку пил очень редко и то, как он говорил, только для того, чтобы понять, почему её не нужно пить. Любил он сладости, как маленький и водка была для него чересчур горьким напитком. Подойдя к Йохану поближе, он сказал:
- Ну что, ехай домой, поужинай, да возвращайся быстрее, чтобы я тут один от скуки не умер.
- Не, Витёк. Не поеду я сёдня, пойду в сторожку, там и пожру. Ты посмотри за теплицей, если чё.

Витёк только кисло сморщился:
- Ну ты гад, Ванёк, снова меня одного сторожить оставляешь. Ну ладно, иди, только смотри, чтобы не как в прошлый раз. Когда ты под скамейкой валялся.

В прошлый раз Йохан после двух накатов по 150 граммов, очень быстро почувствовал себя усталым после длинного, трудового дня и прилёг отдохнуть на узкую, жёлтую скамейку, с которой потом свалился на землю во сне и лежал до тех пор, пока Витёк не отбуксировал его в свою теплицу. Йохан подумал, что это действительно был перебор. Усмехнувшись, он ответил:
- Ладно, я постараюсь сегодня на своих копытах дойти. Ну пойду я, а то вон Белый снова на порог выскочил. Мёртвого заебёт.

Йохан двинулся в сторону домика, где уже снова приплясывал Белый с изрядно раскрасневшейся мордой и что-то вопил. Йохан подошёл и зашёл вместе с ним вовнутрь. Белый тут же налил ему водки в гранёный стакан до верхней полоски и громко рявкнул:
- Пей давай, а то мы тут давно уже начали. Где тебя только носит? То крутился неподалёку, потом съебался куда-то.

Йохан посмотрел на стакан, потом на Белого и ответил:
- Ну, чё мне тебя караулить, что ли? Дай-ка, вкину вначале чего-нибудь, а потом выпью. Жрать охота, ажник переночевать негде.

На столе стояла сковородка с картошкой, лежали солёные огурцы, хлеб, порезанная кусками варёная колбаса. Белый даже побурел от натуги, услышав такую речь:
- Ну ты что, совсем охуел, Йошка? Ты сюда жрать пришёл, что ли? Пей давай, здесь тебе не благотворительная столовая для бомжей!

В тёмной сторожке, сквозь густые клубы сигаретного дыма со всех сторон светились довольные пьяные хари работничков, студиков-однокурсников и одногруппников. Одна из них, принадлежащая Андрюхе Козелову, сказала, лениво растягивая слова и выпуская табачные кольца:
- Не еби нам  мозги, Немец. Жри водку, пока дают, потом пиздаболить будете, у нас дохуя своих мудозвонов, начиная с Белого и по кругу. А стаканов нихуя нет больше, одни мозгоёбы, блять, собрались и пиздят тут.

Белый заревел Йохану со стороны прямо в ухо:
- Ты слышал, что человек сказал, это глас народа, между прочим. Ты, блин, не немец даже, а еврей йобаный. Я ему слово, он мне, блять, десять. Жрёт, сцуко, на халяву водяру каждый день и ещё блять чего-то выёбывается. Не задерживай очередь, давай, суши стакан, нахуй!

Йохан сунул стакан обратно Белому:
- Да хули ты постоянно халявой попрекаешь ёбаный стык? Как будто за свои кровные покупал? Ты к нам в группу пришёл, пузырь хоть один поставил? Признавайся, ведь учхозные помидоры загнали, не свои даже? Да пей ты сам её на халяву! Смотри только, чтобы харя не треснула. А я пойду, пока ещё на автобус не опоздал.

Белый воскликнул, поворачиваясь к соучастникам:
- Не, совсем охуеть, вы видали? Откуда только такие хамы берутся? Жрёт на халяву, прямо с рук кормится и ещё так выёбуется. Давай хлебай водяру или пиздуй на автобус, пока он ещё тебя дожидается.

Йохан подумал о картошке в сковородке, колбасе, которую он давно не жрал, посмотрел на стакан с водкой и сказал:
- Ладно, хуй с тобой, Белый, выпью я. За то выпью, чтобы ты без дела пиздеть перестал. Я же знаю, зачем ты меня сюда позвал. Чтобы я нажрался водяры, а потом под ногами валялся, чтобы все спотыкались через меня. А вот хуй тебе. Не нажрусь я в умат. Выпью вот из стакана и хватит мне на сегодня.

Он выдохнул в сторону, поднёс стакан ко рту и мелкими, неторопливыми глотками выпил горькую водку до самого дна. Йохан с удовольствием чувствовал, как она льётся в желудок по пищеводу огненным ручейком.  Белый забрал стакан и громко заржал:
- Поглядите, как берлинские уроды нашу русскую водку хлебают! Блять, на халяву и уксус сладкий в натуре!

Студенты в сторожке дружно загыкали. Йохан посмотрел на Белого и подумал: «Дать бы тебе сейчас в носяру, чтобы забыл как пиздеть.» Но весовые категории были явно неравные. Белый был здоровее, хоть и меньше ростом, и затевать свару с очевидным концом не входило в ближайшие планы Йохана. Да и шутки Белого были беззлобные, хоть тупые и обидные для Йохана. Йохан решил ограничиться в сторону Белого громкой, презренной отрыжкой от провалившейся водки, подсел к столу, придвинул к себе сковородку с картошкой, и сказал, откусывая от солёного огурца:
- Сколько раз объяснять непонятливым? Я из Бурлина приехал, а не из Берлина. Деревня так моя называется. А урода ты каждый день в зеркале видишь. Если умываешься по утрам, конечно.

Но толстошкурого Белого было трудно пронять. Он уже давно реготал над какими-то своими новыми идиотизмами и Йохан решил махнуть рукой. Тем более, что через пару минут его накрыло сильнейшей алкогольной волной, которая привела его в благодушное состояние. Йохан знал, что большое количество водки, выпитое зараз натощак не сразу влияет на организм, а только через несколько минут. Зато переход из трезвого состояния в пьяное происходит абсолютно незаметно и внезапно. Вроде бы только что ты сидел и контролировал свои эмоции, как уже в следующий момент сидишь за столом совершенно готовый и сияешь от счастья вместе со всей пьяной кодлой, как довольный удод. «Точно, как удод!»- подумал Йохан своим довольным ебальником, вспомнив эту симпатичную птичку с хохолком, которая неторопливо разгуливала по грядкам на огороде или сидела на плетне и что-то постоянно благодушно бурчала. Взяв со стола пачку «Космоса» и достав из неё сигарету, он закурил, с наслаждением ощущая, как никотиновая струя дыма мгновенно растворяется в голове и продирает до самой последней клетки приятной наждачной волной. Что ещё может быть лучше после утомительного трудового дня для студента, приехавшего из далёких краёв? Когда его не ждут дома родители, и не будет ругаться жена. Когда он просто сидит с однокурсниками вечером в тёмной сторожке, пьёт водку, болтает на всякие бессмысленные темы и просто кайфует от жизни.

Вообще-то, сторожка предназначалась для охраны всего комплекса теплиц, и учхоз для этого нанимал сторожа. Валеркины дежурные тоже ночевали в сторожке и чисто теоретически кочинские ребята могли бы претендовать на место в сторожке. Но Сашка про это и не хотел даже слышать. У него была самая настоящая паранойя, он боялся, что все его сеянцы вынесут из теплицы, стоит только ставить её без присмотра. Поэтому он распорядился дежурить по два человека в опутанной колючкой теплице и не надеяться на учхозного сторожа.

На него, в самом деле, нельзя было положиться. Звали его Лёшка, было ему на вид лет 35-40, но он мог быть и младше возрастом, просто выглядел он как-то не важно и вздрочно. Вид у него был какой-то недокормленный и худой, он ходил постоянно в одних и тех же старых, застиранных, замусоленных лохмотьях. Лёшка безостановочно курил махорку, забивая её в газетную бумагу, и грязные пальцы его были коричнево-жёлтого цвета. Лицо его было какого-то нездорового землистого цвета, изо рта постоянно скверно воняло. Ко всему прочему во рту у него не хватало зубов, да и те были покоцанные и коричневые как нестиранные портянки. Говорил он нечётко, шепеляво и в каком-то дёрганом темпе. В разговорах Лёшка очень часто жаловался на судьбу и на отсутствие денежных средств, постоянно вставляя слово «нужда». Вскоре это слово приклеилась к нему кличкой, и его начали называть просто Нуждой.

Нужда был большой охотник до выпивки, нередко напивался до состояния полного нестояния, когда он начинал бессвязно молоть уже абсолютную чушь, и на него совсем не обращали внимания, так что Нужда мутно разговаривал сам с собой. Он самолично лазил в теплицы за сеянцами, чтобы загнать их за пузырь самогона или подсказывал местным алконавтам, с какой стороны проще влезть в теплицу и набрать растений, чтобы не было сильно заметно. Йохан с Дьяком, после участия в вечерних пьянках, рассказывали потом об этом днём Кочану и другим пацанам из аренды, чтобы дружно поржать. Понятное дело, что Сашка только укрепился в мысли, что здесь, в учхозе все жители – воры, а сторожа – самые наглые воры. Он требовал постоянной бдительности по вечерам и ночам. Но по вечерам Кочина не было, и Йохан часами торчал в сторожке, бухая и веселясь за компанию.

К сторожке подошла необъятных размеров женщина с детской коляской и спросила про Лёшку. Поддатый Нужда вылез из сторожки, и не переставая смолить слюнявый махорный косяк, как-то грубо спросил у неё:
- Ну чё ты припёрлась-то, дура? Дома не сидится, что ли, мать твою?
- Я думала ужин тебе отнесу, вот в сумке тут.
- Ладно, давай сюда и домой пиздуй быстро, нехуй шляться здесь. Видишь работаю, не отвлекай понапрасну.

Студенты в сторожке слегка прихуели от такого обращения с дамой. Нужда же зашёл обратно в сторожку с гордым видом боевого кочета, только что победившего в петушином бою. Белый присвистнул:
- Ну и любовь, я скажу, у людей. Нужда, эт жена, что ль твоя?
- Моя кошёлка нах. Бабы-дуры известно сцуки какие, если её не гонять, так она совсем на шею залезет и слезть позабудет.
- И ты её часто гоняешь?
- Да каждый день почитай. Иной раз и по кумполу врезать приходится, чтобы не зарывалась. А то пиздит дохуя корова. Денег нет, жрать нечего, нужда заела совсем. А чё я поделаю? Чё я спиздить могу? Чай не директор же?

Белый только крякнул от такой откровенности. Затем Андрей Козелов спросил у Нужды, глубоко затянувшись сигаретой и при этом почти прикрывая глаза:
- Тебя чё, Нужда, насильно жениться заставили? Чё-то я здесь не пойму нихуя.

Нужда хмыкнул и выдал своим шепелявым и пьяным базаром:
- Нихуя не заставили. Чё мне конец теребить, что ли? Ну отец дома тоже пиздел, иди, грит, женись, вон Машка есть, а то говорит был далбоёб, есть далбоёб и подохнешь далбоёбом, а так хоть дети пойдут, дома только сидишь, самогон жрёшь, делом займись.
- И ты чё, сразу жениться побежал?
- Ха, ёбнулся что ли? Ну нахуй мне надо? Жену корми потом и детей, говорю же, нужда у меня.
- Дык я нихуя не пойму. Как же ты нахуй женился?
- Как-как? Хуем об косяк! Отец как уебёт, что я со стула в угол влетел и грит снова, что ежли не женюсь, тогда он каждый день меня пиздить будет. Это вы тут все умные, в институтах учитесь, блять, книжки читаете. А чё у нас тут? Нихуя нет, одна только нужда. Не до книжек нам, денег на махру не хватает. Пиздеть только все горазды: так - надо, так – не надо. Ты мне денег дай, чтобы я не нуждался, тогда всё путём будет, а пиздеть я и сам могу.

Народ сидел слегка прихуевший. Женатых среди студентов не было, опыта семейной жизни тоже. У Андрюхи, правда, была подруга, которая работала здесь же в аренде, и на которой он позже женился. Йохан подал голос:
- Слушай, Леха, а она всегда у тебя такая объёмная была?
- Как-кая была она? Вот блять нерусский чёрт тоже, книжек своих начитался. Ты по-русски говорить научись, Йошка, а потом влазь в разговоры.
- Ну толстая такая, она ж раза в два тяжелее тебя. А если размахнётся? Или ночью в кровати придавит? Чё, правда, не обижает тебя?
- Ты, Йошка, дятел ещё холостой, это она меня-то обидит? Я как дам ей раз по ебалу, сразу увидит кто в доме хозяин. И чего ты вообще понимаешь-то в бабах? Посмотри сколько мяса на ней, какие сиськи, мягкая вся. Ты знаешь, как я её ночью пистоню? Ты сам хоть раз бабу ебал? Дрочишь, небось, по углам втихаря?
- Ну и дурень, ты Лёха! Думаешь, что я тут перед тобой распинаться стану? Мне вообще до пизды как ты там её порешь. Спросил просто, чё она такая обширная? В размеры твои не подходит.

Нужда, заметно распаляясь, начал форменно брызгать слюной:
- Да чё она толстая? Пацана родила, сраку и разнесло в разные стороны. Жрёт больше меня. Я ей и говорю, не жри ты столько много, нуждаемся мы, жить вообще не на что. Макароны жрём. Да и чё ты ваще доебался? Охуительный такой бабник, что ли? Вот посмотрим, какая у тебя жена будет, может, даже толще моей.

Йохан ничего не сказал больше, а про себя усмехнулся. Он вспомнил Светлану в палатке, стройную, как молодая берёзка и подумал, доставая пьяными пальцами сигарету из пачки и прикуривая от зажигалки: «Мели Емеля – твоя неделя».

Снаружи постепенно стемнело. Вся компания вывалилась из сторожки и расположилась прямо на траве в стороне. Разожгли костёр, откуда-то появился Дьяк с гитарой. В тот день ему не надо было дежурить, но вечером ему нестерпимо захотелось в учхоз под ясное небо, усеянное звёздами и к костру. Он взял одного друга из зоологического факультета, и они вдвоём пришли пешком из города. Подошёл Витёк из теплицы. В сторожку он не любил заходить, ибо на дух не переносил сигаретного дыма. А вечером, увидев костёр и услышав гитару, присоединился к компании. Дьяк знал много дворовых песен и хорошо играл на гитаре. Его друг с зоофака тоже классно играл на гитаре и у него был к тому же поставленный, исключительно звонкий и высокий тенорный голос. Дьяк рассказывал, что девчонки, слушая его пение под гитару, плакали и впадали в прострацию, не замечая ничего и не слыша.

Пьяный Йохан лежал на траве, слушал поочерёдные исполнения песен Дьяком и его пронзительным другом, смотрел в звёздное небо, прислушивался к потрескиванию веток в костре, разлетавшихся яркими искрами, видел в их свете задумчивое лицо Витька, сидящего на корточках, который любил и уважал гитарных певцов, но не играл сам. Йохан лежал и думал, как же ему сейчас хорошо. Ему только хотелось, чтобы ночь не кончалась. В этот раз благодаря костру и гитаре, лица подвыпивших студентов отражали отчаянные душевные чувства, переполнявшие их. Те же чувства, которые ощущал сам Йохан, и в совокупности с тихой весенней природой, здесь у костра возникала абсолютная гармония, резко отличная от суетливой дневной жизни, и потрясавшая всех присутствующих своей законченностью.

На следующий день, когда уже рассвело, Йохан проснулся на куче плёнки в теплице, дрожа от холода и похмельного синдрома. Во рту как будто бы жаба подохла, сильно хотелось пить. Волосы на его голове торчали в разные стороны и в силу их невероятной загрязнённости не поддавались никакой обработке. Йохан пошарил вокруг и нашёл свою кепку защитного цвета, упавшую во сне. Натянув её на голову, он встал и, покачиваясь из стороны в сторону, направился в сторону выхода. Проходя мимо крана, из которого брали воду на полив растений, Йохан открыл его, попил холодной водички и умыл лицо, сильно стянутое последствиями трудной жизни. Выйдя наружу, он осмотрелся вокруг. Возле теплицы, на лавке сидели Витёк и какой-то местный мужик, работавший в учхозной бригаде. Йохана тряс сильный озноб. Он присел рядом на лавку, надеясь согреться в лучах восходящего солнца. Витек спросил, улыбаясь:
- Ну что, пробудился? Помнишь хоть, как ты до теплицы дошёл?
- Нет, не помню. А чё я заснул у костра, что ли?
- Заснул ты сначала. А потом я тебя разбудил, а ты вскочил и, как подстреленный, ломанулся в теплицу. Я еле успел за тобой. И как ты только по узкой дорожке пробёг? Я думал, ты сейчас перетопчешь все помидоры и Кочан нас потом сожрёт с потрохами. А ты, блин, как-то проскочил и не задел ничего. Я офигел просто.
- Что же ты меня за руку не взял?
- Куда там? Ты же вырывался и брыкался, как лошадь. Я подумал, ну и хрен с тобой и помидорами этими, иди сам, если так хочешь.

Йохан снял кепку и попытался пригладить копну грязных волос:
- Блин, башку помыть надо сегодня. Вчера последнюю расчёску сломал.

Витёк усмехулся:
- Думаешь ты один такой, что ли? Работаем в земле, как черви копаемся, спим как свиньи в берлоге, в рабочей одежде, в грязи. Ладно, ты давай домой ехай, а я тут посижу, Кочана подожду. Сам знаешь, что будет, если теплицу без присмотра оставим.

Йохан посмотрел на часы:
- Пятнадцать минут ещё до автобуса. Дойду за десять. Ладно, оставайся пока, увидимся позже. Я уж согрелся почти.

Йохан встал и уже собирался идти, как сидевший рядом мужик спросил его:
- Это тебя что ли Йошкой зовут?

Йохан повернулся к нему:
- Это кличка такая. Меня Иваном зовут.

Мужик продолжил:
- Вот я видал тебя пару раз вечером, ты же вообще готовый был пьяный, в теплице под лавкой лежал. У тебя голова не болит сейчас?
- Да нет вроде бы. Мутит только и колотит немного.

Мужик глянул с завистью на Йохана и сказал:
- А я вот как выпью, так на следующий день голова трещит и раскалывается, давление подымается, лекарства не помогают. Спасу нет никакого, хучь и  не пей вовсе. Везёт же людям! Ты пей, Ваня, пока молодой, пей, это же такое счастье, когда потом, на следующий день не болеешь. Ещё я заметил, ты даже пьяный говоришь ровно и правильно, как будто и не пил вовсе. Ну совсем не заплетается язык. Не пойму, как это у тебя получается?

Йохан качнулся немного и пожал плечами. Ему никто не говорил, что у него по пьяни не заплетается язык, а себя со стороны он слышать и заценить не мог:
- Ну не знаю я. Даже как-то и не задумывался.

Потом повернулся и, покачиваясь, побрёл к автобусной остановке. День только что начинался. Днём предстояла дальнейшая работа по уходу за сеянцами: прополка, прореживание, полив, работа в других трёх теплицах и подготовка их к посадке растений. В бригаде у них было всего лишь пять человек, не считая Сашки с его Эльвирой и они едва успевали вовремя выполнять всю работу. У Валерки в аренде было намного больше людей, и к ним ещё присылали студентов-первокурсников на практику. Кочин не брал никаких первокурсников, у которых не было мотивации. Но зато кочинские ребята делали всё на совесть, и теплица их выделялась от других удивительной ухоженностью. Помидорные сеянцы были одинакового, невысокого роста и стояли ровными рядами. Сашка объяснял, что в таких оптимальных для роста условиях растения получают необходимую закалку. Он брал сеянец, накручивал на своём здоровом пальце и помидор не ломался. Стебель его был характерного фиолетового цвета с заметным опушением. В других же теплицах сеянцы росли, как Бог на душу положит, каким-то неравномерным ковром. Там где больше упало семян, растения вырастали длинными и ломкими, потом плохо приживались во время посадки. В теплицу Кочина стали водить группы студентов, чтобы показать, как правильно выращиваются сеянцы. Сашку это злило, потому что студенты отрывали от работы его команду.

Так проходили дни.

Бухать каждый вечер не получалось и Йохан с Витьком, просто лежали в теплице под толстым слоем плёнки, которую использовали в качестве одеяла, болтали о жизни, прикалывались, прислушивались к непрерывному треску насекомых и всяких цикад-светляков в темноте. Иногда капал дождь и даже лил сильный ливень. Звук дождевых капель, стучащих по плёночной крыше, нельзя было сравнить ни с чем другим. Его нужно было только слушать и слушать. Гармония с природой в эти минуты была особенно отчётливой и потрясающе влияла на настроение. Создавалось ощущение оторванности от суетной городской жизни, утомительной работы и это ощущение подчёркивалось ночной неторопливостью и спокойствием. Днём в теплице всегда было тепло, иногда даже жарко. Плёнка обладает качеством сохранения солнечной энергии, и, в отличие от стекла, одновременным пропусканием ультрафиолетовых лучей, поэтому пацаны, раздевшись до пояса и закатав штаны до колен, загорали. Буквально за несколько недель апреля и мая они загорели, как никто другой в городе и страшно гордились сим обстоятельством. Погода в апреле и мае была на редкость прохладной. Кроме как в теплице, загореть было нигде невозможно. Но как только солнце садилось, в теплице сразу понижалась температура, и ночные дежурные спали в теплицах как в холодильнике, без одеял и подушек, укрываясь от холода здоровыми кусками плёнки. Йохан и не знал раньше никогда, что под плёнкой можно нормально жить. Только при укрывании с головой на ней собирался водяной конденсат от дыхания и капал потом на морду холодными каплями.

На выходных из города, стоявшего в стороне на бугре, по вечерам была отчётливо слышна музыка дискотеки из городского парка, возле общаги плодоовощного факультета. Можно было явно различать отдельные песни-хиты того времени. В спокойном вечернем воздухе были слышны даже слова английских дискотечных хитов. Йохан с Витьком успокаивали себя разговорами, что вот придёт время, наступит осень, и они получат кучу своих, честно заработанных денег. Они лежали и решали, на что потратят эти деньги. Речь шла примерно о штуке зелёных на брата. Но для них в середине 90-х это был такой огромный кусок денег, что просто дух захватывало, почти два лимона рублями. Витек собирался купить новую японскую аппаратуру, центнер, как он говорил на музыкальный центр. И на новый цветной телек должны были деньги остаться. А Йохан не знал, что он купит. Таких денег у него никогда не было, и он даже не хотел сглазить, чтобы не было потом сильно обидно, если их кинут.

Не проходило и дня и даже часа, чтобы Йохан не вспоминал о Светлане. Он засыпал и просыпался только с мыслями о ней.

I feel the world is spinning 'round,
I feel the rain is falling down
But I wanna know where are you now?
Just like a river to the sea.,
Your love is flowing away from me,
So I keep on living in the past.

So many dreams, so many nights
And I will never forget your smile.
So many dreams, so many nights,
Yet I've been thinking about you.  

В те дни, когда не нужно было дежурить в теплице, он после работы шёл к палатке и уже издалека видел, что там никого нет. Витрина была закрыта железными листами. Сам ларёк был похож на большой железный ящик. Йохан покупал в соседней палатке у Армяна бутылку пива, пару сигарет, продаваемых вроссыпь, шёл на Советскую улицу, которая в городе является пешеходной, и садился там на лавку. В тот раз они ушли по Советской, значит, снова могут прийти оттуда, думал он. Йохан не спеша пил своё пиво, курил и ждал, что Светлана, может быть, придёт, а палатка закрыта. А, может быть, уже приходила и даже скорее всего так и было. Он проклинал себя, что не узнал её адреса и теперь сидит, как последний дурак, в своё свободное время, которого бывает очень немного и ждёт у моря погоды. О своей странной встрече со Светой он ни кому не говорил, она была как фантом, промелькнув в его жизни и снова исчезнув. Потом, не дождавшись, Йохан, вставал со скамейки и уходил домой спать, чтобы наутро снова ехать в учхоз.

Tweet