Младший лейтенант отдела МВД по работе с молодежью Петр Иванович Педрыщенко оторвался от черновика, который он мусолил вот уже полчаса, рисуя замысловатые фигуры, и посмотрел в окно. Серый свет чахоточного осеннего дня не мог сравниться по силе с лампами дневного освещения, горевшими в помещении, и поэтому в стекле отражалась короткая белобрысая шевелюра Педрыщенко с по-деревенски оттопыренными ушами. Уши правильно выдавали его происхождение: Педрыщенко приехал в столицу из Малой России незадолго до распада Союза, да так и остался жить в общаге школы МВД после окончания последней. Возвращаться было некуда: память хранила почерневшее лицо рано постаревшей от превратностей сельской жизни матери, воспитывавшей его без отца, безработицу, неустроенность и национализм малой родины. Мать Педрыщенко не видел уже пару лет, так как невысокая, хотя и стабильная, зарплата младшего офицера МВД не позволяла лишний раз тратиться на дорогу. Он редко получал от нее письма, в которых она описывала мелкие события ее тесного мирка (кто женился, кто развелся, кто умер, причем последние два пункта фигурировали более часто), и так же редко отвечал, только его письма отличались большей краткостью, поскольку его жизнь была очень редка событиями. Когда Педрыщенко поступал в школу, ему, как и многим, не давали покоя лавры Шерлока Холмса и майора Пронина. Однако учеба не давалась, и ему все чаще приходилось выворачиваться на экзаменах, изобретая на редкость правдоподобную чушь, объяснявшую, почему он не смог подготовиться, или вообще плавно перевести тему разговора на тот вопрос, по которому он хоть что-то знал. Эта его способность вскоре была замечена преподавателями, и с кафедры криминалистики его перевели на пропаганду, где дела его пошли лучше, поскольку это был его конек.

Педрыщенко мотнул головой, отгоняя от себя воспоминания. За окном моросил противный осенний дождь, моча облезлую стену из темно-красного кирпича и мусорную кучу, располагавшуюся прямо напротив окна. В тюремного вида решетке с толстыми прутьями запуталось несколько желтых листьев. В общем, пейзаж за окном, как и работа, тоже не внушал оптимизма. Как бы согласившись с этим, желудок Педрыщенко забурчал после недавнего обеда в местной столовой - мрачного вида заведения с вечно жирными гнутыми алюминиевыми ложками и вилками с недостающими зубцами, в которой непонятного вида бурда, называемая супом, и неизвестного происхождения жилистое мясо на второе отпускалось местным работникам по «бюджетным» ценам. Педрыщенко с трудом вылез из-за стола (крошечную комнатушку он делил с еще тремя соратниками, постоянно обсуждавшими пиво, футбол и баб) и, разорвав клубы беломорного дыма, со скрипом открыл обитую разноцветными кусками дермантина перекошенную дверь и по скрипучему рассохшемуся паркету направился в сторону сортира, который можно было найти по запаху и куда Педрыщенко в большинстве случаев ходить избегал. Однако сейчас ситуация требовала безотлагательного решения: желудок, которому явно не понравился последний обед, откуда, по всей видимости, доблестные работники плиты и половника стащили все, что можно, развоевался не на шутку. Почти бегом Педрыщенко ворвался в пропахшее застоявшейся мочой и хлоркой помещение с выбитыми лампочками и открыл дверь кабинки. Бачок был давно и безнадежно сломан, и постоянно льющаяся вода не в состоянии была смыть отложения предшественников, лишь бессильно кружа в сливе сигаретные окурки. Кое-как задвинув держащуюся на одном гвозде щеколду и постелив на унитаз страницы предварительно захваченной с собой Красной Звезды, Педрыщенко сел. Фаянсовый холод проник в его ягодицы, но неприятное ощущение было перекрыто кайфом опорожняющегося кишечника. Опроставшись, Педрыщенко стал рвать н аккуратно мять оставшуюся часть газеты (он очень опасался геморроя). На одном из листков он увидел какую-то рекламу с фото Бритни Спирс. Край фото уже был оторван и теперь безвозвратно крутился в черной дыре унитаза, но бОльшая часть секс-бомбы все еще была пригодна к употреблению. С женщинами у Педрыщенко по определению не складывалось: хотя он и умел запудрить им мозги, внешность, фамилия, нищенская зарплата и комната в общаге на троих к интиму располагали редко и только редких шмар, терять которым было нечего, да и это большей частью все это было в прошлом, поэтому Педрыщенко принялся за дело. Он уже был готов испытать второй за этот день (после опорожнения кишечника) оргазм, когда дверь туалета распахнулась, и раздалось властное цокание сапог по полу. «Петр Семеныч» – промелькнуло в мозгу Педрыщенко имя начальства. Начальству, похоже, в этот день тоже не повезло с обедом. Оно приземлилось в соседней кабинке и, сладострастно вздохнув, наполнило помещение невообразимой вонью, от которой у Педрыщенко защипало в глазах и резко все расхотелось. Он как ошпаренный выскочил из своего укрытия, стараясь поменьше дышать ополоснул руки тонкой струйкой воды, постоянно льющейся из неисправного ржавого крана, даже не прикоснувшись к мерзкому осклизлому куску мыла, лежавшему рядом, и потопал обратно к своему рабочему месту. Все еще стоявший член пучил штаны и мешал при ходьбе, впрочем, это быстро прошло – сильной эрекцией Педрыщенко не отличался.

Вернувшись, он снова уткнулся в черновик и задумался. Ему не нравилась такая жизнь и тошнило от окружавшей его действительности. Но изменить ее не было средств и сил. Поэтому, как персонаж посмотренного как-то в детстве фильма с Бельмондо, в котором нищий писатель представлял себя супергероем своих романов, Педрыщенко буквально жил своим творчеством, а то, в свою очередь, использовалось МВД для своих целей (узнать, чем живут люди, проконтролировать и направить в нужное русло, а если надо – то и пресечь) , и в этом интересы Педрыщенко и МВД совпадали. Вот сейчас он напишет очередной текст, потом перепишет его начисто и отнесет секретарше Любочке (ее все еще звали этим детским именем и обращались к ней «девушка», хотя эта сорокалетняя баба с двумя детьми-хулиганами, мужем-алкоголиком, прической а-ля швабра синего цвета, прокуренными коричневыми зубами и мегаломанскими формами, а точнее, полным бесформием больше напоминала престарелого бегемота). Любочка затем забьет текст в свою «двушку» и отнесет на дискете секретарше начальства – совершенно блядского вида вертихвостке, закончившей курсы секретарш и поэтому единственной из всего персонала умевшей работать с Интернетом, который она в основном использовала для чата с неопределенной половой принадлежности собеседниками под никами «кролик», «котик» и др., большую часть вокабуляра которых составляли «чмоки-чмоки» и различные смайлики.

Педрыщенко еще раз почесал затылок и корявым почерком стал выводить на пожелтевшем листе «Идеолаг Нах: Перемен, мы ждем перемен…”