1. Однажды мне стало плохо. Я проснулся утром и почувствовал это. Как будто кто-то внутри меня перекладывал с места на место забитые переваренными белками кишки. Кружилась голова, и сквозь поры обильно выступал пот. Сначала я подумал, что это аппендицит. Но потом вспомнил, что мне его уже вырезали. В 87 году, я тогда еще обманул врачей, сказав им, что от новокаина у меня кружится голова, и они вкололи мне что-то, что в последствии определило всю мою жизнь. Вот даже шрам остался. Значит это не он. Так что же это? Неужели что-то серьезное? Я попробовал встать, но не смог, в теле, в мышцах совсем не было силы. Было такое ощущение, как будто я отлежал себе практически все. Ничего не слушалось и ничего не хотело двигаться. Я готов был закричать и если бы в этом был хоть какой-то смысл, то обязательно бы это сделал. А так… Кому кричать? Я уже несколько лет живу один и не приветствую соседей. Даже если бы они меня услышали (а это без сомнения доставило бы им удовольствие) они все равно бы не пришли.

Постепенно боль стала сосредотачиваться в одном месте, я хорошо это почувствовал. Ноющая она текла из всего тела в область мочевого пузыря и там складывалась. Было невыносимо. Было просто невыносимо. Я даже, сжимая с усилием зубы, откусил себе кончик языка. С каждой минутой боль становилась все более резкой и все более локальной. Через какое-то время я понял что это. Мысль эта пришла откуда-то изнутри. Будто там стоял датчик, который, увидев что-то, сразу же оповестил мозг. Мой проторченный мозг. Который, не зная чем еще другим объяснить все происходящее, все-таки пропустил эту информацию. Я понял, что я рожаю.

Я расстегнул ширинку и вытащил член. Он был на редкость вялым и казался даже каким-то безжизненным. Я почувствовал как боль, словно моча, которую не выпускали несколько часов, под давлением потекла по мочевому каналу. Член от самого основания начал подниматься, выпрямляться и вытягиваться. Представьте себе обычный носок, натягивающийся на черенок от лопаты. Все происходит постепенно сначала основание, потом середина, а потом и сам кончик. Носок на этом заканчивается, и черенок упирается в ткань. Но у члена в отличие от него есть на конце дырка и именно в ней я увидел вылезающую головку крохотного человечка, потом его плечи, потом тело, таз и ноги. Он кричал своим звонким голосом, весь он был скользким, а его длинная пуповина прилипла к моим джинсам. Вы просто не представляете себе, что я тогда почувствовал. И что самое удивительное наряду со страхом я испытал просто фантастическое чувство. Я почувствовал еще только проклюнувшиеся, но уже стремительно растущие сквозь сугробы мужского шовинизма ростки ни с чем не сравнимого материнского инстинкта. Отрезав пуповину, я положил сыночка рядом с собой на подушку. Мне было очень дурно, меня невыносимо тошнило и хотелось спать. Но спать нельзя было, надо было искать для него молоко и памперсы. Ведь он, наверное, был голодный. Кое-как я поднялся с постели и проковылял до ближайшего кресла. Чуть не потеряв сознание, я упал в него. Не смогу. Мне нужно взбодриться. Мне нужно самому поесть. Нет времени. Совсем нет времени.

-Вставай, я проставиться хочу, вставай сука, - тормошила меня Надька, а я, приоткрывая на неё глаза и толком ничего не понимая, что-то ей даже говорил.

Потом она, видимо, отъеблась, скинув меня с кресла, и сон снова окутал меня в свою умиротворяющую пелену. Мне снились майские жуки, менструация и журнал "Веселые картинки".

Проснулся я уже под утро. Рядом лежала облеванная и воняющая перегаром Надька. Груди ее были оголены и я немножко, перед тем как встать, их помял. Настроение у меня было замечательное. В окна проникало яркое весеннее солнце. В его лучах летала пыль, и из форточки пахло костром. Я прошел на кухню, нашел там затаренное, все приготовил и как только натянул жгут, услышал тихий детский крик. Очко мое село. В один момент, сняв с себя джинсы, я посмотрел на свой член. Он был порван и на его конце прилип большой кусок сушеной крови. Что это? Детский крик становился все более отчетливым. Значит это не сон. Воспоминания прошлого вечера нахлынули на меня бурным, готовым поглотить всё моё существо, потоком. Ребенок кричал. Значит, еще жив. Бросив шприц в пепельницу, я побежал в комнату. Он несколько раз описался, несколько раз обкакался, но все же был жив, и как мне показалось, уже даже подрос, поскольку в его открывающимся с каждым залпом плача рту были видны беленькие зубы. Ему срочно надо было найти молоко.

Я сообразил быстро, где его взять. Налетев на Надьку, я начал ее с усилием доить, отчего она проснулась и начала кричать, истошно и неистово. Но мне было все равно. Коленкой я отогнул ей голову, а руками дергал титьки. С них текло то, что надо, хоть и вперемежку с кровью надорванных сосков. С них текло необходимое моему сыну молоко.

Закончив, надоив грамм двести, не больше, я его подогрел и пипеткой покормил своего ребеночка. Надька все это время лежала на полу, расправляя свои слежавшиеся волосы и что-то бубня. Я попросил ее замолчать, на что она начала материться. Я не выдержал, налетел на неё и избил ее до полусмерти. После чего выеб и обкончал ей залитое кровью лицо.

2. На следующий день моему сыну было, примерно, уже лет пять. Он произносил какие-то непонятные звуки и бегал по столу. Кормил я его в основном картошкой из-за чего на его лице выступила какая-то сыпь. Я решил перестать колоться и отдать всю свою жизнь на его воспитание. Я учил его грамоте, арифметике и общественным наукам, но он меня не понимал. Сын наркомана, - подумал я про себя и утер со щеки слезу. Какое у него будущее? - и утер вторую.

Я объяснял ему, как и каждый человек объясняет своему сыну, что такое добро, государство и Родина. Я учил его быть настоящим гражданином и патриотом. Рассказал ему лермонтовское "Бородино", почитал повести Шолохова, спел песни Окуджава. Но как я заметил, его это не заинтересовало. Он все вертелся и в любой момент готов был улизнуть. Что-то его тревожило. Выковыряв из зубов кусочек мяса, я покормил его и уложил спать. За целый день ему набежало еще лет, наверное, с пять. Он ложился спать уже подростком, у которого, скорее всего, как однажды сказала мне моя мамаша, кормившая меня вместо молока сырыми яйцами, "течет какая-то непонятная ботва из сисек в мошонку".

Ночью я проснулся от стонов. Мне показалось, что он отравился и его безбожно рвет. Но, подойдя поближе, я увидел, что он дрочит, закрыв от наслаждения глаза. Возле него блестели от пламени зажженной спички капли спермы, и лежала раскрытая брошюрка Андерсена про Дюймовочку. Так вот что ему нужно было! Ебли, самой настоящей ебли. Надо найти ему бабу, - зажглась мысль в моей голове, обременив ее на мучительные раздумья. Но где же ее взять? Где? Он стоял голенький на коленях и с жалостным видом смотрел на меня.

-Я хочу ебаться, мама

-Понимаю тебя, сынок. С этим чувством трудно бороться, - ответил я ему и, видя его мокрые глаза, хотел уж было предложить ему ширнуться, но тут он меня к счастью перебил

-Мам, а можно я ее выебу? - сказал он, указывая на валявшуюся в темноте комнаты Надьку

-Конечно, еби, - обрадавшись, прокричал я, - сколько твоей душе угодно, только в жопу не советую, у неё глисты размером с авторучку, твой крохотный пенис откусить могут.

-Хорошо, мам, не буду, - сказал он уже на бегу.

Откуда-то снизу донесся голос Гребенщикова, а в форточку залетел шальной порыв ветра, подняв занавеску и обнажив круглую полную луну. Сын добежал до Надьки залез ей под подол, разрезал ножом ей там трусы и, расправив лобковые волосы, припал ртом к влагалищу. Я услышал всевозможные чмоканья и чавканья. Я почувствовал запах немытых неделями гениталий и в приятном настроении ушел на кухню пить чай.

3. Я успел сделать только несколько глотков, когда услышал обезумевший крик Надьки. Она орала, будто ее кто-то резал, звонким голосом постепенно переходящим в плач. У меня мурашки пробежали по коже. Оставив чай и закусанный бутерброд, я поспешил в комнату. Произошедшее я осознал не сразу, скорее всего, сработал некий защитный механизм в моем мозгу. Понимание просочилось в меня постепенно, дав мне время к нему подготовиться и адаптироваться. Сначала я увидел Надьку, стоявшую в углу с задратой юбкой и с подушкой в руке. Слезы бурными потоками катились по ее лицу, размывая засохшую сперму и кровь. Потом я увидел пятна крови на полу, от Надьки они шли к противоположной стене и заканчивались там огромным пятном, в котором среди прочего мяса лежали оставшиеся не помятыми ноги моего сыночка. Его голова и туловище были раздавлены в кашу. Я сел на кресло, зажал голову руками и некоторое время молчал. Я слышал всхлипывания Надьки, слышал, как за окном носится ветер, слышал, как он бьется об стекла, дразня людей своей свободой и ко всему безразличием.

-Я думала, что это таракан, думала, что он ко мне в пизду залезть хочет, - нарушила нависшую тишину Надька и почесала себе правую ляжку, - Ведь ты же помнишь, такое уже однажды было. Дихлафосом его потом оттуда выгоняли. Помнишь?

Я промолчал. Боль утраты заполнила всю мою душу. Мне хотелось завыть, хотелось закричать, но все звуки застревали в глотке и не выходили дальше ротовой полости, будто там стоял некий мощный поглотитель. Я не поднимая головы, сидел в кресле и, не моргая, смотрел на ворсинки паласа. Вот и все. Все кончилось. Ради чего мне теперь жить, как не спиться в этом шатком ненадежном мире? Я вспоминал те мимолетные минуты вчерашнего дня, когда я по настоящему чувствовал себя счастливым. Единственные минуты в моей жизни. И вот. Теперь. Разочарование, смерть близкого человека, смерть моих целей и стремлений. Переживу ли я это?

-На, возьми, легче будет, - прошептала мне на ухо, словно медсестра в психиатрической больнице, воняющая спермой Надька, и перед своим лицом я увидел шприц.

4. Далее все было хорошо. Я валялся на паласе, обнимал Надьку, и мне было похуй на исходящие от нее запахи. Все это лишь наше ебаное воспитание привередничает. Все это наши ебаные комплексы и условности. Надька хорошая девчонка, нежная и развратная одновременно, да и если умыть, причесать, накрасить, то вообще красавица получится. Мисс Вселенная. И я единственный кто ее обнимает и целует, единственный кто мнет ее сиськи и прочищает ей влагалище. Единственный. Ха-ха. Мы делаем по затяжке и передаем друг другу сигарету. В окно пробивает лунный свет. Мягкий и приятный. Периодически в форточку влетает ветер, смотрит на нас и, улыбаясь, вырывается прочь. В другие форточки, в другие квартиры, к другим людям. Я тоже сейчас, как и он свободен, я могу улететь, я могу, так же как и он, быть быстрым невесомым и прохладным. Но я не хочу этого сейчас. Я хочу лежать, курить и мять Надьку, мою королеву, мою любовь.

5. Хоронить моего сына мы стали только утром, вырыв в цветочном горшке могилку. Надька расчувствовалась и уработалась еще до церемонии. Обнимая меня за талию и, положив голову на мое плечо, она стояла и рыдала.

6. -Надо было его спецслужбам подкинуть, опыты бы провели, солдат бы новых придумали и разъебашили бы в пизду эту Америку, - как-то опьянев, заорала Надька.

Ударив ее, я сломал ей нос. Из него хлынула кровь и забрызгала мой пиджак.

2004г. Сергей Трехглазый. 5 апреля в день смерти моего деда и в день моего рождения.