Так же, уважаемые падонки, терпеливо ожидавшие вторую часть, и давно уже забившие хуй, перечитайте лучше первую тоже, один хуй ведь забыли, в чем там фишка, никак месяца четыре прошло. А вторая часть напрямую привязана к первой.

А исчез я отсюда так надолго потому, что меня канкретна заебали откровенная хуйня и тупость, которые тут творяца. Одни уебаны пишут бред и гонево, а другие уебаны жрут, да нахваливают. Причем мисками бля, кастрюлями, жбанами! Но все же, почитывая время от времени людское творчество и каменты, я убедился, что настоящие, правильные падонки тут все же присуцтвуют. Вот для них я и буду писать, а остальные могут начать сосать мне хуй прямо сейчас.

Так же:
В день публикации первой части креатифа, описанные в нем события по
странному совпадению (а может и не по совпадению, хуй знаит) стали реальностью - временное перемирие между Израилем и палестинцами подошло к концу, как результат проведенного группировкой "Хамас" терракта в Иерусалиме, унесшего жизни двадцати человек.
А после этого было еще терактов пять-шесть.
Памяти погибших посвящается.

А так же: военная информация, имена и звания использованные в креатиффе намеренно искаженны, либо являюцца общедоступными, отсюда не попадают под действие закона о неразглашении оных, посему некие органы не могут выйебать, даже если захотят, хотя сомневаюсь, что ихние сотрудники тут шхеряцца.

***

До заката оставался час. Солнце еще не скрылось за крышами домов, но уже клонилось вниз, ныряя в пенистом прибое облаков. Одно из них медленно заглотило солнце целиком, и словно взорвалось изнутри, окрашивая все вокруг густыми, пастельными тонами. Сразу стало темнее, витрины магазинов резко потускнели, а на лица людей упала тень. Многочисленные прохожие, сноровисто и ловко пробирающиеся среди плотных рядов припарковнных автомобилей по одной из узких улочек в центре Тел-Авива, задержались на мнгновение, и встревоженно подняли глаза.

Абдельразек Мустафа абу Джаффар посмотрел на небо вместе со всеми. Ничего особенного он там не увидел, и, не замедляя шага, двинулся дальше. Люди, магазины, машины и ярко светящиеся рекламные щиты проплывали по сторонам, а он разглядывал и изучал все это, пытаясь немного отвлечся от гложущего его страха. Его сердце билось, как у загнанного зверя, а по спине и бокам под потрепанным синим свитером стекали ручьи пота.

Абдельразек Мустафа был в Тель-Авиве впервые. Палестинец и уроженнец Рамаллы, он никогда не бывал за ее пределами, разве что у друзей в окрестных поселках. Один раз, правда, отец брал его с собой по каким то смутным делам в сектор Газа, но это было давно, до первой Интифады, когда царили мир и спокойтвие, и израильтяне еще не перекрыли проезд. Ему было лет пять, и из всей поездки он запомнил только, как они с отцом сидели в каком то задрипанной комнатке с видом на мутное море, яростно гнавшее на берег шумные, пенные валы. В комнатке было множество потных, небритых мужчин; все там курили, пили кофе из крохотных чаликов, и грубо смеялись, обнажая крепкие, прокуренные зубы. А еще там просто жутко, умопомрачительно воняло. Он не понимал тогда, как все эти дядьки могут смеятся, живя в такой вони, но потом подумал, что они, наверное, настолько привыкли к ней, что даже не замечают.

Здесь, в Тель-Авиве, он вдруг осознал, насколько привык он сам к вони, которая царила в его родной Рамалле. Конечно это была не Газа, где скотобойни занимали своими разверстыми фасадами целые улицы, уходящие вдаль, к берегу моря, где тонны дохлой рыбы запросто гнили на причалах; но и его родному городу тоже не прибавляли благоухания подчастую валяющиеся на улицах разорванные минами ослы и козлы, а так же целлофановые пакеты с экскрементами, усеявшие целые акры муниципальной площади, после того в Рамалле прописались израильские солдаты. Солдаты занимались тем, что, оккупируя различные постройки в которых как правило не было канализации, устраивали там наблюдательные посты. Зачастую из таких постов еще и постреливали, причем довольно метко (так застрелили в голову дядю Ибрагима, когда он пошел однажды вечером за хлебом, сдуру потащив с собой свой любимый калашников). Иногда, когда Абдельразек с друзьями проходили мимо этих домов, оттуда выходили обвешанные броней здоровые военные лбы с автоматами и дубинками, разрисованные ивритской буквой "Цадик". Лбы скалились, и спрашивали, не знают ли они, где живут террористы. Абдельразек с друзьями всегда отвечали "нет", за что бывали немного пизженны, и отпущенны на все четыре стороны..

Однажды один их друг, Саид абу Саид, надеясь, очевидно, впасть к солдатам в милость, и избежать писдюлей, сообщил им, что он, мол, знает.
За это Саид абу Саид немедленно был писжен куда мощнее обычного, а потом армейские лбы утащили его вовнутрь своего поста, предварительно шуганув нахуй Абдельразека с компашей. Из за угла они наблюдали, как вскоре к посту подьехали два бронированных зеленых джыпа пограничников (пограничники были куда страшнее обычных солдат - обладая буйным темпром и коротким запалом, они не церемонились, отвешивая пиcдюлины, и пускали при этом в ход любые подручные средства). Саид был писжен повторно - на этот раз каской по голове, и прикладом поддых, а потом загружен кверх ногами в джып, который и увез его в неизвестном направлении, весело помигивая мигалками. Вернувшись через два месяца, Саид рассказывал, что израильская служба госбезопасности ШАБАК все это время держала его в заточении, заставляя рассказывать про террористов, про Хамас с Джихадом, и рисовать разные карты; и что таких писдюлей, как в ШАБАКе, ему не доводилось получать никогда - даже в тот раз, когда он вышел из дома без документов, аккурат в день после очередного теракта, и был остановлен патрулем пограничников, у которых перегрелся джып, и закончились сигареты.

Так, занимая себя воспоминаниями, Абдельразек немного пришел в себя, и смотрел по сторонам уже спокойнее. Его поразил уровень жизни в Израиле - вокруг было чисто, нигде не валялись дохлые ослы, или сгоревшие покрышки; разрушенных домов и покореженных машин тоже не наблюдалось. Никто нигде
не стрелял, магазины ломились от товаров, а окружающие его еврейские свиньи - сытые, здоровые, невонючие, хорошо одетые - являли собой настолько разительный контраст с его грязными замудоханными соплеменниками, что он в очередной раз почувствовал жгучую ненависть.

Абдельразек чувствовал ее всегда, сколько себя помнил; если бы не эта ненависть, он не находился бы сейчас в центре Тель-Авива, одетый в синий глухой свитер. Свитер был необходим, чтобы скрыть от постороннего взгляда пластиковый детонатор, 4 метра проводов, 5 киллограммов взрывчатки, и 5 киллограмов мелкого железного сора - все это было тщательно упакованно в пластик и целлофан самим Инженером Рантисси, и облегало тело Абдельразека настолько плотно, что почти не привлекало внимания. У непосвященного лишь создавалось впечатление, что смуглый молодой арабай с зашуганным лицом (наверное, пограничников боится) немного крупнее и шире, чем на самом деле.
Мешковатый свитер был идеален - он делал незаметным контраст между тонкими руками и шеей Абдельразека, и располневшим на 10 килограмм телом.

"Найди закрытое место, где собираются много ехудов. Лучше всего переполненный автобус, но подойдет и кафе или ресторан" - гремели набатом в его мозгу инструкции Инженера Рантисси. "Остерегайся солдат, полицейских, частных охранников, вообще людей в форме. Все они - враги. Остерегайся гражданских - очень много ехудов имеют личное оружие, и вполне способны применить его куда раньше полиции - это страна, где почти каждый был военным. Не возбуждай подозрений. Не пытайся пройти в место, где есть охранник - металлодетектор тебе не обмануть. Не показывай страха - страх распостраняет вонь, которую способен почувстовать любой. Позволь страху пройти сквозь себя, помни, что делаешь во имя Аллаха великое дело".

Эти слова не на минуту не покидали сознание Абдельразека, даже когда он думал о другом. Прощальное напутствие, инструкция к смерти. Он все еще ощущал горячий шепот у своего уха, и жесткую щетину, покалывающею шею. Самого Инженера он не видел - его не видел никто - но почему-то этот темный силуэт напомнил ему отца. Инженер Рантисси оказал ему великую честь - он говорил с ним, как с равным, там, в темном подземном гараже под зданием мэрии, и обнимал его, как сына. "Помни, что ты не первый. Многие достойнейшие прошли перед тобой, и все они встретят тебя, если твое дело завершится успехом. Когда окажешься в подходящем месте, просто нажми на кнопку - и приготовся встретить Аллаха".

Все остальное было как в тумане - короткая поездка в машине, набитой вооруженными бойцами, опасный переход через горы, в обход армейского блок-поста - он сломал бы шею в темноте, но его проводники знали свое дело, прыгая по скалам не хуже горных козлов, и подтягивая его за собой. Потом был стремительный спуск к освещенному шоссе между холмов, где уже дожидалась белая "шкода" с израильскими номерами, мигающими аварийками, и поднятым капотом. Абдельразека усадили спереди, сопровождающие с калашами растворились в тени, а водитель, пожилой израильский араб (не палестинец), поспешно закрыл капот, включил фары, и они медленно тронулись в сторону Тель-Авива.

За всю дорогу водитель не сказал не слова - боялся он не меньше, чем сам Абдельразек, скорее даже больше - в его планы умирать пока не входило.
Высадив Абдельразека на пустынном перекрестке в Тель-Авивских трущобах, он пробормотал "Аллах с тобой", и медленно тронулся с места, но надолго его не хватило - было слышно, как он с визгом резины газанул за углом, и что то там с грохотом повалилось.

Скитаясь среди темных безжизненных фасадов, исчезая в подворотнях каждый раз, когда синие отблески полицейских мигалок касались окружающих его стен, Абдельразек провел ночь, а утром нашел заброшенную стройку, и там дождался следующего вечера. В час пик, на закате, когда все возвращались с работы, а улицы полнились гулом голосов и перебранкой клаксонов, он выполз наружу. Навстречу ему попадалось много таких же грязных молодых арабов - бесчисленные работники дешевых забегаловок, строек, санитарных служб. На них не обращали особенного внимания, разве что изредка неприязненно косились, и Абдлеьразек решил сыграть на этом факте. Придав своему лицу выражение как можно более беспечное, а походке непринужденность, он стал двигатся в сторону городского центра, где, как он знал, находилась концентрация общественных мест.

Сейчас он почти достиг своей цели - срезав через узкий проулок, заставленный гудящими трансформаторными будками, он вышел на широкий тенистый бульвар. По сторонам бесконечной чередой тянулись магазины и рестораны, переполненные народом. Снаружи тоже было очень много людей, они здесь двигались медленне, прогулочным шагом, подолгу заглядываясь на витрины; множество семейных пар с детьми - они степенно прохаживались, пока дети бегали вокруг, многие сидели за столиками кафе под открытым небом, и поглощали разнообразную еду.

Абдельразек Мустафа замер на мнгновение, стиснув зубы. Его час почти настал, и развязка была близка - он это понял. Назад отсюда дороги уже не было - впереди лежала лишь смерть - так, или иначе. Вот она, вражеская территория, на которой он обязан проявить себя, и доказать, что он достоин личной аудиенции у Аллаха. Он уже был замечен, и на нем скрестилось множество взглядов. Абдельазек вдруг увидел всю картину со стороны с пронзительной ясностью - небывалый выброс адреналина в кровь обострил все чувства до критического максимума.

Вокруг толпы народу. И полиция, везде полиция. И еще целая куча врагов - тех, чья единственная задача это выискивать таких, как он. Голубые формы на перекрестке, голубые формы у пропускного турникета поперек улицы - винтовки у бедра, глаза закрыты черными очками. Пистолеты и автоматы.
У одного, видать самого крутого, вообще какой-то пулемет с ножками и оптическим прицелом. Желтые футболки у турникета - частная охрана. Их тут человек десять, от силы половина с пистолетами, остальные с металлодетекторами. Откровенно скучают, пялятся на баб, перешучиваются, покуривают. Некоторые стоя едят что то из бумажных пакетов, зарываясь в них мордами. В кафе напротив - солдаты ЦАХАЛа, сидят впятером за круглым столиком, отделенные от улицы стеклянной перегородкой - его они еще не заметили, погруженные в разговор. Автоматы лежат на полу, только один, неулыбчивый, сидит с автоматом на коленях. Ага, офицер. Нашивки и род войск не разглядеть.

И, разумеется, злейшие враги, архинемезида - пограничники, МАГАВники в темно-зеленой форме - они попарно патрулируют улицу, и двое как раз медленно двигаются в его сторону - до них метров 50. Автоматы на груди, руки лежат на рукоятках, на головах пилотки. Один, в оранжевых понтовых очках, явно больше занят выискиванием в толпе красивых девушек, чем нарушителей спокойствия, но второй - явная опасность. На ходу он медленно поворачивает голову, взгляд бегает, сканируя прохожих, лицо уверенное, сосредоточенное. Если магавники заметят его, здесь все и закончится - они никогда не упустят случая доебатся до араба, а до такого, как он, и подавно - его вид сейчас слишком красноречив. Значит, надо действовать быстро.

Абдельразек поспешно огляделся - кафе напротив подходило ему идеально. Чтобы зайти, надо было всего лишь пересечь бульвар немного наискосок, метров 20. Охрана на входе несерьезная - дурацкий эфиоп в желтой охранной майке, который к тому же сидит на стуле, позевывая, и играясь с детектором, а вход широкий - раскрыты обе дверные створки. Если не привлечь внимания охранника заранее, можно будет попросту быстро пройти внутрь, и дойти до центра помещения - на все это не больше трех секунд, и еще одна, чтобы нажать на кнопку. Куда быстрее, чем эфиоп сообразит, что по инструкции полагается крикнуть "стоять блядь!". Плюс - внутри солдаты, целых пятеро. Солдаты были орудием оккупации, ее лицом; они были теми, кто давал писдюли, стрелял из танков, и закидывал его родную землю пакетами с говном. В том, что погибнут солдаты, Абдельразек усмотрел своеобразный бонус, и именно это окончательно повлияло на его решение.

План следовало исполнять немедленно. Он начал бысто шагать по направлению к кафе, лавируя между прохожими, и стараясь не смотреть в сторону неумолимо приближающихся пограничников. Входной проем приближался, мерно покачиваясь в такт его шагам. Вот до него 15 метров... 10... Эфиоп-охранник как раз в очередной раз подбросил свой детектор, неуклюже попытался его поймать, промахнулся, и детектор, жалобно пискнув, грохнулся об кафельный пол. Выматерившись, охранник угрожающе наклонился со стула, и стал пытатся подцепить детектор за ремешок смешно скрюченным на обезьяний манер пальцем. Более идеального момента нельзя было и желать. Абдельразек стремительно ринулся в сторону входа, до которго оставалось уже шагов пять, как вдруг почувствовал, что не может поднять ногу для следующего шага. Дернувшись, он нелепо застыл на месте, как замороженный терминатор.

Случилось непредвиденное - инстинкт самосохранения, все это время отчаянно подавляемый, бьющийся в сковывающих его стенах рассудка - наконец пробил их, парализуя сознание Абдельразека паническим, животным страхом.
"Неужели мне осталось жить всего несколько секунд?" - проносилось в его
мозгу. - "Через несколько секнуд меня не станет? Невозможно. Непостижимо!"
Время стремительно уходило, а он все еще не мог шевельнутся, да и не хотел шевелится. Услышав за спиной резкий окрик "Эй!" он понял, что это самое время уже закончилось, и все пропало. Поразительно, но чувство, которое он испытал в этот момент, было облегчение - сейчас он сдастся, и его арестуют. Ему не придется умирать. Его отписдят, и засадят в тюрьму на всю жизнь, но умирать ему не придется. Хвала Аллаху, он будет жить.

- Эй, ты, морда! - снова окрикнули сзади. - Стоять!

Абдельразек медленно обернулся. Оба магавника быстро подходили к нему, бесшумно ступая по булыжнику тяжелыми ботинками на ребристой подошве. Увидев его глаза, тот пограничник, который посерьезнее, замер на мнгновение, и пробормотал невнятное слово "блядь"; затем резко вскинул автомат к плечу и передернул затвор. Второй неуверенно покосился на своего напарника, и последовал его примеру. Люди вокруг, услышав характерные резкие щелчки, стали замедлять шаг, и оборачиватся. Несколько человек даже остановились, чтобы поглазеть. От его внимания не ускользнули так же и сравнительно немного, очевидно более благоразумных пешеходов - окинув всю сцену критическим взглядом, они поспешили свернуть в ближайший переулок. На них испуганно пялились. Один пожилой джентльмен укрылся за дерево, выставив оттуда лишь любопытную патлатую голову на цыплячьей шее. Грохни взрыв сейчас, эту голову мнгновенно снесло бы начисто, гораздо раньше, чем инстинкт ее обладателя подал бы ей команду хотя бы моргнуть.

Повисла звенящая тишина. Лишь где то в отдалении, создавая какой то сюрреалистический фон, гудели моторы, гомонили люди, и перекликивались автомобильные гудки. И на этом фоне Абдельразек Мустафа явственно и четко услышал звук ломающегося кристалла.

В том, что именно это был за звук, он не сомневался ни секунды. Пронизавшее его воспоминпние было столь резко, что отбросило все остальные мысли на задний план. Звук ломающегося кристалла... Около трех месяцов назад ему, как и всем остальным проходящим тренировку шахидам, офицер Хамаса выдал целую кипу различных пособий и инструкций, и среди них - переведенная на арабский инструкция для японских летчиков-камикадзе времен второй мировой войны. Абдельразек мало что из нее понял - расчитанная на своеобразную философию и мировоззрение Японцев, она казалась ему набором абстракций (как впрочем и сама "вторая мировая война" - о которой он до этого дня не имел ни малейшего понятия). Тем не менее, камикадзовскую брюшуру он проштудировал добросовестно, от корки до корки - как и весь выданный ему
материал. Только один абзац из нее прочно засел у него в голове - там говорилось, что в секунду перед смертью летчик услышит звук ломающегося кристалла - и это будет момент понимания, "сатори", единения с абсолютом.
"Состояние, когда возможно все", гласила брюшура, деликатно умалчивая о следующем миге, когда испытавший сатори пилот шваркнется в палубу корабля, навсегда лишившись возможности использовать новообретенное великое понимание.

"Вот она, смерть", подумал Абдельразек со странной, изумившей его самого отрешенностью. Где то глубоко на дне сознания, то, что было его инстинктом самосохранения, подало мышцам, костям, каждому кусочку кожи команду судорожно напрячся, как будто это могло помочь им защитится от железных жал впивающихся в тело пуль, или чудовищной мощи бомбы, грозящей вот вот разорвать это тело на мелчайшие ошметки в мнгновенной вспышке ослепляющей боли. Он отмахнулся от назойливого ощущения. Его мысли сделались легкими, воздушными сферами идеальной формы, как мыльные пузырьки. Понимание пришло. Напрягатся совсем не к чему.

Все было предельно легко, и просто. Аллах явил ему Чудо - радостно засмеявшись в душе, он понял, что иначе и быть не могло. От поклялся отдать свою жизнь во имя Аллаха, упорно тренировался ради этого великого дня, и теперь, когда он здесь, разве позволит Аллах этой жизни истратится зазря в одном шаге от цели? Что ему этим доказывать, и кому? Уж явно не ему, Абдельразеку, его преданейшому слуге, и не ехудам вокруг - его злейшим врагам. Великому Аллаху уже не надо скрытничать при проявлении своей воли - все равно Абдельразек через считанные минуты присоединится к его небесному воинству, и обретет счастье лицезреть его воочию.

Что именно произошло, Абдельразек не понял, да это понимание и не требовалось - огромная сила, сила Чуда, подняла его на своем могучем вале, и понесла вперед, снося все препятствия в его мозгу, и в окружающей условной реальности. За секунду человек, которым он был, умер, а новый, облеченный новым пониманием, и новой силой, родился - чтобы вскоре умереть тоже, исполняя свое предназначение.

Его, кстати, следовало исполнить с наибольшей эффективностью, и по этой причине кафе уже отпадало - он избрал его в порыве эмоций, находясь в прежнем, затравленном состояни, будучи неспособным думать. Сейчас, на основе спокойного анализа, и учета всех факторов, он сам выберет подходящее, и достойное место.

Он выпрямился, медленно огляделся... и внезапно увидил двух магавников, которые все еще целились в него из своих автоматов. Не то, чтобы он про них забыл, просто они как то резко понизились в списке его приоритетов. Но то, что они являли собой препятствие, было фактом неоспорным. Надо было как то разрешить ситуацию, и он начал действовать по интуиции, не теряя не секунды на дальнейшие размышления.

Если попытатся активировать взрыватель - застрелят. Попытатся убежать - застрелят, а если не убежать - устроят обыск, в итоге которого тоже застрелят.
Арестовывать его никто не станет, как никто не стал бы арестовывать бомбу. А он, идиот, еще и надеялся на это. Тупиковая ситуация?

Абдельразек напряженно думал. Ситуацию необходимо разрешить, но из нее, похоже, нет никакого выхода. Стоп, а нет ли? Доселе он представлял перемещение себя и предметов в трех привычных измерениях, но внезапно понял, что его мышлению открылись новые перспективы.

Улететь? Вообще то возможно, но для этого необходима заранее накопленная энергия, которой у него не было, потому что раньше он о ней не знал. Уйти в астрал? Опять же нет энергии. А изменить время? Стереть уже прошедший отрезок времени чтобы вернутся в прошлое было невозможно. Однако структура времени допускала возможность просочится туда своим естеством, как бы вернутся назад по собственным следам. Он видел свой жизненный путь, тянувшийся назад, через толщу лет, как тусклая серебрянная ниточка. Очень недалеко она обрывалась, и он понял, что это день, когда он родился. Вернутся дальше этого места было нельзя, но ему это и не было нужно. Нужны всего каких то пять минут, но даже для этого ему не хватит той же проклятой энергии. Ах, если бы он был умнее раньше! Тем не менее, нутром Абдельразек чувствовал, что ответ где то рядом.

Сосредоточившись, он понял, что можно использовать энергию, которая высвободится, если он устроит взрыв. Разумеется, его тело перестанет существовать, но на этом временном этапе оно ему и так больше не понадобится. Вернувшись по нити, он займет собственное тело пятиминутной давности, и там использует остаток полученной энергии чтобы изменить единожды пройденный им путь. Он не совсем точно представлял, что именно надо делать, но был уверен, что все получится как надо, и Аллах не позволит ему допустить ошибку.

Не тратя больше ни секунды, он сунул руку в карман, где лежал взрыватель, присоединенный проводом к детонатору. Пограничники, про которых он снова забыл, открыли огонь; он услышал грохот выстрелов, и почувствовал, как пули одна за другой входят в его тело. "Совсем не больно, как странно" - подумал он, и нажал на кнопку. Грохот выстрелов по сравнению с грохотом взрыва показался ему хилыми хлопками. Уже разрушающимися глазами он успел заметить, как магавников отшвырнуло назад, и во все стороны полетели ошметки и брызги его самого. Его голова полетела вертикально вверх, как праздничная шутиха, но на это он смотрел уже не глазами. Вобрав кинетическую энергию взрыва он трансформировал ее, и сделал частью себя, а затем сфокусировался на серебрянной ниточке, и, преодолевая напор времени, устремился по ней назад.

Сейчас он почти достиг своей цели - срезав через узкий проулок, заставленный гудящими трансформаторными будками, он вышел на широкий тенистый бульвар. По сторонам бесконечной чередой тянулись магазины и рестораны, переполненные народом. Снаружи тоже было очень много людей, они здесь двигались медленне, прогулочным шагом, подолгу заглядываясь на витрины; множество семейных пар с детьми - они степенно прохаживались, пока дети бегали вокруг, многие сидели за столиками кафе под открытым небом, и поглощали разнообразную еду.

Абдельразек Мустафа замер на мнгновение, стиснув зубы. Сейчас была необходима чудовищная концентрация воли, чтобы изменить уже пройденный отрезок. С трудом он сделал шаг, потом еще один. В ушах все еще гремел отголосок взрыва, который никогда не происходил. Ему показалось, что напряжение убьет его, но вдруг почувствовал, как во все стороны пошли волнообразные импульсы, искажая структуру времени, стирая все то, что он успел совершить. Он снова был свободен.

Выйдя из переулка, он, насвистывая, двинулся направо, в противоположную от приближающихся магавников сторону. Там он заметил остановку, от которой как раз отъезжал автобус. Людей там все еще было достаточно, из чего он заключил, что этот автобус не единственный, который там останавливается.
Дойдя до остановки, он приветливо кивнул окружающим, и прислонился спиной к столбу с желтой табличкой, перечисляющей номера маршрутов. Совсем скоро подошел битком набитый автобус с гармошкой посередине. Двери открылись, и люди начали толпится около передней, задерживаясь около водителя чтобы заплатить за проезд, и толкая друг друга сумками и кошелками.
Абдельразек вежливо дождался, пока суета уляжется, и зашел в автобус последним, зажав в руке израильский проездной билет на 20 поездок, из которых половина уже была пробита, чтобы усыпить возможные подозрения. Водитель окинул его пристальным взглядом, но не сказал ничего, и пробил компостером дырочку, означавшую еще одну поездку.

"Вот и все" - подумал Абдельразек, проталкиваясь вглубь салона. Все сидячие места были заняты, и люди стояли в проходе. Дойдя до гармошки, он остановился, взялся рукой за поручень, а другую сунул в карман, положив палец на кнопку взрывателя. Спешки не было. На него косились, но никто не поднимал шума, и не устраивал паники. Большинство же людей просто сидели, погруженные в какие то свои мысли, или говорили по телефонам.
"Как интересно" - подумал он. "Столько народу, и никто из них даже не догадвается, что сейчас произойдет. Все они едут по своим делам, но в итоге приедут совсем не туда". Поглаживая кнопку, он обвел автобус последним взглядом, и внезапно заметил двух арабок, которые сидели прямо напротив него - маленькую девочку в голубых джинсах, и некрасивую женщину средних лет, очевидно ее мать, с традиционным белым покрытием на голове. Девочка смотрела прямо на него, разглядывая его с типично детской непосредственностью. Все у него внутри сжалось.
"Ведь не может же быть, чтобы Аллаху была угодна смерть этих невинных?" - подумал он. "Полный автобус ехудов это одно, но эта девочка с матерью? Простит ли меня Аллах?"

Ответ на это находился при помощи простой математики. 50 или 60 ехудов, и две арабки. Аллах поймет, что у него не было выбора. Возможно, он попадет в рай одновременно с ними, и сможет обьяснить им свой поступок. Во всяком случае, он на это надеялся. Интересно, какой он, рай? И правда ли его ожидают там обещанные проповедниками семдесять девственниц? Сейчас он получит ответ на все вопросы. Глядя прямо в глаза маленькой арабской девочки, он нажал на кнопку во второй раз.

***

- Бабааах, сука блядь нахуй! - крикнул Митек, и трахнул прикладом автомата по железному полу армейского джипа модели "Шторм", который катился, подпрыгивая на ухабах, по грунтовой дороге номер 16, известной так же как "Мусорная дорога". - Прикинь, я аж охуел, танк один раз хуйнул, и все пять этажей нахуй обвалились! Он как раз в склад взрывчатки стрелял - десять террористов-долбоебоф пиздой накрылись. Потом Ди-9 подьехал, все разровнял, чистенько! Можно че угодно заново строить, хоть торговый центр блядь нахуй, пускай еще спасибо скажут! Так нет, пиздят же суки, типа там дети были. Какие блядь нахуй дети? Че это бля, децкий сад? Тогда нахуя там склад взрывчатки?

- Да не было там детей никаких, че, не знаешь их что ли? - пробурчал Илья, сидевший в кузове джипа напротив Митька. - Они же, суки, на публику работают. Вот мол, пиздят нас, несчастных. А перед тем как стрелять, им наверное как всегда дали часа четыре, штоб выдти и здацца нахуй. Кто не сдался, ихняя проблема. Дети, бля. Дети - это те же будущие террористы.

Митек одобрительно заржал, и снова трахнул прикладом по полу. Командир Моти, сидевший на переднем сиденье джипа, поморщился.

- Слышите вы двое, хватит по русски болтать, достали уже! - крикнул он, пытаясь перекричать шум мотора и треск рации. - Голова от вас болит! Говорите на иврите, вы же в израильской армии, а не в красной.

- Мотя, бля! - сказал Митек на иврите. - Че мы тебе мешаем? Слушай свою рацию бля, она на иврите разговаривает. А нам дай по своему пообщатся, и так друг друга не видим с вашими бля дежурствами и бля операциями бля. Че мы вообще тащимся с тобой? Илья вон два часа ночью спал всего, а я вообще не спал, бля. Отстань бля, Мотя нахуй.

- Вы же знаете, что по инструкции положенно чтобы в джипе всегда было два бойца, кроме водителя... - начал обьяснять Командир Моти, но его уже не слушали. Из кузова снова доносился смех, перемежаемый постоянными "бля" и "нахуй" - почти единственные слова, которые Моти уже умел выделять из потока тарабарщинны, которой казался ему великий и могучий русский язык. Еще он понимал слова "проститутка", и "долбаеб", который неизменно превращался у него в "доллваепп" при попытке произнести самому.
Когда Моти слышал все эти жуткие ругательства в непонятном ему контексте, он почти всегда был уверен, что они относятся именно к нему, и смеются тоже над ним, и на этой почве у него начал развиватся комплекс неполноценности по отношению к русским солдатам, находящимся у него в подчинении. Разумеется, он никогда ничего не говорил, чтобы не попасть в глупое положение, но в душе неизменно содрогался, когда слышал очередной "хуй", который, как ему было известно, означал "половой член". Ему всегда казалось, что в устах русских "половой член" это он сам. По правде говоря, так оно и было, хотя 99 прцентов всех произносимых хуев отоносились вовсе не к нему.

Размышляя над этим мрачным положением дел, и в тысячный раз пытаясь понять, почему он никак не может заставить подчиненных уважать свой офицерский авторитет, он едва не пропустил сообщение по рации, касающееся взорвавшегося автобуса в Тель-Авиве - то самое сообщение, которое было услышанно Слоном и Димоном в своем бункере. Водитель ткнул его в плечо, и завопил "ах они суки!" - а донесшийся сзади поток ругательств по русски принес Командиру Моти неожиданное облегчение. На этот раз он был
абсолютно уверен, что говорят не о нем.

Пока он размышлял, что же теперь произойдет, каково будет возмездие палестинцам, и какова будет его собственная роль в этом возмездии, и удастся ли ему поспать этой ночью, или следующей, Митек, который сам был из Тель-Авива, вытащил свой сотовый и принялся обзванивать своих родичей и знакомых, дабы убедится, что все они в порядке. Илья, который был из Беер-Шевы, никому не звонил, а мрачно смотрел в пол. Водитель тихо матерился сквозь зубы, и резко кидал руль на поворотах.

Снова ожила рация, и спросила, слышит ли "Маленькая Шишка-4". Командир Моти, который скрывался под этим псевдонимом, подтвердил, что он слышит. Митек и Илья сзади насторожились. "Шишка-1 отдал приказ удвоить все посты вокруг Рамаллы" - сказал по рации дежурный связист. "Бери своих двух бойцов, и закинь их на Далед-16, к Диме и Владимиру, пускай по очереди спят. Скажи, что их не поменяют сегодня. Четверо русских в одном месте, ха-ха! Сплошной блять-нахуй-проститутка. Потом на Большой Железяке пошлем им туда раскладушки, и горячее-вкусное. Только вот надо разбудить водителя Железяки, а он меня по матери посылает. А сам быстро возвращайся с колесами в конуру, Шишка-1 устраивает брифинг в 2100. Маленькая Шишка-4 подтвердить прием."

- Подтверждаю прием, - сказал Командир Моти.

"Конец связи" - откликнулась рация, и принялась вызывать какую-то другую шишку.

- Мотя, бля! Какой еще Далед-16 нахуй? Говорю тебе, мы не спали ночью! - начал возмущатся сзади Митек. - Че, щас всю ночь еще дежурить?!

- Никто не спал ночью! - озверел Моти. - Не спорить со мной! Сам слышал, что творится. Водитель, езжай к пиллбоксу, скинем этих двух плакс, и на базу быстро.

Джип съехал на обочину, и заложил крутой вираж, поднимая пыль.

- Че ты возникаешь, долбаеб? - Спросил Илья у Митька. (Услышавший это Моти подумал, что "долваепп" это про него, и озверел еще больше). - Че, хочешь всю ночь на базе ебацца, бронетранспортеры готовить? Лучше зависнем со Слоном и Димоном в пиллбоксе, тихо, спокойно, и у них и план наверняка есть. Сиди не пизди!

Оценивший весомость этих доводов Митек успокоился. Подпрыгивая и скрипя, джип мчался по "Мусорной дороге", между смердящих палестинских свалок, которым эта дорога была обязана своим названием. Солнце на бордовом небе медленно погружалось за гряду низких голых холмов, и сумерки постепенно переходили в темноту. Два ярких прожектора на крыше джипа выхватывали из темноты фрагменты свалки, походящие на иллюстрации к фантастическому рассказу о конце света и апокалипсисе: сваленные как попало ржавые автомобили и строительный хлам. Илью охватило неясное предчуствие, что этой ночью произойдет нечто значительное, необычное. Покрепче ухватив рукоятку автомата, он откинулся на стенку, и закрыл глаза. Почему то ему казалось, что отдохнуть этой ночью ему не удастся.

***
Конец Второй Части

Вернувшийся Дыжурный Афыцер